подавив зевок, сказал:
– А мне тут принесли ваш рисунок — портрет фрау Тирзе... Вам удалось, но это не основная Ваша работа. - Я сразу поняла, что ветер дует со стороны фрау Пюршель, моей руководительницы. Она увидела на тумбочке у старушки угольный набросок, и тут же побежала сообщить... Ну, да, ведь главное — не молчать... Так принято. Далее я рассказала о херре Фидлере. Все стали поддерживать меня, положительно отозвались об изменениях в его поведении.
Прошло недели две. За это время я уже хорошо познакомилась с пациентами, узнала кое-что об их прошлом из их же рассказов. Не могу судить, насколько они были правдивы, но порой производили шокирующее впечатление. Например, на лечении в отделении находилась некая фрау Нольте — миниатюрная старушка 92-х лет от роду. Она выглядела каждый день, как будто собралась на вечеринку: завита, аккуратно причёсана, в элегантном платьице (иначе, чем с уменьшительным суффиксом писать о ней не могу — рост 152 см, и вес весенней белочки). Она была доброжелательна и общительна. Из истории болезни я уже знала, что фрау Нольте поступает в отделение, как правило, два раза в год — зимой и летом, когда бывает очень душно. Однажды мы с ней разговорились, она была большая охотница поболтать, рассказывала разные случаи из жизни, приключения молодости, свои сны. Я поинтересовалась, есть ли у неё дети?
– Да, - ответила она, - моя дочь живёт здесь неподалёку. Она уже тоже очень немолода, ей 70 лет. Всю жизнь она проработала врачом в этой же клинике.
– Наверное, она вас часто посещает?
– Нет, мы не общаемся, - фрау Нольте печально и как-то смущённо улыбнулась.
– Не будет ли слишком большой наглостью с моей стороны спросить, почему, в чём дело?.. - я видела, что старушка хочет об этом поговорить.
– Ах, Натали, я не делаю секрета из этого. Знаете, у меня очень старый маленький домик с садом в центре города. Там нет центрального отопления. Я всегда топила зимой камин... Пока могла, но, знаете — дрова, зола, это требует сил. Я попросила дочь, брать меня на зиму к себе, но она не была в восторге от этой идеи. Она сказала, что уже тоже стара и у неё нет сил, возиться со мной.
– А у неё есть дети, то есть — у вас есть внуки? - поинтересовалась я.
– Нет. Ей некогда было заниматься детьми. Она много училась, защищала диссертации, повышала квалификацию, и так далее. У неё не было личной жизни в нормальном понимании . Я же всегда обеспечивала себя сама, старалась не мешать ей, не озаботить своими проблемами. Виделись мы редко, хотя и жили в одном городе... Может она меня стеснялась?.. - фрау Нольте посмотрела на меня через очки с толстенными стёклами.
– Почему? - в моём русском сознании многое не укладывалось, так, как надо, но не общаться с матерью, которой 92 года, замерзающей в стареньком холодном доме — это уж совсем вне моего понимания. Однако фрау Нольте это не озадачивало и не печалило. Она, к моему удивлению, абсолютно оправдывала дочь, и даже была ей благодарна.
– Знаете, Натали, она, во всяком случае, честна. Когда возник вопрос о том, что мне трудно одной, она договорилась с руководством этой клиники, чтобы меня забирали сюда на самые холодные и самые жаркие недели каждый год. Мне здесь хорошо, все меня знают...
В это время мы прогуливались с ней на лужайке перед корпусом. Она держалась за мою руку своей маленькой суховатой лапкой и всё время наклонялась, чтобы сорвать травинку, потом разочарованно бросала её и наклонялась за другой. Она так легко это делала, что сначала я даже не обратила внимания на это. Потом я опомнилась — ведь ей 92 года, гораздо более молодые не могут наклониться, а она уже раз 40 проделала это с необыкновенной лёгкостью.
– Вы что-то ищете, фрау Нольте?
– Ах, это такая игра... Мы с подружками в детстве всегда искали во время прогулок четырёхлистник среди этих трилистников, - сказала она, показывая мне травинку. - Кто нашёл — у того желание сбудется...
– Ну, и кто-то нашёл?
– У-у, - отрицательно покачала она головой. - Скажите, Натали, а ваша практика надолго?
– Почему вы спрашиваете? Надеюсь, я ещё не успела вам так уж надоесть? - засмеялась я в ответ.
– Что вы, что вы, Натали, я совсем не о том. Просто с вами не так скучно, хотя к однообразию будней привыкаешь, в этом есть своя прелесть.
Я не могла себе представить, что за прелесть скрывается в однообразии, а фрау Нольте прижала свою сухонькую ручку к груди, к тому месту, где была приколота старинная опаловая брошь, и сказала:
– Просто не ждёшь ничего хорошего, но и плохого уже не случится... Что может удивить или опечалить человека в моём возрасте? - она улыбнулась своими пергаментными губами.
– А пойдёмте пить кофе с пирогом, - предложила я , чтобы как-то завершить тему, - фрау Пюршель уже разложила вишнёвый пирог на тарелочки и ждёт всех в обеденном зале.
– А, пойдёмте... Я хоть и не любитель сладкого, но кофе попью с удовольствием.
Однажды мне выпало дежурство в субботу. В план себе я поставила на этот день прогулку с пациентами до обеда и «танцы, сидя» после обеда. Мои старички обрадовались, увидев меня в неурочное время. Дело в том, что в выходные дни в отделении не проводят процедур, кроме срочных. Медперсонал присутствует минимально. В отделении царит смертная скука.
