Случай на станции Кречетовка. Глава II

того. Очевидно, интуиция насчет лицедейства арестанта Сергея не подвела.
      Далее Еремееву пришлось обстоятельно поведать — куда, во сколько, в паре или поодиночке ходили и с кем конкретно встречались в Кречетовке диверсанты.
      Картина складывалась следующая:
      Соскочив с проходящего товарняка чуть свет ранним утром вчерашнего дня, диверсанты обосновались в густых зарослях полосы отвода. Напротив сужающейся горловины северного участка станции разрослось подобие лиственной рощи. Жилья поблизости нет, расположение скрытное, сподручное, вот троица и отсыпалась там до обеда. Ровно в четыре пополудни Мерин спешно собрался, велел себя дожидаться и ушел на встречу с агентом — много не рассуждая, так представлялось. Вернувшись часа через три, амбал, ничего не рассказывая, лег спать, ближе к закату забрал с собой Ерему. Тите приказал оставаться на месте и караулить возвращение напарников перед горловиной станции. Молодой радист так и просидел до утра с рацией в дебрях посадки, и только на рассвете Тита соединился с костяком группы у входного семафора Кречетовки.
      А Мерин и Ерема пошли к уголовнику по кличке Лошак. Еремеева удивила ухоженность и опрятность Кречетовки — словно попали в западно-белорусский городок. Война, конечно, не обошла поселок стороной, но страшной картины разрушений после бомбежки и пожаров не наблюдалось. Похоже на мирную жизнь, не считая крестовин бумажных полос на оконных стеклах домов. Поразили ряды новеньких однотипных жилых строений, тротуарные дорожки, ухоженные улицы с молодыми деревцами. Как уютно жилось тут до войны. Наконец диверсанты углубились в тенистый частный сектор. Дом уголовника поражал давней запущенностью, усадебный участок зарос сорняком, кроны плодовых деревьев не пропускали лучи солнца. Одним словом — дно.
      Мерин сразу же уединился с хозяином — здоровенным щетинистым мужиком, полчаса что-то с ним «перетирал». Потом хозяин предложил выпивку и закуску. После застолья часа два подремали. За то время к уголовнику приходила пара человек, вероятно, из блатных. Еремеев изредка слышал мат и тюремное арго в приглушенном разговоре. Но кто такие, не знает... Уголовника же с лошадиной кликухой четко запомнил — дубль Мерина, только увядший.
      Ближе к полночи Мерин с уркой ушли, оставив Ерему одного. Потом через часок вернулись, оба сильно возбужденные, выпили. Еремееву водки не предложили, сказали: «Еще не заслужил...», дали только пожрать. Потом Мерин приказал Ереме сжечь один домишко, канистру с керосином принес сам хозяин. Лошак же и сопроводил Еремеева до места. Как устраивать пожары, фрицы учили, дело плевое.
      Поджог прошел как по нотам. Старый уголовник растворил калитку палисадника, провел к домику, ничуть не опасаясь нарваться на хозяев или сторожевого пса, наверняка знал, тут никого нет. Сам Ерема подустал тащить тяжелую канистру с керосином, хотел малость передохнуть. Но уркаган велел не расслабляться: «Сначала дело, потом тело...», — резюмировал поговоркой. Диверсанту пришлось подчиниться. Лошак же перво-наперво выдавил стеклышко у задней двери в терраске и открыл щеколду.
      Поджигатели проникли в жилище, сносно различимое в свете полной луны. Ерема, как на контрольном занятии в разведшколе, окатил керосином углы и стены, не забыл обильно смочить постельный тюфяк, побрызгал в платяной шкаф. Накрутив на попавшийся веник рубашку хозяина, облив остатками керосина, чиркнул спичкой. Поочередно по ходу выхода, спешно орудуя вспыхнувшим факелом, запалил нехитрое обиталище Семена Машкова. Потом, спрячась неподалеку в кустах, они с Лошаком пронаблюдали, как занялись огнем внутренние комнаты, а вскоре и дом превратился в пылающий стог сена.
