Как явствовало из учетной карточки: Конюхов трижды судим, приговаривался к срокам заключения по статьям главы УК «Имущественные преступления». В третий раз рецидивисту вменили «отягчением повторным разбойным деянием». В общей сложности с двадцать шестого года, со времени очередной редакции Уголовного Кодекса, Лошак отсидел по тюрьмам и лагерям двенадцать лет. Последний срок, десять лет строгого режима, как сказал сам: «Отмотал на половину, в тридцать восьмом актировали по последней стадии туберкулеза». Странно, но и по сей день жив-здоров «курилка». В оправдание себе говорит, что лечился собачьим жиром, короче, жрал собак, нехристь.
С этого времени обвинений в противоправных действиях бывшему зеку не предъявляли, хотя в том не было тайны, что вор-рецидивист Конюхов занимает узловое место в преступной среде Кречетовки, являясь местным «паханом». Да и поговаривали о перспективе Лошака стать «вором в законе», мол, давно короновали бы — живя урка в городе. Милицейские информаторы сообщали, что ни один блатной «ничего не смог бы предъявить уркагану…». С этой стороны у матерого «бродяги» все было чисто. Но, видимо, тот не хотел повышать собственный статус в уголовной иерархии: то ли боялся конкурировать с маститыми авторитетами, то ли уже устал вписываться за других — но, тем не менее, определенно опасался за свою шкуру.
Отпираться Конюхову было не с руки — да и улики, найденные в хибаре, а к тому же «сопротивление сотрудникам органов при исполнении», явились весомым поводом дать признательные показания. Ну а в большей мере старый бандит боялся применения спецсредств, предостаточно наслышался об их невыносимости. Арсенал насилия неисчерпаем, но жуткий ужас наводила угроза прищемить яйца дверью. Да и, как каждому человеку, бедолаге не хотелось расставаться раньше времени пусть с паскудной, но жизнью.
Воронову двумя-тремя наводящими вопросами удалось подвести Конюхова к главному.
Лошаку пришлось все-таки подтвердить причастность к убийству Семена Машкова. Правда, не по собственной охоте, а соблюдая негласные воровские понятия о взаимовыручке, тот вынуждено посодействовал расправе над снабженцем. И если быть справедливым, то судить уголовника станут не только как соучастника тяжкого преступления, а прежде всего как изменника Родины. Однозначно Конюхову светила высшая мера социальной защиты — смертная казнь!
Определенно старик догадывался об этом, в осипшем голосе сквозили ноты безысходности:
— Прилег с устатку... закемарил. А тут стучат в окошко. Думал, знакомые, а там два фраера в солдатском клифту.
— Василий, давай, изъясняйся по-русски, чай, не нацмен... Вот и говори: в верхней одежде или в форме.
— Дык так сподручней, слов подбирать не надо, — на укор в глазах Воронова исправился. — Понял, гражданин начальник... — и шмыгнул носом. — Пришли двое незнакомых солдат, оба мордатые, сытые, понял... не с фронта. Сразу видно, в тылу харчевались. Таких битюгов за порог сразу не выставишь. Сам по ушам первый схлопочешь...
— Давай без «лирики», по существу...
— Да так, к слову... У старшего из них, громилы, здоровый гад ростом — ксива, ну, записка такая с особливым поручением. Прислал письмо авторитет... давно в законе, старый по лагерю корефан. По понятиям вор обязать помочь, иначе кирдык башка...
— Лошак, как отличить ксиву от малявы — знаю... продолжай по делу.
— Человек просил дать мужикам перекантовать ночку другую. По трепу солдатни я сразу усек — может эти лбы и катили по масти, но похожи на дезертиров или того хуже — пришлых с той стороны... — старик горестно вздохнул. — На таких мудаков положить бы с прибором.... но отказать корешу нельзя, закон не велит...
Потом Конюхов подробно рассказал, как за выпивкой объяснил на пальцах солдатам, где размещается избенка покойной бабки Симы. Выходило — в лесополосе, рядом с полузабытым полустанком. Гости столовались харчем из вещмешка, потом «культурно посидели» до полуночи и ушли. Что Лошаку было на руку, не хватало на старости лет еще комендантского патруля с облавой...
Намеренно играя на доверие, Конюхов припомнил одну любопытную подробность ночного визита:
— У босяков, одетых в армейский прикид, — дед стал дистанцироваться от непрошенных гостей, — имелся тяжеленький «бандяк», такой плотно упакованный сверток.
По словам урки, «бычары» очень бережно обращались с тем пакетом, перекладывали с места на место, поглядывали, чтобы не упал... Воронов насторожился... и подогнал рассказчика:
— Давай, не томи, что дальше...
— Перед тем как уйти, главный попросил пристроить сверток в надежное место. Ну, я пошел с ним в сарай и зарыл в угольной куче. В закуте с лета осталось чуток топки, так пыль одна... А уж чего там в пакете — неизвестно, да и спрашивать не с руки, постерегся...
— Понятно теперь, почему ты рванул как угорелый из сарая, наложил в штаны, что брошу гранату. Знал ведь, паршивец, что там взрывчатка, думал, разнесет на кусочки, дерьма не останется...
Лошак, вогнув голову, промолчал, терпеливо выслушивая недовольство Воронова. Потом добавил еще одну деталь. Уж больно понравились Василию Конюхову «навороченные котлы» на руке главного — Мерина. Сам Конюхов, кроме настенных ходиков, иных часов не имел. И тут старый уркаган то ли стал давить на жалость, то ли по правде расчувствовался:
— Выть потихоньку (играть в карты под интерес) солдатня отказалась. Может, так и к лучшему... Выиграй дед у амбала часы, замочили бы старика вслед за Сенькой Машковым.
