24.06.06. Словно серой бумагой заклеены оконные стёкла – ничего не видать на улице из-за плотной дымовой завесы, и вонь тлеющих головешек заполнила палату.
Когда утром шёл из больнички домой, солнце еле различимым пятаком виднелось в сплошной серой мгле, и не больше пятидесяти метров улицы открывалось взору.
Жена ещё на пороге встретила с тревожно распахнутыми глазами. А когда увидела мои ободранные кулаки, присела на стульчик в прихожей и тихо заплакала. Хорошо хоть «мышат-ежат» не было дома - трудотерапились в школьном лагере.
Пришёл за полчаса до открытия сбербанка, как умные люди надоумили, но всё равно оказался едва ли в первой сотне клиентов, заполнивших лестницу банка и прилегающую территорию. По возрасту и обветшалому внешнему виду клиентов догадался, что угодил я в день поступления-выдачи пенсий.
Было раньше в городе четыре отделения сбербанка, и ожидание в очереди в каждом из них занимало час-полтора от силы в самые ажиотажные дни. Теперь же отгрохали здание центрального офиса, сплошь из зеркального стекла, отделения ликвидировали, чем и согнали всю клиентуру в немалую толпу.
Определился я со своим местоположением в этом людском море, дождался, когда займут за мной очередь, отошёл в сторонку и открыл не напрасно захваченную с собой книгу.
Неоднократно раньше перечитывал Ильфа и Петрова, но впервые уделил самое пристальное внимание главному действующему лицу их нетленных произведений – обывателю.
«Бойтесь равнодушных – с их молчаливого согласия совершаются все убийства и преступления в мире»! – по-детски наивно восклицал-предостерегал кто-то из великих «душеведов».
Куда опасней равнодушных неистребимое сонмище тех, кто не только осанну споёт любому преступлению и убийству, но и примет в них самое деятельное участие, лишь бы им самим сытно и безопасно потреблялось-хрюкалось!
Будучи той породы, что сами никогда «не сеют и не пашут», безоговорочно признают они любой строй и любого властителя (без них просто немыслимы страшенные эти придумки – строи и властители!), и всегда оказываются они на хлебных местах. Именно они при смене власти, даже на прямо противоположную восхваляемой ими прежде, громче всех вопят: «Король умер. Да здравствует король»! – и с неиссякаемым энтузиазмом пляшут на костях былых кумиров.
Неожиданно и почти одновременно люди вокруг меня, стоявшие до того тусклыми и безголосыми призраками из их собственных снов, оживились и обрели голос – подошло время открытия. Как вода в узкую воронку, в банковскую дверь стала всасываться объёмная людская масса. И ноги не требовалось даже переставлять, достаточно было одну за другой их приподнимать – так и занесла меня могучая народная сила в операционный зал обслуживания физических лиц.
В обширном зале толпа трансформировалась в очередь к одному-единственному окошку выдачи вкладов и петля за петлёй, как лента с патронами пулемётную коробку, плотно заполнила всё свободное пространство.
Существенное обстоятельство увеличивало длительность стояния в очереди – облезлые бабульки-дедульки, пополнив пенсией сберкнижку, тут же принимались денежные переводы деточкам оформлять, чем вдвое увеличивали время ожидания остальных. Ничего другого мне не оставалось, как вернуться к увлекательному чтению.
Стоял уже где-то в первой трети очереди к заветному окошку, как приметил в дверях зала знакомую по продуктовому магазину старушку-финансистку – запыхалась она, тяжело опиралась на костыль и тщетно искала, где бы присесть. Набравшись наглости, поставил в известность прильнувшую к моей спине тучную даму, что передо мной занимала очередь ещё одна гражданка (дама недовольно засопела, но смолчала), и стал пробиваться к старушке.
- Мадам, ну, где же вы так долго ходите? - обратился к ней укоризненно. - Пойдёмте, пока и меня вместе с вами из очереди не исключили. Я для вас место зарезервировал. Старушка изумлённо вытаращилась на меня, а признав, поблагодарила смущённой улыбкой и засеменила следом.
Оказалась она коренной ленинградкой, пережившей в детском возрасте фашистскую блокаду, и очень мило скоротали мы с ней часовой досуг, беседуя о том, о сём.
Когда продвинулись очередью к банковской стойке, у старушки в руках тоже бланк перевода появился. Не утерпел и поинтересовался у неё здоровьем деточек. Ах, каким удовольствием было для неё рассказывать, как всё, слава Богу, хорошо у сына в Петербурге и у дочери здесь в городе! Сыну после того, как выучили его в институте, а муж её умер, она отписала квартиру в Питере и помогает с пенсии. Дочери, выученной в местном университете и вышедшей замуж, помощь оказывает с трудов своих (всё работает, хоть еле ходит уже!).
И сперва совершенно не поняла она моего вопроса: «Почему не дети вам помогают, а вы им»? - дар речи утратила и только глазками хлопала. А когда поняла, то даже возмутилась:
- Ну, как же? Ведь это дети! А мне ничего не надо.
Подключились к разговору другие бабушки-старушки, хором жужжа: Жизнь теперь такая, что без денег - никуда и ничего...
Под их жужжание вспомнилось, как в самый разгар «перекройки» навестил я родителей на Украине. Прибыл поездом из Москвы ранним утром и по пути к отчему дому повстречал «пару сивых, запряжённых зарёю» - мать и отца, которые катили на вокзал аж три «кучмовки» (самодельные тележки на колёсах от детских колясок), гружённые неподъёмными мешками с харчами-гостинцами, для отправки дочкам-внукам в Москву.
