Когда я вошла, заседание уже началось. Я огляделась и увидела новые лица. Одно из них было русоволосым молодым человеком среднего роста. Руководитель студии как раз в этот момент предложил ему прочитать что-нибудь для знакомства. Молодой человек, откинув привычным, по-видимому, движением головы длинноватые волосы, начал читать хорошо поставленным голосом:
– Стихотворение называется «Ностальгия» - тема всем нам близкая. Между прочим, я написал его, разливая пиво в китайском баре, делая заметки на попавшейся под руку салфетке, - с улыбкой самолюбования заявил он.
Он всё время как-то горделиво выгибал шею, отчего у меня сложилось впечатление, что он представляет себя в свете юпитеров и вспышек репортёрских фотоаппаратов. Да, непростой мальчик! Стихи показались мне достаточно интересными, с хорошими рифмами, однако, чего-то не хватало. Он тем временем принялся читать новое. Это называлось «Змейка Рубика»... Я поняла, чего мне не хватало — души... Я всё думала — зачем эти навороты? Это был просто поиск новой формы в чистом виде. Болезнь гипертрофированного самомнения, когда старые форма не удовлетворяют, хочется выпрыгнуть на какие-то неизвестные высоты. Не страшно быть непонятым, непринятым, начинаются немыслимые наслоения заумностей. Такие вещи совершенно не будят моё воображение, я думаю лишь об одном: «Зачем?»
Потом он читал перевод кого-то из средневековых немцев, что-то ещё. Он мне активно не нравился этот мальчик - «вундеркинд». После прочтения он картинно встал, горделиво и чуть снисходительно отвечая на похвалы, затем, сославшись на дела, откланялся. Я смотрела на присутствующих и думала: «Неужели всем и правда, понравилось, легло на душу? Да, несомненно, способный мальчик, но стихи какие-то сухие. Нет в них ни жара, ни аромата — души нет. Хорошо, если просто не сумел вложить, а если нет вообще?.. Что-то я не в духе сегодня, дурь лезет в голову. Ну, чем он мне не угодил — китайским баром? Ну, порисовался чуть-чуть, это от молодости», – подумала я.
Заседание тем временем шло своим чередом. Руководитель студии объявил, что в конце года намечается литературный вечер. На нём смогут выступить все, чьи стихи будут отобраны художественным советом. Кроме того, художники смогут выставить свои картины. Это был неожиданный и интересный поворот. Я никогда не выступала со своими стихами перед большой аудиторией, да и подойдут ли они для такого мероприятия? Ну, там видно будет, однако, возможность выставить пару картин, меня заинтересовала...
В это время начала выступать следующая участница — миловидная полноватая дама. Она многословно представилась слегка сипловатым, как бы простуженным голосом, выражалась просто и понятно, отчего мне подумалось, что она, наверное, Учительница. Явно волнуясь, она произнесла:
– Стихотворение на экологическую тему...
Ну, зачем она это сказала? Почему мы так стремимся напихать в свою речь эти популярные научные термины? Чтобы показаться более умными, более образованными?.. Опомнитесь, господа! Русская речь, русское слово со своей неповторимой мелодикой и интонацией — вот что нужно хранить и защищать всеми силами!
Учительница начала читать, и я отвлеклась от своих непримиримых рассуждений. Стихи были замечательные! Ах, какая она умница! Я сразу простила ей «экологию». Она так свежо, так точно описала прохладу на заре, тающие в небе звёзды. Я увидела оленя, горделиво стоящего на скале и услышала выстрел, который троекратно повторило горное эхо. Ах, какая умница! Знаете, это называется — живописать! Немножко напыщенное слово, зато какое верное. В нём происходит слияние словесности и живописи. Это могут не все. Вот, кстати, предыдущий «вундеркинд» этим даром не обладал. Его стихи не рождали картин в моём воображении, а учительница была просто художницей!.. Потом она читала что-то о любви. О временах года — всё было хорошо. Её поэзия была поистине женской, то есть лёгкой, акварельно-прозрачной. Всё было близко и знакомо, и в то же время — ново и возвышенно.
– А ругать можно? - задал неожиданный вопрос мужчина, сидевший прямо напротив меня.
– Можно, конечно, - смутилась учительница, но по его улыбке поняла, что он пошутил, и покраснела.
– И поругал бы, а не за что. Ваши стихи свежи, откровенны и своеобразны.
И далее, он перечислил все те качества, о которых подумала я: прозрачную акварельность, нежность...
Руководитель студии тоже похвалил Учительницу и попросил оставить ему стихи, а потом предоставил слово этому мужчине, который обнародовал мои мысли. Они обращались друг к другу на «ты», из чего я сделала вывод, что они хорошо знакомы между собой. Это был Игорь Саврасов, по профессии как будто режиссёр, только я не поняла — театральный или клубный, однако надменностью взгляда и менторским тоном, которым он произносил свои высказывания, он явно тянул на театрального. Он очень хорошо держался, этот Режиссёр. «Профессиональное» - подумала я, а он начал читать свои стихи...