      Вернувшись обратно, доложили о сделанном Мерину, тот, довольный, утробисто крякнул. Затем компания без воодушевления обмыла содеянное ночью, похоже, так скучно и уныло выпивают люди на поминках чужого человека..
      С восходом диверсанты покинули «лошадиную фамилию» и подались к горловине станции, где к ним вскоре присоединился Тита. Залезли в пустой тамбур и доехали до бабкиного разъезда.
      — Так... — интригующе протянул Воронов, выслушав подробную исповедь Еремы. — А что за тяжелый сверток притащили Конюхову? Ну, тому к бандиту с лошадиной кличкой... Куда дели кулек?
      — А-а... — разинул рот Ерема, — а откуда известно?
      — Лошачок проговорился, ну и что теперь скажешь, Павел Батькович?..
      Еремеев заметно смутился, потом взял себя в руки и стал валить все на Мерина. Мол, эта вещь главного группы. Что в скрутке, Ерема не ведает. Да и прятал сам Мерин тайно, чтобы никто не знал...
      — Хватит тут «ваньку валять»! — Сергей рассердился. — Чего еще не рассказал? Ты не думай, коль что утаишь, из Титы выжмем до капли. Так... закончил? — Воронов проявил нетерпеливость.
      — Да больше ничего не знаю... как на духу... зуб даю.
      — Ну, коли так... через полчаса по закону военного времени тебя расстреляют. Ты теперь не нужен.
      — Как так, гражданин начальник? А суд, а трибунал... За что так строго...
      — Сотрудничать со следствием не хочешь, врешь. Да и зачем для трибунала бумагу переводить... Еремеева Павла и так уже нет в списках живых. Конвой! — позвал громко Воронов.
      — Я все, все... расскажу! Гражданин начальник, не расстреливай, пощади! Как хошь, сотрудничать буду, прикажи только. Помилуй, не убивай!
      — Смертная казнь — это не убийство, это высшая мера социальной защиты народа от предателей Родины, — отчеканил Сергей менторским тоном.
      — Помилуйте, пощадите, гражданин начальник! Я на все готов, любую бумагу подпишу.
      — Ну, давай посмотрим... — милостиво произнес Сергей. — Рассказывай одну правду-матку, — и в сторону двери. — Конвой, отмена!
      — В свертке взрывчатка и запалы, — уныло промямлил Ерема, — спрятали у Лошака в сарае в угольном ящике под слоем антрацита.
      И мужик разговорился, да и речь арестанта стала куда грамотней… В довоенное и недавнее прошлое диверсанта внесли существенные коррективы:
      Павел Еремеев не был крестьянином, происходил из семьи лавочников. Когда папашу-торгаша, активно сотрудничавшего с белыми, отправили на перевоспитание в места не столь отдаленные, то на самом деле Еремееву младшему пришлось стать пролетарием, научиться класть кирпичи. Благо матушкин дядька слыл классным печником, взял внучатого племянника в подмастерья. Ну а дальше устроился в строительный трест, где по работе ходил в передовиках, хотели даже грамоту дать, но поостереглись из-за скверной анкеты.
      А в плен мужик сдался, исходя больше из своекорыстных побуждений. Надеялся на смену власти в стране. Павлу ведь довелось пожить при старом порядке. Тогда перед папашей сирые обыватели ломали шапки, а Павлушу, ученика коммерческого училища, готовили в бухгалтера орловского заводчика на чугунолитейный завод. Ну а дальше сулила открыться блестящая перспектива. Ерема превратился бы в Павла Силантьевича, женился бы на дочке местного богатея, расширил бы отцовское дело, боженька разумом не обделил, и зажил бы — «кум королю, зять министру». А что сыну лавочника светило при Советах? Батрачить на чужого дядю, пахать, как вол на стройках социализма, жить от получки до получки, прикидываясь недалеким зашуганным мужланом-работягой. Даже семьи толком не завел, два раза женился и разводился по причине неустроенной, не по его «изящной» натуре, жизни.