Поезд был проходящим, следовал до областного центра, там разгружался-загружался и через три часа прибывал, следуя уже в столицу. Так родители загодя доставляли мешки на вокзал, чтобы договориться с проводниками и всеми правдами и неправдами впихнуть мешки в вагон поперёд многих конкурентов.
Впрягся и я. Пыхтели-сопели, потели обильно (почти год перед тем провёл в госпитале, и при ходьбе мотало меня из стороны в сторону). И какое ж горе-горькое тогда приключилось – не выдержало непосильной нагрузки колесо у одной из тележек и отвалилось! Выть мне хотелось тогда на весь белый свет в голос с матушкой. Ну, да справились «беспрекословно, точно и в срок» с поставленной задачей.
Дискуссия в очереди меж тем разгорелась вовсю. Мнения сторон о детях и родительских обязанностях бушевали по всей гамме возможных. От креста, тащить который на своём горбу родители обязаны пожизненно, невзирая ни на что. До неблагодарных сволочей, от которых кружки воды не дождёшься в старости, хоть всю жизнь рви себя на части ради них.
Как всегда бывает в спорах, истина и на этот раз не родилась. И не прекратили переводы оформлять даже сторонники крайних мер в воспитании детей. Единственным результатом диспута можно было считать скрашенный досуг стояния в очереди.
Кроме всего прочего, пока слушал дедушек-бабушек и смотрел на них, сморщенных и уработанных жизнью, как-то неприятно царапнула мысль: «Теперь они – моя стая».
Перед обедом объявился Виталий и не один, а в сопровождении давешнего адвоката. Уточнил время выезда на рыбалку и убыл восвояси.
Адвокат увидел на прикроватной тумбочке принтер в придачу к ноутбуку и испросил у меня разрешение попользоваться ими. С завидной скорострельностью набрал на клавиатуре и распечатал в трёх экземплярах доверенность на право представлять мои интересы в судебных инстанциях всех рангов, до гаагского трибунала включительно, и вручил её мне вместе с ручкой для подписи.
На мой вопрос по поводу оплаты он, ехидно усмехнувшись, пообещал:
- Непременно к вам обращусь, когда потребуется физиономию подравнять кому-нибудь из моих оппонентов. - Взял у меня подписанные доверенности, козырнул, приложив руку к пустой голове, и покинул помещение.
В обеденное время, когда дедок с «Менингитником» отправились трапезничать, совершенно неожиданно обратился ко мне сосед по палате, который ногу свою поломанную вытягивал:
- Не моё это дело и извините, что вмешиваюсь, но ничего у вас не выйдет.
Не то, чтобы совсем до того с ним не общались, но всё больше про текущие больничные дела раньше речь шла.
Как я понял, владел он продуктовым магазином и всё свободное от просмотра телепередач время возился с бумажками и по сотовому телефону управлял своей коммерцией.
Проведывали его, никогда не пересекаясь, две дамы. Одна - ровесница ему или даже постарше - во время своих ежедневных визитов обихаживала его, рассказывала о делах-поведении двоих детишек, отправленных в черноморский лагерь отдыха, уговаривала отведать пищи домашнего приготовления и, судя по всему, приходилась ему женой. Другая - юная, смазливая и с пустыми глазами - пичкала его едой из импортных остро-пахнущих пакетиков, давая запивать шипучими напитками, и, как следовало из темы разговоров и обращения к ней «солнышко», бухгалтершей ему приходилась.
Из-за моего одинаково предвзятого отношения к торговле и козьим побегушкам как-то не возникало у меня желания с ним беседовать. А тут поинтересовался: почему он так считает? - и получил категоричный ответ: Все они в одной баньке парятся.
Из его последующей речи следовало, что руководители учреждений, предприятий и административных структур города еженедельно собираются в банном комплексе, построенном для этих целей ещё в дремучие советские времена.
Места в комплексе распределяются «согласно купленным билетам» – в строгом соответствии с занимаемой ступенькой на властной лестнице города. Кто в предбанник раздевать-одевать, кто в банкетный зал прислуживать, а особо приближённые в парилке «монаршие тела» веничком охаживать допущены. Сами же «тела» в ходе оздоровительного мероприятия обсуждают-решают насущнейшие проблемы города.
Баня – ничтожно малая часть всеохватывающей системы жизненных благ и привилегий, предусмотренных для избранных, но её посещение является неоспоримым свидетельством избранности, что накладывает свои ограничения. Помимо свято соблюдаемой иерархии действует и клановая дисциплина, за нарушения которой нарушитель карается самым безжалостным образом – вычёркивается из списка «допущенных к столу».
В качестве примера мой собеседник привёл руководителя крупного городского учреждения, который в разгар гласности-«перекройки» опрометчиво отрёкся от идеалов коммунистического учения и партийный билет прилюдно порвал. Не только вход в баньку ему с тех пор был заказан, хоть на смену коммунистическим пришли «демократические» кличи-лозунги, но лишился он сразу всех благ и привилегий и, поскольку достиг уже пенсионного возраста, был отправлен на заслуженный отдых на общих основаниях.
- Слишком длинна скамейка запасных - тех, кто спит и видит себя в этой обойме - чтобы кто-нибудь из «допущенных к столу» рискнул пойти против системы. – Кратко резюмировал он эту очень интересную тему, поскольку вернулись с обеда соседи по палате.
