Столкновение

Когда он кое-как сжал сломанные пальцы чтобы подтянуть к себе за скользкий от крови провод трубку, я заметил, как в его глазах мелькнул испуг. Это был не страх смерти, которая могла настигнуть раньше, чем он поднесет ее к уху, а страх того,  что он услышит в ней только тишину.
Увы, я никак не мог ему сказать, что два жизненно важных проводка внутри меня из последних сил цеплялись друг за друга, пропуская  ток. Я знал, что когда они разомкнутся, меня не станет. Но до тех пор я обладал сознанием и понимал,  что когда он опустит в меня окровавленную монету и наберет на вмятых кнопках номер, я, как и положено таксофону, соединю голоса.
И еще я знал, что времени совсем нет, потому что каждый из нас двоих мог отключиться в любой момент. И человек, который протаранил меня на машине,  и я сам, проломивший ему грудь железным углом и лежавший у него на коленях, осыпанный крошками лобового стекла и монетами.
Мы оба из последних сил старались не провалиться в забытье. Не знаю, что помогало ему, но я цеплялся за прошлое.  Это надежное средство.  Особенно теперь, когда я, наконец, обрел память. Я был прав.  Чтобы мир перевернулся,  надо было просто вспомнить свое имя.
* * *
Вечер, когда все это началось, обещал быть самым обычным. В пабе «Брандспойт и шлем», возле которого я был установлен, уже собрались все завсегдатаи, за исключением «четверки Дугальда», как я называл их уличную шайку.
Дугальд и его подручные, сами того не подозревая, давно взяли меня в сообщники. Чтобы не светить номера мобильных, да и просто потому, что я  стоял рядом с их пабом, они выбрали меня своим главным переговорным пунктом. Поэтому я был лучше, чем кто бы то ни было осведомлен о том, кому сбывались краденые мобильные, угнанные велосипеды и скутеры, у кого закупались и в чьи руки и вены уходили пакетики травки и дозы.  Но поскольку я был изолирован от внешнего мира и при всем желании не смог бы никому ничего сообщить, их расчет на уличный таксофон в итоге оказался верным. 
Однако в тот вечер из «четверки Дугальда» к пабу пришли только двое. Одним из них был сам Дугальд – высокий, широкоплечий вожак, чье лицо с малоподвижной мимикой и крупными, жестокими чертами, порой казалось мне не человеческим, а иллюзией такового, как нам иногда видятся лица в рельефах скал. Его сопровождал Микки - самая мелкая сошка в их шайке: маленький, щуплый, никогда не снимавший синюю шапочку с большим помпоном, из-под которой на лбу языком огня вырывался рыжий вихор.
У этого Микки была особая роль в шайке: благодаря умению подделывать разные голоса и незаурядному актерскому таланту, он был одновременно шутом и виртуозом телефонных афер. Взяв в руки трубку, он мгновенно превращался из мелкой сошки в звезду вечера. Микки не просто выуживал по телефону важную информацию или убеждал срочно перевести деньги  попавшему в передрягу знакомому, но проделывал это с блеском, превращая преступную аферу в настоящий спектакль, заставлявший членов шайки зажимать себе ладонями рты, сгибаться пополам и оглашать улицу гоготом, как только он вешал трубку.
Сейчас, когда Дугальд и Микки были вдвоем, контраст между ними был особенно разительным: король и его шут. Впрочем,  как я сразу понял по их лицам, на этот раз они затевали совсем не шуточное дело.
- Ответит старик, - вполголоса заговорил Дугальд, привалившись ко мне плечом - мистер Доннели. Скажешь ему, что ты Джулиан Коннор, старший брат Томми. Скажешь,  отцу надо  позарез надо с ним еще раз встретиться. Мол, он считает, что выяснил что-то, что поможет старику освежить память. Главное, говори важно и печально.
Микки кивнул, и синий помпон шапки тоже кивнул в такт с его головой.