      Вот и в лагере Еремеев стал не рядовым каменщиком, а поставили десятником на работах военнопленных, сумел подольститься, понравиться фрицам. И в сталаг под Минском десятника перевели не за красивые глаза, а увидали в пленном русском человека дельного, способного стать не рабочей скотиной, а принести ощутимую пользу немецкой армии.
      И в разведшколу напросился сам, хотел еще больше выслужиться перед немцами. Слышал разговоры (и не байки), что особо отличившихся лазутчиков делают инструкторами в разведшколе и производят даже в офицеры Вермахта.
      Хотел Еремеев выделиться из толпы пленных красноармейцев, а потом вернуть украденное большевиками, положенные по рождению достаток и власть.
      Воронову впервые довелось наблюдать поток подобной самобичующей искренности. Дурак — сам себе наговорил на полный вышак…
      — Хорошо, теперь «вернемся к нашим баранам», — Воронов использовал любимый фразеологизм. — Мерин?.. Давай подробно, что знаешь об этом битюге.
      Мерина звали Гурьев Никита. Как там не секретничай, но все тайное становится явным, даже в немецкой разведшколе. Да и какой спрос с курсантов военнопленных, единственной отрадой которых было: пожрать, поспать, да и поболтать на трепетные темы в курилке. Непрофессионалы, дураки в конечном итоге по глупости пробалтывали доверенные секреты, а потом вовсю сплетничали друг о дружке.
      Гурьев Никита — кулацкий сын. Батяня громилы, сельский мироед — урод хвастал бесчеловечными замашками родного отца. Мерину любо вспоминать, как тот унижал, изгалялся над голодным и безропотным людом. Когда раскулачивали захребетников, выгребали у них необъятные закрома, папашка с лютой злобой схватился за ружье... Ну и боец чоновец, недолго думая, прихлопнул кулака. Разобрались быстро, семью Гурьевых с остатками скарба переселили в степной Казахстан. Там Никита и покатился по наклонной плоскости, связался с такими же остервенелыми изгоями — воровал, грабил, ну и, естественно, сидел, и не раз. Завидный силач от природы, громадного роста арестант резко выделялся среди ущербных зека. Законники положили на него глаз, использовали пудовые кулаки бугая в разборках, и со временем приблизили к себе. И стал Никита в «авторитете», паханы нарекли уркагана «Мерином». В разведшколу Мерин попал прямиком с острожной шконки. Тюрьма со всем содержимым в той неразберихе досталась немцам. Фрицы блатное «погоняло» менять не стали, немцы — тоже люди с понятием. А вот ребята-курсанты — парни ушлые, встречались и сиделые. Уголовные бродяги и разъяснили недогадливым, казалось бы, «громкую» кличку здоровяка. Прозвали так не из-за избытка силушки, а по недостатку чисто мужичьих свойств. Баб мужик избегал. Вот и весь сказ. А так ничего святого у Мерина нет — отпетый негодяй, к тому же упертый и злобный. Вот такого, по мнению Еремы, следует сразу расстрелять, пока не сбежал или кого не изуродовал.
      Больше ничего путного Еремеев не сказал. Завтра Воронов с легким сердцем передаст предателя городскому следователю, и пусть тот крутит несостоявшегося вражеского офицера по мелочам. А вот к Мерину стоит зайти, и непременно ночью…
     
      В темном сыром каземате с маленьким, в два кирпича, окошком, Сергей с трудом разглядел притулившегося в углу диверсанта-громилу.
      — Встать! — скомандовал Воронов.
      — И не подумаю нах... — хрипло проворчал, звякнув кандалами, Мерин и намеренно отвернул голову к стене.
      — Выпендриваться будешь, контра! Что мозги отбило, ну так быстро вправлю...
      — Да пошел… — арестант пренебрежительно сплюнул на без того загаженный цементный пол.
      — Караул!.. Заправленный примус и винтовку со штыком — сюда быстро! — крикнул в