Звоню, я послушная. Надтреснутый голос объясняет мне, когда и где состоится заседание литературной студии. Это оказывается очень далеко и по времени ужасно неудобно, однако я сразу же решаю для себя: «Поеду, посмотрю, послушаю...» Не то, чтобы я относила себя к так называемым творческим людям. Просто я немного рисую, иногда пишу стихи, но ни художником, ни поэтом в подлинном смысле этих слов никогда себя не считала. По образованию я филолог, и к поэзии, равно как и к прозе, имею интерес чисто профессиональный. Кроме того, каждый, кто что-нибудь пишет, обязательно хочет, чтобы это что-то кто-нибудь прочитал или послушал. И не верьте, если вам рассказывают, что пишут, якобы, для себя. Это сказки...
Короче, в назначенный день я всё же поехала посмотреть, подойду ли я в компанию творческих людей. Вот сейчас подумалось: «творческая личность» - это приемлемо. Почему? Творчество — процесс первично духовный, а затем уж прикладной. Именно поэтому, слово «творческий» никак не привязывается к материальному объекту. Ну, слава Богу! Нашла, наконец, что мне мешало спокойно это словосочетание произносить. Всякая языковая несуразица меня ужасно раздражает. Вот вроде мелочь, не стоит задумываться, ан нет! Как соринка в глазу! Ну, всё — вытащила...
1
Здание, где была намечена встреча, оказалось старинным, с обилием приличествующей случаю лепнины, каких-то башенок, лесенок, дверей. На первом этаже в большом зале (запомните, кстати, этот зал, он ещё сыграет в нашем повествовании свою роль) за удобными столиками сидели благообразные немецкие старушки. Столики были накрыты белыми салфетками, в вазочках стояли маленькие букеты цветов, дымились кофе и сигареты (До запрета на курение в помещениях было ещё очень далеко.).
Ах, что за прелесть эти немецкие старушки! Они, как правило, хорошо и со вкусом одеты: серебряные головки тщательно завиты, и всё это великолепие венчают сеточки-паутинки, дабы озорник-ветер не растрепал ненароком былых кудрей. Они чинно сидят, разглядывая в дорогостоящие очки своих приятельниц и думая про себя примерно так: «Ах, эта несносная Хельга! Ну, разве можно в её 70 лет так неосторожно красить губы?!» Или: «Эта фрау Брюккнер опять пополнела. Видит Бог, новые пилюли ей совсем не помогают. Если бы она не ела хотя бы ночью!..»
Вдоволь налюбовавшись старушками, я поднялась на второй этаж и остановилась перед нужной дверью, за которой слышались голоса, но невозможно было разобрать, по-русски говорят или по-немецки. Открыв дверь, я огляделась и поняла, что попала по нужному адресу. Хотя разговор сразу прекратился, нетрудно было догадаться, что в помещении собрались наши люди. Белых салфеток, цветочков или бутылок с минералкой — обязательных атрибутов любого немецкого сборища, будь то профсоюзное собрание или свадьба, не было и в помине. Русский человек, как известно, непритязателен и скромен, он не привык баловать себя подобными глупостями... Дверь была как раз напротив большого окна, так что, ослеплённая в первый момент, я никого не разглядела, и, поздоровавшись, села на ближайший к двери стул.
В помещении за П-образно расставленными столами сидели человек десять. Шло представление, то есть каждый говорил о себе несколько ничего не значащих фраз, которых, кстати, никто и не слышал, потому что высокий потолок старинного здания, настоявшись, по-видимому, в тишине, и изголодавшись по человеческой речи, с причмокиванием и странным гулом пожирал звуки. В основании «П» сидели трое мужчин в очках. В первом из них, я узнала по голосу, говорившего со мной по телефону; он диктовал порядок представления, перебивал выступающих вопросами, заглядывал в какие-то записи, как бы сверяясь с ними, из чего заключила, что он и есть организатор и руководитель этого собрания творческих людей (не отпускает меня всё-таки это выражение). Он был почти лыс, с седыми усами и чуть-чуть запущенной метлообразной бородой. Рядом с ним сидел черноволосый тип с лицом, словно бы вылепленным из пластилина. То ли от внутреннего накала, или от жары в помещении пластилин как будто подплавился, размягчился, от чего лицо приняло несколько осклабленное выражение. Всё дело дополняла улыбка, которая напоминала блюдце в проекции «вид сбоку». Руководитель представил его сам, назвав Борисом Вараном. Всё остальное, сказанное об этом Пластилиновом Боре, исчезло в бездонной пасти потолка.
Далее сидел седовласый и тщательно причёсанный благообразный господин в сером шёлковом кашне. Он мог бы показаться даже красивым, если бы не был так миниатюрен. Для себя я определила его как «мужчину карманного типа». Он представился доктором архитектуры, работающим в жанре сатиры. Интересно, правда? Хотелось бы мне увидеть что-нибудь, построенное по его проекту, ведь натура есть натура, она всегда сказывается.