- Старик согласится. Ты заедешь за ним после уроков. Он учитель в школе.  Делать тебе ничего не придется. Заберешь его на такой же тачке, как у родителей Томми и отвезешь, куда я скажу. Старик ничего не заподозрит. Он этого брата в глаза не видал, тот за границей, а тачку должен помнить.
Не дав Микки ничего спросить, Дугальд отправил в меня монету и сунул ему трубку.
- Слушаю вас, - произнес на другом конце усталый пожилой голос.
- Здравствуйте, мистер Доннели. Я  Джулиан Коннор, брат Томми, - заговорил  Микки с такой интонацией, как велел Дугальд.  
- Здравствуйте, Джулиан - ответил мистер Доннели, который, казалось, состарился еще сильнее после того как Микки представился.
- Я вас беспокою, сэр, потому что меня попросил отец. В последние дни ему нехорошо, - искусно играл роль Микки. - Но он очень хочет еще раз встретиться с вами, сэр. Он считает, что нашел какие-то сведения, которые, возможно, помогут вам что-то вспомнить. Ведь любая мелочь может сыграть роль. Пожалуйста, не могли бы найти время еще раз с ним пообщаться? Для нас это очень важно.  
- Конечно, разумеется, – мгновенно оживился старик.  – Все что потребуется, чтобы найти Томми.
- Благодарю вас, сэр.  Вам удобно если я заеду за вами завтра к школе? Во сколько вы заканчиваете?
- В пять.
- Хорошо.  Вы помните нашу машину?
- Конечно. У меня самого когда-то был Эм Джи.  До встречи, Джулиан. Передайте отцу, что я сделаю все, что в моих силах. Он это знает.
- Еще раз спасибо, сэр.
Дугальд нажал на рычаг и одобрительно кивнул.  
- Тачку заберешь завтра утром на мойке Лукаса. Красный кабриолет Эм Джи, – Дугальд порылся в кармане кожаной куртки и протянул Микки ключи. – И гляди не поцарапай. Лукас за нее шкуру спустит. Она черт знает какого лохматого года. Он ее раздобыл в каком-то клубе коллекционеров.
- Заберу старика и что?  - поинтересовался Микки.
- Ничего. Отвезешь куда надо и забудешь. Там им уже другие люди займутся. Дальше не наше дело…
Они ушли, и окончания их разговора я не слышал. Привычный размеренный поток моих мыслей закрутился стремительным водоворотом, как только я вспомнил лицо пропавшего Томми, радостно улыбавшегося с передовицы помятой газеты.  Ее принесло ветром недели три назад к стойке щитка, на котором я висел.   Томми Коннор.  Одиннадцать лет. Вышел из школы и не вернулся домой.  Ниже приводились приметы и комментарии полиции. Я не успел дочитать передовицу до конца, потому что ветер  поволок газету дальше. Однако я запомнил, что  в ней упоминалось про пожилого учителя, который в тот день видел мальчика последним.
Я не сомневался, что мистер Доннели, которому они приготовили ловушку, и был тем самым свидетелем. Эта догадка самым чудовищным образом воплощала мои давние подозрения.  Я с самого начала чувствовал в Дугальде что-то очень темное. С одного взгляда на их компанию делалось ясно, что тот Дугальд, которого знали его подручные, был только вершиной айсберга. Достаточно было вслушаться в его смех,  когда Микки разыгрывал свои телефонные спектакли.  Сначала его голос вливался в дружный гогот шайки, но очень скоро начинал диссонировать с ним, становясь все более жестоким: его смех был как пир древнего тирана, который начинался весельем, а заканчивался кровавыми забавами. Я отлично видел, что  угнанные велосипеды и партии травки были для Дугальда давно пройденным этапом.  Этот человек только и искал возможности выйти в другую лигу, и, получив такой шанс, не остановился бы ни перед чем. 
