На пороховом заводе им. Кирова в городе Молотов* добросовестно трудилась тихая и незаметная Тоня Пермякова. Она болезненно худа в свои девятнадцать. Жила одна в домишке на два окошка; крылечко дома покосилось, а забор давно истоплен в печи, только и остались два столба да поперечина. Что в доме основательного, так это печь, крепкая и жаркая, еще до войны сложена отцом Тони, известным печником. Народ в округе говаривал: сам печь не клади – к Мишке иди, – так был незаменим этот человек. Брат Тони Борис учился на токаря и работал на заводе, но пришла Война и увела брата и отца на фронт. В июне сорок первого в Молотове митинг, оттуда, прямо с площади, и пошли первые солдаты Гитлера бить. Осталась Тоня одна-одинешенька в домике на два окошка по правому берегу Камы, в районе Закамск, в деревне Оборино…
Отработала Антонина смену у станка, на котором вытачивала болванки крупнокалиберных снарядов артиллерии. Выйдя через проходную, направилась домой. Тяжелая была смена: фреза ломалась и стружка вилась, порываясь в глаз попасть. На выходе всех рабочих обыскивали, «чтоб никакого воровства». Хотя частенько порохом в Каме рыбу глушили.
Тропинка, по которой добиралась Тоня в Оборино, тянулась по лесу, где мягко было идти, ступая по прелым листьям и хвойному ковру, дальше тропка огибала небольшое озеро, в котором отражались лес и белая луна, и наконец, дорожка приводила в деревню. Девушке нравилось ходить этим путем. Она вдыхала лесной воздух, чувствовала свежее дыхание Камы, любовалась зеркальной гладью озера, заворожено смотрела на алые закаты и безмолвные рассветы. Правда, после дождей бывало топко ходить, но ближе к Каме начинался песчаник, и вода не задерживалась, уходила скоро.
Тоня возвращалась домой, ужинала жидкой похлебкой с ржаной корочкой. Вечером обыкновенно бралась за вязание. Шерстяные вещи она продавала в Молотове, что позволяло одинокой девушке кое-как держаться. При тусклом свете керосиновой лампы, надсажая глаза, набирала петли Тоня на блестящие спицы, и в такие уединенные минуты обступали девушку самые разные мысли; она погружалась в глубокие раздумья и светлые мечты… а желание-то было одно: чтоб Война скорее кончилась.
Одно только не давало покоя – видела Тоня минувшей ночью мальчишек у складов, она за фрезами ходила…. Но постепенно воспоминание это заволокли другие думы. Вспомнила Тоня, как они с братом делали землянку в отвесном Камском берегу. Об отце Тоня вспоминала, как месят его сильные руки жирную глину в железном корыте. А вот Борис с папой завалинку отсыпают… баню поднимают… в новой бане три вехотки на стене: большая и две поменьше. Но маму девушка почти не помнила, померла она от тифа, когда Тоня еще мала была. Тогда семья в большом доме жила, корову с лошадью держали. Голод тридцатого года пережили.
…От тяжелой работы Тоня спала глубоким, непробудным сном. Посреди ночи заколотили в двери.
– Откройте!
Тоня соскочила с кровати и, накинув папину телогрейку поверх ночнушки, подошла на цыпочках к двери
– Открывай, Тонька! – басили с улицы.
Тоня зажгла лампу и осторожно выглянула в сени. Слабый свет очертил фигуры трех мужчин. Вперед выступил крепкий рыжий парень. Тоня узнала в них охрану с завода.
– Ночью работала? – спросил Рыжий.
– Сутки работала, – ответила Тоня, – с утра опять на работу надо … выспаться надо!
Рыжий будто не слышал.
– Вчера ночью видела кого чужого на заводе?
У Тони перед глазами встали мальчишки.
– Станок тока свой видела, – ответила девушка, сжав губы и уперев глаза в Рыжего.
– Ладно, проверим, – закончил разговор бдительный охранник и, повернувшись на каблуках новеньких сапог вышел вон.
«Лучше бы на фронте воевал!» – подумала Тоня, но ничего не сказала и захлопнула дверь.
Утром девушка выходила на работу и в сенях запнулась о какой-то мешок. Заглянула, а там рыбы полпуда, наверно. По сторонам посмотрела – никого. Конечно, все знали, что мальчишки таскали порох с завода, как его еще называли «материал», с помощью которого и добывали в Каме рыбу, оглушая её. Хлопки, всплески и столбы воды бывало слышали и видели из Молотова. Чудом из сорванцов никто не пострадал. Так вот этот мешок с рыбой был благодарностью за Тонькино молчание. Когда поднялась шумиха, сорванцы всей компашкой рванули в сторону Москвы и где-то под Рязанью мальчишки прибились к партизанам. Да, из таких вот хулиганов и забияк, оборванцев и смельчаков и выходили самые отважные, самые верные сыны Отчизны, преданные своему делу разведчики, подрывники, – сколько подвигов совершили такие мальчишки и девчонки, никто не сосчитает.
Зимой сорок второго Тоня по-прежнему работала на заводе. Вечерами, кроме вязания, пристрастилась к чтению. «Мать» Горького – Тоня была покорена героями этой книги. К литературе девушку приохотила Клавдия Афонасьевна, некогда библиотекарь, а сейчас заведующая заводским клубом, который располагался в обыкновенном бревенчатом доме. Тоня привязалась к образованной, спокойной и рассудительной женщине, к этой маленькой симпатичной старушке. Афонасьевна в свою очередь видела в Тоне родную душу, близкого человека, с которым по-семейному тепло. У Тони образование – пять классов, но тяга к знаниям извечно горела в девушке. И не беда, что тяжелая жизнь разлучила со школой, не горе, что пришлось взвалить на детские плечи неподъемную тяжесть домашних забот. «Учиться, учиться, учиться…» – помнила Тоня слова дедушки Ленина.