А вот когда утром огольцы донесли, что изуверски убили орсовского снабженца и подожгли домишко, Конюхов сразу же «кипешнулся» — понял, чьих рук дело. Потому и послал Космыню и «шкетов» проследить, как пойдет следствие. Старик уже смекнул, что обмишурился, втесался в скандал хуже некуда, тут пахнет изменой Родине, могут и «лоб зеленкой намазать». И воровской закон, и понятия уже не играют никакой роли.
Воронову уже осточертел поток блатной фени, исторгаемый Лошаком, но ничего не поделать: иначе такой человек изъясняться не может. Сергею из описаний пришельцев не стоило труда предположить, кто из тех двоих убивал, а кто поджигал. Резал и издевался над трупом, разумеется, старший из них — верзила. А от второго амбала поменьше, как урка унюхал, потягивало «карасинчиком».
— Одно только непонятно, как диверсанты вышли на Машкова... Откуда пришельцам знать, как снабженец выглядит и где живет... — задумчиво выговорил Сергей и внезапно почувствовал, как Лошак насторожился. Пришлось надавить: — Сознавайся, Василий, давай колись... Это ты, подлец, вывел убийц на Машкова?
— А куда было деваться... Кончили бы меня, сволочи, начни я фордыбачиться.
И разом поникший Лошак рассказал, как показал Мерину и напарнику домишко снабженца; а затем снабдил душегубов бидоном с керосином.
Дальше заниматься Конюховым не имело смысла, блатной и так много наговорил. А время не резиновое, чуть проволынишь, близок локоток… да не укусишь. Воронов оставил Лошака дозревать в камере. Ничто так не подвигает человека к переосмыслению собственных поступков, как заключение в одиночке. Поручив ТОшникам порыться в углевых залежах арестанта на предмет пакета с динамитом, сам срочно приступил к подготовке опергруппы для задержания диверсантов.
Штат оперативного пункта не велик, в сущности, состоял из одного классного отделения по армейскому регламенту. Но бойцы подбирались обстрелянные, побывавшие в непростых переделках, как говорится, успевшие набить синяков. И еще одно весомое обстоятельство, из многочисленных кандидатур в оперативники отбирали людей, честно сказать, не сладких по характеру. Покладистых увальней и тихонь отсекали сразу. Ребята подтягивались энергичные, инициативные, само собой, смелые и даже бесшабашные, одним словом, с бойцовским характером. Воронов не раз размышлял об условиях формирования такой породы людей...
Возьмем неприметный городской двор, мальчишек каждой твари по паре, скажем обтекаемо: и вежливых, и грубиянов. Одним словом, пацаны какие угодно... Неугомонные и отчаянные, чуть подрастут, становятся рекрутами окрестной шпаны или, если не босяк по натуре, то вступают с наглой кодлой в неизменный конфликт. Уличному хулиганью присущи лихие качества, как правило, эта шантрапа развязная и дерзкая, считает двор или место обитания своеобразной вотчиной, устанавливает босяцкие порядки и своевольно терроризирует других детей. Волей-неволей остальным ребятам приходится приноравливаться к дворовым нравам. И не факт, хороводится с уличным отребьем… Но даже сильный духом мальчуган постоянно держит в голове поправку на присутствие в жизни надоедливой швали. И если пацан смел и решителен, не обделен самолюбием и презрением к задиристой шелупони, то разборки с обязательной дракой не миновать. Местами еще действуют рыцарские правила: только один на один, скопом избивать считается «западло». Но и здесь применим суворовский закон — за одного битого двух небитых дают... Шпанята, получив твердый отпор, начинают уважать соперника.
А вот дальше, повзрослев, дворовая босота начинает мутировать. Половина избирает криминальную стезю, пополняет уголовные сводки. Третья часть, переболев детской болезнью, берется за ум, идет пахать на завод. Остальные, оставаясь романтиками и бойцами в душе, становятся военными: танкистами, моряками, летчиками. Ну а те, которые изначально презирали дворовую шушеру — тем прямая дорога в оперативные службы НКВД.
По ходу дела Воронов отправил запрос в область, а там уж пусть дальше работают по вору-законнику, велевшему Лошаку определить на постой диверсантов. Хотя надежды мало — зная иезуитские изыски абверкоманд, определенно ксива написана по принуждению, а сам адресант уже в сырой земле. Архивы же домзаков на оккупированной территории оказались в руках немцев, а контингент зеков или перебит, или принят фашистами к себе на мерзкую службу. В то число предателей, пожалуй, стоит отнести Мерина. Ясно как белый день, такого ублюдка в РККА нипочем бы не зачислили, даже в штрафники не взяли бы, рожа слишком «протокольная», с таким греха не оберешься. А немцам к месту: чем мерзопакостней упырь, тем для них надежней — не сбежит к русским...
И еще серьезное замечание. Воронов понимал, что у бойцов оперативного пункта нет отлаженных навыков задержания матерых лазутчиков и, кроме того, присутствует обязательное условие — взять вражин живыми.
Нужны не только показания диверсантов, их ценность в том, что Центр — сторонник оперативной «живой игры» с противником, если удастся убедить арестантов в сотрудничестве. Что тут говорить: почерк радиста, да и характерные особенности группы — главный фактор достоверности. Офицеров Абвера нельзя считать дураками, туфту не всучишь... Выпускники диверсионной школы прошли тщательный отбор, на каждого заведено пухлое личное дело, одним словом — штучный товар, никакая подтасовка недопустима.
Потому потребуются умелые, слаженные действия, здесь нельзя действовать по-колхозному —
