слышала, а как писать, точно не знает: инфра- или инфро-? А, неважно. Можно заменить коротким, понятным русским словом «быт».
Он налажен до мелочей, пожалуй, лучше, чем в Москве. Все необходимое под боком: рестораны, аптеки, магазины, ювелир, пошивочная мастерская, крошечный концертный зал — эдакое американское Замоскворечье.
Переезд на новое место — шаг, конечно, решительный, но он не должен Зою пугать. Поначалу будет непривычно, да где наша не пропадала! К хорошему быстро привыкаешь, надо только не терять оптимизма. Это первым переселенцам тяжко пришлось, а Зоя не на пустое место едет — к родным. Поклонники там уже есть: «Свадьба в Малиновке» сделала из нее знаменитость не только на родине, но и в эмигрантских кругах. Благодаря знакомствам Виктории среди журналистстов, местная пресса ею заинтересовалась. В первый свой приезд Зоя увидела возле самолета толпу с фотокамерами, подумала – американскую кинозвезду встречают. Оказалось, именно ее.
Сейчас самый удачный момент круто повернуть судьбу. В последний раз. За океан переедет, там и умрет на руках у дочери – лучшего конца не пожелаешь. Смерти Зоя не боится: дочь пристроена, внук тоже не пропадет.
Улыбнулась. В душе — озорные солнечные зайчики, несмотря на мороз, расписавший узорами окна. А не устроить ли самой себе праздник? Маленький, интимный, без подготовки – не укладывая волос и не снимая халата. Завести музыку для настроения, послушать любимые романсы, которые прошли с ней по жизни, под которые когда-то танцевала на вечерах.
Холод от окна добрался до плеч. Зоя накинула пуховый платок, оренбургский — теплый, как шуба, подошла к полке с грампластинками. Пройдясь пальцами по верхушкам, нашла старую, еще на семьдесят восемь оборотов, с романсами Изабеллы Юрьевой. Пластинка в тонкой, истрепавшейся по краям, обложке с круглыми отверстиями посередине, сквозь которые можно прочесть названия двух романсов — «Маленькое счастье» и «Белая ночь».
Под «Белую ночь» Зоя когда-то познакомилась с летчиком Иваном Клещевым. По-крестьянски основательный, ответственный, он относился к Зое как к ребенку, хотя был моложе. Она ощущала себя с ним надежно, как птенчик под защитой большого орла. Он принимал решения за себя и за нее — прирожденный лидер. Командир. Высокий, красивый, истинно русский мужик – настоящий, а не киношный. Когда обнимал, охватывал ее всю, сжимал осторожно, крепко и не было сил вырваться из его медвежьих объятий и не хотелось.
Собирались расписаться, да война помешала. Потом он погиб. «Хороший был парень — Ванечка» — подумала Зоя без печали. Напела потихоньку:
— Белая ночь,
Милая ночь,
Светлою мглой
Здесь нас укрой
И не спеши
Ты зажечь
Свет зари…
Потанцевала в ритме танго вправо-влево, крутанулась.
Поставила пластинку на место, достала другую, которую купила, едва вернувшись в Москву из ссылки.
Тяжко было тогда начинать жизнь по-новой — без денег, без жилья, с подорванным здоровьем да с грузом пережитого, оставившего след на ее когда-то безупречно фотогеничном лице. Зоя присматривалась к себе в зеркале: вот морщинка, появившаяся после ареста отца, вот — после смерти его и младшего брата, вот — после гибели Ивана Клещева, вот после ее собственного ареста… Горькие слезы катились. Ей работа позарез нужна — дочь поднимать, и самой пожить в достатке, но разве возьмут ее с таким изборожденным лицом сниматься в кино?
Шла как-то мимо музыкального магазина, услыхала из открытой двери один из любимых романсов — «Нищая»:
«Какими пышными хвалами
Кадил ей круг ее гостей.
При счастье все дружатся с нами,
При горе нету тех друзей»
Сердце защемило: как про Зою сказано. Зашла, купила пластинку, принесла домой, долго не решалась завести — боялась разреветься на первых же звуках. Потом все же решилась.
Вместо слез пробрало ее зло, на словах: «Подайте ж милостыню ей». Нет, это не про Зою. Не нужны ей милостыни и подачки! Она в тюрьмах выжила, а на воле тем более не пропадет.
На другой день сходила в тот же магазин, купила пластинки популярных исполнителей – Бернеса, Утесова, Руслановой. Зое тогда казалось: любимые песни, как друзья, помогут вернуться к жизни, согреют застывшую душу.
И не ошиблась. Когда тоска нападала, точили воспоминания, она заводила патефон. Садилась в кресло-качалку, слушала. Подпевала. Удивительно: кончалась песня – кончалась тоска. На следующий день ощущала прилив энергии, хоть горы идти сворачивать — такой характер у Зои.
Старые пластинки берегла, как зеницу ока, обращалась с суеверной аккуратностью — чтобы не разбились. На этой десять романсов Юрьевой, самые лучшие. На картонной, лакированой обложке — черно-белый портрет, похожий на голову римской статуи: с тонким, правильным носом и кудрявой прической.
Зоя провела рукой по портрету, будто погладила нежно по лицу.
Пару раз они встречались на официальных приемах. Юрьева выглядела величаво: безупречно прямая спина, аристократически изящные руки, гордо поднятый подбородок. Держалась с поистине царским достоинством — одним холодным взглядом через плечо могла остановить навязчивого поклонника или наклоном головы позволить к ней обратиться.