И я сразу забыла обо всём. Знаете, это примерно так, как будто ты едешь долго-долго по однообразной дороге, и вдруг, из-за поворота открывается чудесный вид. У тебя захватывает дух, чувства теснятся и переполняют... Это был просто обвал необыкновенных метафор, какой-то совершенно невозможной, немотивированной ассоциативности. Он так легко отпасовывал слушателю звуки, мастерски чередуя их, словно играя. Каждая рифма, фраза, которую он швырял, как мяч, даже не слишком размахнувшись, попадал в цель, и в месте падения сразу возникало волнение, как круги на воде, рождалась система образов, фантастических картин. Я даже не заметила, как оказалась в другом измерении или в виртуальной реальности, где по-другому всходило солнце, иначе шумело море, где были свои герои и дезертиры, миры и войны, где текли реки фантазий, где было пронзительно холодно на перронах вокзалов, где были свои китайские бары и своё ночное такси... Это была целая галактика со своими микро и макромирами.
«Ах, как же он талантлив»», - восхитилась я в душе, а он всё читал и читал, и никто не останавливал его, потому что нельзя остановить извержение вулкана, потоп или землетрясение, потому, что это стихии природы. Его стихи тоже были стихией — стихией таланта! И, в конце концов, не слушать же после него этот бред про Горбачёва, которым потчевал нас Сатирик от архитектуры. Нет, он просто потряс меня, этот Режиссёр! Я всегда чувствую себя необыкновенно счастливой, если мне удаётся прочитать хорошую книгу, увидеть картину кого-то из любимых художников. А здесь я просто присутствовала при рождении этого чуда, когда он буквально на глазах несколькими мазками создал свою страну необыкновенных фантазий, и, как подлинный талант, щедро и безоглядно позвал нас с собой, и пока звучал его голос, мы все были там, за горизонтом обыденности и повседневности.
В этот момент он замолчал, а потом, полистав свои записи, нахально заявил:
– И последние... два.
Какое счастье, что никто не возразил. Уже дома, находясь всё ещё под впечатлением его стихов, я написала:
...Поэзия – словесность высшей пробы!
Поэзия – сознанья остриё!
Здесь ритм и слог, и мысли ход особый,
Аккордов восклицательных быльё!
Перетеканье смысла в радость звука,
Прозренья цвет в предчувствии мазка.
Ассоциаций чистая наука,
Где камертоном – первая строка.
Всё в ней, в поэзии сомнений,
И в лаконичном изложеньи чувств,
Стремленьем вечным к чистоте решений
Стоящей у истоков всех искусств!
Это о нём! Если чьи-то стихи и имели право быть напечатанными, то это были, несомненно, его стихи, потому что у него был свой мир, свой язык, своё видение.
4
Я люблю запах красок, у меня возникает ощущение свежести и новизны, какого-то необыкновенного, чистого начала. Я уже закончила своё «цветение мысли», каменная головка как бы стояла на абсолютно чёрном фоне. Картина нравилась мне, или почти нравилась... Это как всегда, не помню случая, чтобы закончив работу, я была бы вполне довольна собой. Всегда чего-то не хватало, что-то было хоть чуть-чуть, но не так. Скорее всего — это недостаток одарённости и мастерства. Это рождало привкус разочарования в душе. Головка была всё же хороша! Я представила, как когда-нибудь выставлю её. Она будет висеть на отдельной стене, (размечтавшись, я увидела стену в одном из залов Третьяковки: мягкие старинные кресла напротив, обтянутые красным плюшем, людей, сидящих в этих креслах и зачарованно смотрящих на мою каменную головку). И когда уже звонил звонок, оповещающий об окончании рабочего дня, и нетерпеливой трелью намекал любителям живописи, что пора расходиться по домам, но ему никто не внимал. Как будто никто и не слышал его, все продолжали сидеть, не в состоянии оторвать зачарованного взгляда от картины «Цветение мысли». «Ну, ладно, хоть помечтать. На самом деле — висеть ей в лучшем случае на стене в моей квартире, пока, разочаровавшись, я не уберу её за шкаф», - мысленно пришла я к консенсусу внутри себя.
5
Долгое время обстоятельства складывались так, что я не могла посещать заседания литературной студии, о чём, конечно, жалела. Там я встречалась с людьми, которые были мне интересны (правду сказать — не все), и я жалела, что живу так далеко. Изредка мне звонил руководитель студии. Однажды он сообщил, что мои стихи признаны приемлемыми для чтения на широкой публике, то есть на вечере. И, кроме того, там же я смогу выставить и свои картины. Это была двойная удача. Величественная дама по имени Фортуна, кажется, поворачивала голову в мою сторону, и, даже вроде, дружески подмигнула, но ещё без тени улыбки. Какие пустяки! Она ведь уже смотрит на меня, и я постараюсь ей понравиться! Я обрадовалась и решила поехать. Смогла я попасть только на генеральную репетицию, где и увидела всех участников после долгого перерыва.
Зал, в котором предполагалось выступать, был тот самый, где в первый
В полнейшем восторге.
Комментарий вызревает давно, и серьезно.