На непосвященный Анюткин взгляд, ни восторгаться, ни восхищаться соседкой причин не было. Обычная женщина, с вечно усталым лицом и опущенными книзу уголками губ – что тут вообще могло привести кого-то в восторг? Хмурая, словно она постоянно на что-то была обижена или недовольна, Вероника Павловна ни разу не обмолвилась со своей дочерью Наташей ласковым словом. По крайней мере, ей, Анютке, такого услышать пока что не довелось.
- И чего в ней хорошего? Сроду выглядит так, как будто она целый день кирпичи таскает. Интересно, а улыбаться она умеет? Как только Наташка живёт с такой мамой? – постоянно спрашивала Анютка саму себя. Но ответов на свои вопросы не находила.
Однажды, высказав за вечерним чаем свои недоумения, касающиеся неизменно мрачного выражения лица Вероники Павловны, Анютка услышала от бабушки:
- Работает она. Очень много и тяжело трудится. Когда же ей улыбаться, если она день и ночь пашет как вол, и ничегошеньки при этом не видит?
А мать добавила:
- С таким мужем и я бы улыбаться разучилась. Ведь Вера всё-всё на своих плечах тянет: и дочку, и дом, и мужа непутёвого, будь он четырежды неладен… Видно, правильно она его чучелом огородным называет. Чучело – оно чучело и есть. Вот только чучело хотя бы птиц отпугивает, чтобы они урожай не портили. Стало быть, от него какой-никакой, а толк всё же имеется. А от Вериного мужа, - и мама в сердцах махнула рукой – никакого!
Почему взрослые были такого мнения о Наташином папе – Петро, как с незапамятных времён называл его весь двор, этого Анютка тоже не понимала. На её взгляд, человеком он был неплохим. Выпивал, правда, чего греха таить! Но в их рабочем квартале это считалось не редкостью, а, скорее, нормой. Зато кроме него никто так здорово не умел играть на аккордеоне и залихватски, с присвистом, петь какую-нибудь казачью песню. Или про удалого Хасбулата. Про него с присвистом петь уже не получалось, но эта песня многим полюбилась больше, чем все остальные. Анютке же нравилась не столько сама песня, сколько необычное имя - Хасбулат. При этом она почему-то думала, что человек с таким именем должен быть храбрецом, каких мало. И ещё он непременно должен был ездить на белом коне.
Сама она петь не умела, а вот собиравшиеся около играющего Петро женщины из подъезда то и дело подпевали ему. В то время, как тонкие изящные пальцы бегали по клавишам и кнопкам старенького «Вельтмайстера», сам аккордеонист, несмотря на то, что был не всегда трезв, в эти минуты казался руководителем небольшого хора. Ни у кого во дворе не было такого музыкального коллектива. Анютка частенько думала, что, если бы не Петро с его видавшим виды аккордеоном, их дом был бы таким же скучным, как все остальные дома в округе. А тут и музыка, и песни, а порой даже и танцы затевались! Где ещё такое можно было встретить? Да нигде!
- Лучше бы работать шёл, тунеядец негодный! - каждый раз ворчала Анюткина бабушка, заслышав в открытую форточку звуки аккордеона.
- Жена трудится как вол, а ему хоть бы хны. Пьёт да поёт. Поёт да снова пьёт, - поддакивала мама. Было видно, что она тоже не жаловала Наташиного отца.
Анютка в такие моменты молча смотрела телевизор или забиралась с ногами на кресло, притворяясь, что её увлек интересный журнал. Ни бабушка, ни мама никогда не сидели на лавочках рядом с соседями. Никогда не пели и даже в обычных разговорах не участвовали. Проходили, здоровались и скрывались в подъезде. На этом всё общение заканчивалось. То, что старшие так неодобрительно отзывались об отце её подруги, Анютке казалось не совсем правильным. По её меркам он был очень даже неплохим человеком. В отличие от Вероники Павловны, Петро неизменно пребывал в хорошем настроении и постоянно улыбался не только собственной дочери, но и всем играющим во дворе ребятишкам.
***
Они уже третий день обживали дачу, которую им выделило руководство дома отдыха. Благодаря бабушке – поварихе с золотыми руками – Анютка никогда не задавалась вопросом, где она проведёт очередные летние каникулы. Пансионаты, турбазы, дома отдыха… Каждый год бабушка находила применение своим кулинарным талантам. Вернее - наоборот, находили как раз её. Хорошие повара летом были всегда нарасхват. Впрочем, не особо хорошие – тоже, потому что приезжающая на отдых публика в буквальном смысле сметала со столов всё, что ей подавали.
В этот раз, чтобы внучке не было скучно, Алла Леонидовна, – так звали Анюткину бабушку, – взяла с собой Наташу.
- Нечего девчонке на алкаша-папочку любоваться да на все эти непонятные увеселения около подъезда смотреть, - услышала Анютка однажды вечером разговор взрослых.
Что имела в виду бабушка – она поняла не сразу, но через несколько дней они вместе с Наташей уже ехали в дом отдыха. Не сами по себе, конечно, а под чутким надзором Аллы Леонидовны. И пусть старенький автобус постоянно трясло и качало, но это всё же было лучше, чем оставаться в пыльном городе.
Домик для проживания им достался деревянный, с сильным запахом чего-то то ли влажного, то ли перепрелого. Поэтому первый день был посвящен тому, что бабушка распахнула все окна и занялась проветриванием помещения. К вечеру стойкий запах заметно ослабел и уже не заставлял новых жильцов изо всех сил зажимать носы. А после того, как Алла Леонидовна несколько раз побрызгала в воздухе разными освежителями, находиться в прохладных комнатках стало даже приятно.