Одевалась модно и дорого: в платья, подчеркивающие фигуру — с утянутой талией и широкой юбкой, в меха и бриллианты. Где бы ни появлялась, тут же попадала в окружение толпы.
Впрочем, как и Зоя. Она обожала ее романсы, от которых светлые, сладкие слезы ползли по щекам. До войны не было в стране певицы, популярней Изабеллы Юрьевой. Имя ее знали в каждом, большом и малом городе – от Москвы до самого Дальнего Востока. Голос ее лился серебряным колокольчиком из радиоприемников на окнах и репродукторов на столбах. На южных танцплощадках оркестры играли поппури из ее романсов. На концертах — аншлаги, невозможно попасть даже по знакомству.
Однажды они вместе выступали в Кремле на закрытом концерте в честь Первомая. Удалось поговорить, недолго. Зоя высказала певице свое восхищение. Юрьева выслушала со снисходительным выражением в глазах, величественно кивнула – мол, слышала сотни раз, другого не ожидала, но все равно спасибо. Спросила что-то вежливо-неважное в ответ. Она разговаривала со сдержанностью, неизвестно откуда идущей, то ли от скромности, то ли от самолюбви.
Эту артистку с хрупкой фигурой и изысканными чертами лица ни одному режиссеру не вздумалось бы пригласить на роль свинарки или той же Трындычихи. Зоя не ревновала ее ни к успеху, ни к внешности – в свое время имела и то, и другое. Жизнь все расставляет по местам. Юрьева давно исчезла со сцены и забыта, а Зоя продолжает сниматься, ездит с концертами, по-прежнему любима народом.
Жаль, что современные исполнители больше не поют романсов, только легкомысленные эстрадные песенки, которые забываются на следующий день, не трогая ни души, ни сердца.
Романсы Юрьевой невозможно слушать походя — не вникая, не увлекаясь. Уникальный голос, уникальная эмоциональность в исполнении самых простеньких текстов. Пробирает до дрожи. Вот что значит талант: из заурядной цыганской песни сделать шедевр, спеть так душевно, что через годы и десятилетия захочется слушать.
Первый на пластинке — любимый Зоин романс «Если можешь, прости». Грустный очень, будто про ее личную судьбу. Помешкалась – заводить? не заводить? Может, лучше что-нибудь повеселей, тот же юмористично-оптимистичный «Пароход» Марка Бернеса?
Она еще сомневалась, а рука уже тянулась к рычажку включения платформы. Нажала. Платформа закрутилась – вроде нехотя, потом разогналась, монотонно загудела. Зоя положила на нее изрезанный кругами, как возрастными кольцами, диск, опустила иглу. Постаревшая вместе с хозяйкой пластинка зашипела. Зашуршала, зашелестела.
Послышались первые аккорды фортепиано.
Вступила певица.
«Мне сегодня так больно.
Слезы взор мой туманят.
Вспоминаю невольно
Дни прошедшей любви…»
У Зои мурашки волной пробежали по телу.
Это какая-то магия. Будто не голос звучит, а ручеек журчит, звонко перекатываясь по камушкам и галькам. Повествует о печальном, но легко, без горечи. Не жалуясь, а делясь — воодушевленно, с восторгом, будто радуясь возможности излиться. Когда выскажешься, горе легче наполовину.
Зоя отошла к окну. И вдруг замерла. За шершавым морозным рисунком — картинка из прошлого: белая кутерьма, желтые фары и голубоватая дымка наступавших раньше времени сумерек. Точно как в тот день, когда она встретила Джексона Тейта — в январе сорок пятого.
Американец покорил ее с первой секунды. Только увидела его, сердце взволнованно подскочило, забилось в горле, мешая дышать. Зоя и предположить не могла, что Джексон станет любовью всей ее жизни.
«Мой нежный друг,
Часто слезы роняю,
И с тоской я вспоминаю
Дни прошедшей любви…»
… Снег валил без перерыва. Не шел, а именно валил – сплошным потоком, сумасшедшей лавиной. Казалось, что снег атаковал землю, объявил войну человечеству и лично Зое — задумал намести трехэтажных сугробов, чтобы отрезать ее от мира.
В тот вечер ее пригласили на прием в американское военное представительство в Москве, располагавшееся в Спиридоновском переулке. Ехать не имела настроения. Целый день чувствовала себя неуютно. Холод за окном. Одиночество в квартире. Вроде простудилась немного – горло першило, голова побаливала. Напилась чаю с медом, забралась с ногами в кресло и дремала, свесив голову на плечо. Не собиралась покидать свое теплое убежище до тех пор, пока погода не наладится, или кто-нибудь придет спасти ее из снежного плена.
Спасатель явился в лице давнего знакомого Генри Шапиро, корреспондента американской газеты. Розовощекий с мороза, одетый по-вечернему, он звал Зою с собой, уверяя, что будет весело. Будучи союзниками, американцы в конце войны частенько устраивали совместные вечера, чтобы укрепить дружеские связи. После короткой официальной части начнутся танцы, сказал Шапиро.
Танцевать Зоя обожала, особенно фокстрот.
Хандру как рукой сняло. Вскочила и молодой козочкой забегала по квартире – приодеться, причесаться, припудриться.
У подъезда ожидал элегантный,