На самом углу «П» сидел русоволосый молодой человек с громкой фамилией Тамбовский. Он сразу решительно отмежевался от присутствующих, заявив, что к творческим людям отношения не имеет и пришёл просто посмотреть на компанию, а если будет что-нибудь интересное, так он только рад. Он просто излучал какой-то азартный интерес к происходящему. Казалось, он ожидает весёлых сюрпризов или запретных разговоров, короче, ему хотелось диссидентства или чего-то в этом духе. «Ах, молодость-молодость!..» - как писал великий Дюма...
Представление участников уже давно пошло дальше, а я, зацепившись за Дюма, пропустила имя пожилого мужчины с живыми чёрными глазами и большим нефритовым перстнем на мизинце левой руки. Кажется, это был прозаик. Его короткие рассказы печатали во всех русскоязычных газетах и в каком-то постпартийном или профсоюзном журнале в России. Данный факт, видимо, беспримерно питал его гордость, потому что, говоря об этом, он даже покраснел... В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату заглянуло милое женское личико:
– Творческих людей сюда приглашали?
«Смелая», – подумала я, а она уже вошла и села недалеко от меня.
Она была действительно миленькая, ладная, с неаккуратно собранными высоко на затылке тёмно-рыжими непослушными кудряшками, и при этом явно знала цену своим внешним данным.
– Кто вы, откуда, чем занимаетесь, расскажите, пожалуйста, - приветливым голосом попросил руководитель.
– Меня зовут Вера Званова, я с Украины.
Потом она назвала свой возраст, надеясь, видимо, удивить присутствующих, а я обрадовалась, что не ошиблась. Дело в том, что я уже хорошо её рассмотрела и поняла, что эта Миленькая Вера совсем не так молода, как хочется ей думать. Вот все мы — женщины таковы. И не хочешь, а мелькнёт эта гадостная мысль: «Ага, хоть ты и выкрасила свои кудряшки, а ручки-то уже подсохли, и морщинки видны... Всех жизнь крутит!..»
Миленькая Вера говорила что-то ещё, но потолок ненасытно глотал фразы, пропуская порой крошки звуков, которые и падали на головы сидящих в другом конце комнаты. Поэтому я не удивилась, когда Сатирик от архитектуры вдруг спросил:
– А как вас зовут, откуда вы?
Миленькая Вера запнулась, покраснела и неожиданно резко ответила:
– Я уже представилась.
– А я не слышал, - полу иронично — полу игриво парировал он.
– А это уже ваши проблемы! - быстро ответила она заученной фразой и отвернулась.
В комнате возникло неловкое молчание, и, чтобы, как говорили древние, не длить плохое, руководитель посоветовал Миленькой Вере:
– Ну, что ж, почитайте нам что-нибудь для знакомства.
– Так сразу? - удивилась она.
– А чего же ждать. Так вот сразу и читайте, - сказал руководитель, вертя в одной руке зажигалку, а другой бессознательно шаря на месте нагрудного кармана, где, по-видимому, лежали сигареты. От затянувшегося представления ему приспичило закурить.
Миленькая Вера немного помолчала и начала чуть придушенным голосом:
– Я вообще-то свои стихи никогда никому не читала... Только одному человеку...
В этот момент она совсем густо покраснела, как будто вспомнив о чём-то интимно-жарком, однако, справилась с волнением и неожиданно бухнула:
– Роман в стихах!
Хорошо, что я сидела, а то бы рухнула прямо на пол. Она всё больше поражала меня своей самоуверенностью. Вообще-то я всегда считала, что существуют два типа самоуверенности — самоуверенность гениальности и самоуверенность глупости. В этот момент я заподозрила, что совершенно упустила из вида ещё один тип — самоуверенность миленьких женщин (что по большому счёту можно было бы отнести ко второму типу, но разница всё же была). Они напропалую крушат заскорузлые сердца мужчин, походя, втыкая в них свои тоненькие каблучки, и, нанизывая одно за другим. Ах, нет! Этого мало! Им хочется примерять на свои прелестные головки тяжёлую диадему из лавровых листьев, которую носит эта неприступная и надменная дама по имени Муза. В отчаянных попытках достигнуть задуманного, они дёргают её за подол, теребят за руки, заглядывают в глаза, надеясь прочесть в них какие-нибудь необыкновенные рифмы и эпитеты. Но миленькие женщины обычно очень суетливы, и в своей погоне за привычной победой они не успевают понять, что всякое развитие должно быть эволюционным, что идти нужно от простого к сложному и т.д.. Нет, это не для них. Они если и пишут, то сразу и непременно роман в стихах... Я опять отвлеклась, а Миленькая Вера, навалившись своими пухлыми локотками на стол и, открыв тетрадь, где она увековечивала свои поэтические опусы разноцветными чернилами, начала читать заунывно-таинственным голосом:
...В старинном паркетном зале
Стоял старинный рояль.
Он многое в жизни слышал
И много о жизни знал...
Дальше повествование шло примерно в том же духе о бароне и баронессе, которые под звуки музыки вспоминали свою прекрасную молодость и по очереди заливались слезами умиления. Картину дополняли камины и хрустальные люстры со свечами, розовые кусты и журчание ручейка... Ко всему прочему выяснилось, что Миленькая Вера совершенно не заботит