Кровати в дачном домике были новыми и на удивление удобными. Анютка попробовала было попрыгать и покувыркаться на одной из коек, чтобы проверить, какие внутри пружины, но из этой затеи ничего не получилось. Пружинить мягкая кровать упорно отказывалась, а увидевшая Анюткины акробатические этюды бабушка моментально согнала озорную девчонку на пол.
Вечером Анютка с Наташей решили разведать территорию вокруг дома отдыха. Выйдя за забор, они столкнулись со взрослыми парнями, которые что-то оживленно обсуждали.
Один из них произвел на Анютку самое неприятное впечатление. Большеголовый, с крупными лохматыми кудрями, которым, как видно, расчёска назначала свидания далеко не каждое утро, он, азартно жестикулируя, нечаянно задел оказавшуюся так некстати рядом девочку.
- Поосторожнее! – резко сказала она, повернув голову в сторону некрасивого молодого человека. Но тот, вместо того, чтобы извиниться, как-то неестественно вытаращил глаза, отчего его лицо визуально увеличилось чуть ли не в два раза, и каким-то противным полубасом произнёс:
- Чего ты тут ещё пищишь, пигалица этакая?
И не успела оторопевшая от такого нахальства Анютка сообразить, что ему ответить, быстро добавил:
- А ну, марш, к мамке-папке, и нечего здесь разгуливать!
Друзья противного носатого парня, как по команде, дружно засмеялись, а он, повторив ещё раз обидное слово «пигалица» пошёл дальше, не переставая широко размахивать руками и не обращая на надувшуюся Анютку ровно никакого внимания.
- Нахал, вот нахал! – не переставала повторять всю дорогу раздосадованная Анютка. - Ну, я тебе устрою хорошую жизнь, ты у меня ещё прощения будешь просить, чудовище носатое, - грозилась она.
- Да брось ты, - пробовала остановить её Наташа, - что ты привязалась к этим парням? Они взрослые, и твои угрозы для них ничего не значат.
Но Анютка ещё долго не могла успокоиться.
Непонятное, а главное – неприятное – слово «пигалица» никак не хотело выветриваться из её головы.
- Я вот покажу ему, кто тут старший и кому куда можно ходить, а кому - нет, - уверенно повторила она ещё раз.
- Пигалица! – передёрнув плечами, с обидой произнесла она, - и ведь надо же: слово какое придумал! Словно я муха какая надоедливая!
***
Алла Леонидовна поступила очень мудро, когда взяла с собой Наташу. Спокойная и не по годам серьёзная подруга служила чем-то вроде уравновешивающего устройства для неугомонной и быстрой на подъём Анютки.
Почти целый день девочки были предоставлены самим себе. Играли в дачном домике в карты, потом выходили за территорию дома отдыха, на небольшой луг, где росло множество цветов. Иногда брали с собой мяч или ракетки. Есть ходили в столовую, где работала Алла Леонидовна. Правда, она сажала их не в общий зал, где завтракали или обедали отдыхающие, а в отдельную маленькую комнатку, но это было даже лучше.
Оказавшись в столовой, Анютка тотчас начинала выискивать глазами уже знакомого некрасивого парня. Она даже сама не знала, зачем она это делает. Если его нигде не было, Анютка, как ей самой казалось, немного успокаивалась. Но стоило ей заметить растрепанные кудри, она незаметно для себя краснела и так же незаметно сжимала кулаки, повторяя одну и ту же фразу:
- Ну, подожди, бегемот носатый, ты у меня ещё попрыгаешь.
Если бы парень с огромным, похожим на большую картофелину носом, услышал Анютку в такие моменты, он, возможно бы удивился угрозам, которые исходили от девчонки-"пигалицы", как он её назвал. А, может быть, и не удивился, а придумал бы для неё какое-то другое прозвище, в сто раз более обидное, чем она услышала в один из первых дней после приезда. Но, как бы то ни было, шум и гул в столовой, не давали ни злившейся неизвестно на что Анютке, ни тому, в чей адрес были направлены её слова, ни малейшего шанса услышать друг друга.
Однажды, проходя по мостику через мелководную и очень холодную речушку, девочка ещё раз встретила того, кто поселил в её сердце стойкую неприязнь. Молодые люди стояли, опираясь на деревянные перила, и о чём-то разговаривали. Увидев Анютку, по-видимому, боковым зрением, знакомый неприятный тип внезапно повернулся к ней и, деланно удивляясь, произнёс:
- А, пигалица, ты опять тут! Ну ты подумай, шатается здесь всякая мелочь, поговорить не даёт!
И снова, как в тот, первый, день, Анютка растерялась. Она остановилась, соображая, что сказать в ответ, но толстый парень не дал ей домыслить.
- Марш, отсюда, малявка! – требовательно сказал он, - ты что же думаешь, я не вижу, как ты глазами по всей столовке рыщешь, как только там появляешься?
Анютка покраснела. Она даже не допускала мысли, что за ней мог кто-то следить. А этот парень с вечно взлохмаченной головой, оказывается, всё видел! И даже то, как она искала его глазами, от него не укрылось! Когда он только ухитрился? И – главное – как?
Но уходить с мостика просто так Анютке не хотелось. Предусмотрительно отойдя от компании подальше и, набрав побольше воздуху в лёгкие, она закричала изо всей силы:
- Дурак! Дурак носатый! И все вы тут дураки!
При этом ей казалось, что к своим словам непременно надо было добавить что-то более обидное, но, как назло, на ум ничего не приходило.
Поэтому повернувшись на небольших каблучках, Анютка, после того как сорвала на стоявших на мосту всё своё