С этими размышлениями я не заметил, как на мою улицу опустились сумерки. Предстоящая  ночь обещала быть самой мучительной из всех, что мне довелось здесь простоять. В моей жизни было много бесконечных ночей. Бесконечных и бессонных. Мое тело уличного таксофона не требовало ни отдыха, ни сна, которым я мог бы хоть ненадолго забыться. Я  не мог закрыть глаза и не испытывал ни усталости, ни других физических ощущений. Все что у меня было это зрение, слух и непрерывный поток мыслей, который и был моим я. Но в моем внутреннем мире тоже было ограничение: я не помнил своего прошлого. С первого дня, как я появился на этой улице и понял что я человек, заключенный в оболочке таксофона, я старался разгадать главную тайну своего существования: вспомнить, кем я был, и как меня звали. Но эти воспоминания были наглухо замурованы. Бесконечными ночными часами я пытался отыскать в памяти хотя бы мельчайшую частицу прошлого.  Но тщетно: я как будто ощупывал в непроглядной темноте круговую неприступную стену. В ночной тишине безлюдной улицы  мне в душу нередко закрадывалось жуткое подозрение, что возможно  за этой стеной ничего и нет.  Только черная бездонная яма. 
Но сейчас меня мучила другая догадка. Что если на самом деле я просто угодил в ад, и он именно такой: ты знаешь, что должно совершиться зло, не можешь никаким способом его предотвратить, и обречен стоять в стороне и наблюдать? Ледяной ад, ад бессилия.
Я вновь увидел мысленно лицо Томми на помятой передовице, которую пригнал по асфальту ветер. Люди, на которых работал Дугальд – кем бы они ни были -  все рассчитали точно. Убирать свидетеля в первые дни после похищения мальчика, пока шум еще не утих, было слишком рискованно, но долго тянуть тоже было опасно. Мистер Доннели мог вспомнить какую-то деталь, которая  вывела бы полицию на их след.  Значит, старик был последней надеждой спасти Томми, если он еще жив. А теперь и я. Но какой толк от таксофона с человеческим сознанием, который  мало того что изолирован от внешнего мира, но еще и не помнит кто он.  
Что я мог сделать? Весь смысл моего существования сосредоточился в этом вопросе. Надо было совершить что-то непосильное. И тогда мне на ум пришла странная мысль.
А вдруг выход во внешний мир каким-то образом скрыт в глубине моего внутреннего мира?
Проще говоря -  что если единственный способ как-то повлиять на объективный ход вещей это вспомнить себя? Я понятия не имел, каким образом это что-то изменит. Просто это был единственный шаг, который мне оставался, и я всей душой поверил, что он что-то даст.
* * *
И вот, я в очередной раз постарался вспомнить все с самого начала. С того дня как меня вызвал к жизни первый электрический импульс.
Это было весенним утром. Первым, что я увидел,  была слива в цвету, которая росла рядом у края тротуара, протягивая ко мне пышные розовые ветки. Я не ощущал ее аромата, но отчетливо видел каждый лепесток и слышал, как шелестят о край моего козырька ее ветки. Еще не понимая, кто я и что происходит, я обвел взглядом улицу и заметил под деревом пестрого чайчонка. Птенец уже оперился и был ростом почти со взрослую птицу, однако еще не летал, а только бегал, быстро перебирая тонкими перепончатыми лапками. Чайчонку не сиделось на месте: он выбегал на разведку и снова возвращался под дерево и отчаянно пищал.  Но при очередной вылазке он направился не в сторону тротуара, а спрыгнул с бордюра на дорогу.
Я захотел броситься к нему, но не смог. Я был способен только стоять и наблюдать. Отчаянная смесь жалости, страха и ощущения полного бессилия на мгновение вытеснила из моего сознания вопросы о том кто я и как здесь оказался. Чайчонок добежал до разделительной полосы, когда через его вытянутую утреннюю тень пронеслась машина. Я хотел закричать, но не мог.
К счастью, машин было мало, и птенец благополучно пересек дорогу и запестрел на другой стороне улицы.  Но этот первый импульс в один  миг заставил меня многое понять о себе.
Так началась моя жизнь на улице, названия которой я первое время даже не знал. Улица была