Молодая труженица частенько забегала в клуб, читала стихи, пела частушки. Как-то вечером Тоня проходила мимо избы-клуба и услышала задорное девичье пение. Тоня вошла внутрь. В углу, у печки, сидел Макар Иваныч, старик со сморщенным лицом и белыми пушистыми усами. Он растягивал беззубый рот в улыбке и виртуозно перебирал сухими пальцами по кнопкам гармошки. Посреди избы пели и плясали девчата с завода. Грудастая Нюрка, заметив Тоню, весело крикнула:
– Айда, Тонька к нам.
Но у девушки было не то настроение. Она скромно прижалась к стенке и отмахнулась: тут, мол, постою.
Вскоре подошла Клавдия Афонасьевна, она запыхалась от долгой дороги.
– Вот ты где, Тонька, – сказала заведующая и перевела дух. – А я и на заводе была, и домой к тебе сбегала… письмо тебе… на вот, – и протянула Тоне заветный треугольник.
Девушка торопливо выхватила письмо, повернулась к огню и начала читать:
«Здравствуй, сестренка! Пишу тебе с надеждой, что письма мои ты получаешь. У нас бывает горячо. Жив, здоров, не волнуйся. Кормят хорошо. Правда, курева не было неделю, вот было тяжко. Написал стишок, ты не смейся:
Я по городу скучаю,
Где родился, жил и рос.
Мыслями я улетаю
В каждый двор, избу, покос
Каждый день я вспоминаю,
Сколько добрых там людей,
Как по улицам гуляю
В окружении друзей.
Там живут мои родные,
Близкие мои друзья.
Гитлеру набью я морду
И вернусь к вам навсегда!
Мы победим, Крепко целую. Твой брат Б.П.»
Прочитав эти строки, Тоня улыбнулась, смахнула слезы радости и озорно посмотрела на девчат. Те стояли тихонько и ждали реакции на письмо.
– Ну, – воскликнула счастливая девушка, – чего стоим? Давайте хоть споем!
Макар Иваныч шевельнул усами, растянул меха, а Нюрка, самая красивая и голосистая, тряхнув богатством, запела:
Я миленка провожала
В Красну Армию служить.
Он жениться обещался
И фашистов-гадов бить
Тоня вбежала в круг и, притопывая худыми валенками, подхватила:
Брата в армию забрали
Я полна заботою:
Вместо брата на заводе
Токарем работаю.
Война давила людей голодом и холодом, изо дня в день изводила человека и сживала со свету. Но неизменно в этих людях, казалось, отлитых из стали, поднималась невероятная, неизбывная охота жизни, радость труда и единение пред лютым врагом. Мыслимо ли в тяжелейших, просто адских условиях военного времени оставаться оптимистом, находить силы жить, верить в свое будущее и будущее своей страны и, в конце концов, быть Человеком, Советским Человеком.
В Оборино основали рыболовную артель, которая обеспечивала фронт рыбой. Оставалось и жителям Молотова. В артели большей частью работали женщины, подростки, старики и совсем мало мужиков, получивших бронь. Одним из таких был Егор Косой, здоровенный детина, к тому же родственник Председателя райкома. Косой был страшным невеждой, грубияном и пьяницей, но рыбу чуял сквозь воду, а от женщин отбоя не было. Сошелся Косой с одной солдаткой, чей муж на фронте погиб под Москвой. Солдатку звали попросту Николаевной. Баба вредная, ревнивая, но смазливая, нечего говорить. Детей у Николаевны не было, по этому поводу женщина нисколько не горевала, как, впрочем, и по мужу. Ну вот и стала жить Николаевна с этим Косым и тут же понесла. Жили они на краю деревни. Собака у них была, здоровенная дворняга, которая наводила страх на всё Оборино; пса Туманом звали. За годы войны пес истощал, но с жизнью не простился, – видимо не исполнил своего собачьего предназначения.
В один из зимних дней Тоня ездила в Молотов, чтобы продать или выменять свое вязание. Обратно вернулась тем же ходом: на паровозе, в теплушке, сидя на куче соломы. От завода пошла пешком. Рыжий поджидал Тоню: хотел проводить девушку, но молодая заводчанка ухаживания Рыжего не приняла. У околицы деревни встретила почтальоншу Ангелину. Длинная худая старуха шла навстречу с тощей сумкой на плече. На почтальона тогда смотрели с настороженностью, стараясь угадать по лицу какую весть он принесет.
Ангелина увидела Тоню и начала рыться в сумке, не поднимая глаз. Мороз забирался под одежды.
– Погоди-ка, девонька, – придержала Тоню почтальонша.
Тоня остановилась и протянула озябшую руку. Почему-то проступили слезы. Тоня моргнула и две хрустальные слезинки упали в мягкий снег. Тоня сразу все поняла. В голове плыли строки писем то брата «Я получил комсомольский билет, сестренка!», то отца «Тонька, какую я печурку собрал комдиву, ты бы видела!» – мелким неразборчивым почерком сообщал отец.
Ангелина вложила в замерзшую руку Тони две