После завтрака, часов в десять, я прошлась по палатам, коротко поболтала с пациентами, чтобы выяснить для себя, кто в настроении и в силах выйти на прогулку. День выдался ласковый, солнечный, но не жаркий. Человек десять изъявили желание пойти гулять. Я обрадовалась, что не больше, но и не меньше. Дело в том, что каждое общение с пациентом должно быть прямо или косвенно направлено на позитивное воздействие на его психологическое состояние. А какое может быть позитивное общение, если это будет двадцать человек, говорящих одновременно каждый о своём или молчащих, и передающих свой негатив другим. В небольшой группе легче и результативнее можно незаметно пробуждать частично утраченные когнитивные способности, затронуть какие-то личные моменты, и, опираясь на них, построить интересную для всех беседу.
Это, конечно, громко сказано — «интересную для всех...» Часто это бывает просто невозможно, потому что физиологические моменты очень влияют на психику. Например, одна полноватая старушка, опиравшаяся при ходьбе на костыль, жаловалась мне:
– Я уже сто лет не ходила в туалет по большому... Просто мука какая-то.
– Ах, дорогая фрау, не думайте о неприятном. Когда мы вернёмся, то попросим вместе сестру Конни сделать вам тёплую ванну вечером, - попыталась я приободрить старушку.
– Да, да, она пообещает вам, а потом вы уйдёте, а она скажет, что ей некогда.
– Нет-нет, я запишу в карточку, что вы об этом просили, всё будет хорошо, правда Конни?
Сестра Конни шла рядом. Она сопровождала нас на прогулке, несла сумку с парой бутылок воды и одноразовыми стаканчиками. Она давно привыкла к капризам пациентов, к ворчливости фрау …, и не обращала внимания на нашу болтовню. Мы медленно двигались по аллее парка, я везла херра Фидлера в инвалидном кресле. Он был сегодня молчалив и сосредоточен. Дойдя до места, где мы обычно останавливались, мои подопечные расселись на скамеечки, стоявшие друг напротив друга.
– Погода сегодня просто замечательная, не правда ли? Давайте вспомним, чем вы занимались в такое время с наибольшим удовольствием? Фрау Нольте, не будете ли вы так любезны, рассказать нам что-то о себе? - попросила я.
– С удовольствием! Знаете, я ведь работала учительницей в гимназии. Я любила свою работу, учеников. По выходе на пенсию мне захотелось заняться чем-нибудь совсем другим. И вот я стала собирать цветы, красивые листочки, засушивать их, а потом я вклеивала эти цветы на открытки и писала интересные пожелания. Постепенно дело это так меня захватило, что я изготовила уже очень много открыток. Мне посчастливилось найти лавочку, где их стали продавать...
– А что за пожелания вы писали, можете вспомнить? - спросила я, зацепившись за возможность разбудить в памяти пациентов что-то позитивное. И, обращаясь к другим, предложила, - Давайте вспомним, что за пожелания все вы когда-то писали своим близким, любимым... А фрау Нольте, тем временем сорвала розовую маргаритку и сказала:
– Когда я училась в гимназии, у нас очень серьёзно преподавали каллиграфию. Я так любила эти занятия, и потом всю жизнь охотно выписывала разные вензеля. Так вот при создании моих открыток это умение очень пригодилось.
– Как бы было интересно посмотреть на ваши произведения. Может быть, что-то у вас осталось?
– Ах, нет, все свои открытки я продала или раздарила, но для вас, Натали, я сделаю что-нибудь, - она улыбнулась и стала чертить прутиком на земле какие-то буквы.
– Ах, я целую вечность не ходила по-большому, - произнесла довольно громко фрау.... Её с темы не собьёшь. Конни налила в стаканчик воды и подала ей — Фрау…, Вам нужно больше пить.
Пациентка отвлеклась, а херр Фидлер сказал тихо, как будто говоря с самим собой:
– Моя жена тоже была несносная дура, - он был явно не в духе.
Затем он повернулся ко мне и произнёс, - я помню одно послевоенное лето. Мы были тогда в плену, в Сибири, работали на лесоповале. Однажды мне придавило ногу упавшим деревом. Травма была ужасная... - он замолчал, задумавшись, а потом продолжил. – Меня поместили в лазарет. Нога долго не заживала, началось нагноение, пришлось её ампутировать. Я был относительно молод, но мне казалось, что жизнь моя закончилась, кому я нужен без ноги? В лазарете работала одна медсестра — крупная некрасивая женщина. У неё были странные глаза — тёплые, голубые с коричневыми крапинками. Это я уже потом рассмотрел, позже. А пока — она приходила каждое утро, делала уколы, щупала мой лоб — какие градусники в лесу, и мне становилось лучше. Я стал ждать её, просыпался от её прикосновения. Однажды ВалЯ, (он так и сказал, с ударением на последнем слоге) принесла что-то печёное, не только мне... Она угощала всех и называла это странным словом «пирОжки». - Херр Фидлер как-то даже причмокнул, - У меня и песенка какая-то в голове стала крутиться про эти пирОжки... Ничего вкуснее я никогда больше не ел. Постепенно я стал поправляться, пытался учиться ходить с костылями, ВалЯ мне помогала, подставляла своё сильное плечо, я цеплялся за неё, а она всё время ласково что-то говорила, помню только «милий, милий». Меня вскоре выписали из лазарета, скоро пришёл приказ об освобождении, нас
Удивительно трогательный рассказ. И столько в нем доброты и участия...
Спасибо, Наташа.