вероисповедания. А вообще–то так оно и есть: КОШЭ и Дикая Империя, это две разные религии и есть, и поменять их ой как трудно, а иногда просто опасно.
Поэтому пока работал Гласс в своём посольстве, жили они с Антониной душа в душу. Антонина вся аж цвела и светилась от счастья своего женского. Даже если счастье её такое скоротечное, ну и что, зато настоящее, у некоторых баб и минуточки такого счастья в жизни не бывает.
От таких мыслей Антонина становилась ещё счастливее, да и не в этом дело, не в похвальбе, хоть и мысленной. Самой настоящей, и пока что сокровенной причиной счастья было то, вернее, был тот, который совсем недавно обозначил своё присутствие у Антонины под сердцем. А это означало, что даже когда Гласс и уедет в свою ненавистную страну, он всё равно останется с ней, с Антониной.
Гласс, тоже светился, пусть и не так ярко как Антонина, но всё равно было заметно. А когда двое счастливы, то о грядущем расставании как–то не думается, времени на это не хватает. Это как когда живёшь, то о своей рано или поздно кончине конечно же знаешь, он постоянно о ней не думаешь, не до неё, тоже, как Глассу с Антониной, времени не хватает.
Что интересно, и даже как–то странно, никто им в ихнем счастье не мешал: ни Те, Кто Следит За Тем…, ни начальство кошистско–посольское, ни жена Гласса.
Кстати, жене Гласса просто очень хотелось домой, а уж там, это она так думала и планировала, она ему устроит на всю катушку, да так, что мало не покажется. А пока что пусть порезвится.
***
…расставание было…, да непонятно каким оно было. Антонину как будто с ног до головы клеем облили, и клей этот застывал и вот–вот должен был застыть окончательно. За это говорило то, что Антонина как бы с трудом ходила и вообще шевелилась, и говорила тоже как бы с трудом.
– Иди! – еле–еле полупрошептала она. – Тебе пора… – вот и всё!
По дороге домой, в КОШЭ, надо было делать пересадку в Париже и семья Соберов, а вернее, миссис Собер решила на пару дней остановиться в этом, хоть и не до конца культурном, но всё–таки городе.
Это как в той же бане. Между самой парилкой и улицей всегда предбанник предусмотрен. На улице морозище, в предбаннике уже тепло, а в самой парилке, так вообще благодать.
Так и в случае с Соберами, с миссис Собер. Сначала дикость лютая, затем полукультурный Париж – уже потеплее, ну а уж потом парилка – КОШЭ, в смысле, где полнейшая благодать.
К тому же Париж, город хоть и не совсем культурный, но его жители уж очень хорошо духи, помады и прочие женские сокровища делают. Вот миссис Собер и решила посвятить себя осмотру и приобретению местных «достопримечательностей».
Гласса все эти парфюмерные чудеса не беспокоили. Его вообще ничего не беспокоило, потому что у человека душа беспокоится, а её, душу, Гласс оставил там, у Антонины, рядом с ней.
Дождавшись когда миссис Собер отправилась наслаждаться полукультурой жизнью и её прелестями Гласс вышел из гостиницы, а дальше пешком по тротуару, бродить по городу.
Никакого определённого маршрута у него не было. Он просто шёл, неизвестно куда шёл. Оно и правда, душу Гласс оставил с Антониной, а при нём остались: руки, ноги, голова и то, к чему они прикрепляются. Все это, вместе взятое, требовало к себе внимания, а другими словами, действия. Вот Гласс и шёл незнамо куда.
Неизвестно сколько бы так он ходил и куда пришёл бы. Но скорее всего душа вспомнила о своём хозяине и вернулась к нему. А вернувшись, подсказала ногам куда им надо идти.
Гласс остановился перед красивым зданием. Что это за здание можно было определить прочтя то, что было написано на вывеске около входа – «Посольство Союза Советских Социалистических Республик в Республике Франция».
Гласс даже не вздохнул. Он просто открыл дверь и вошёл…
