Граф Ростопчин
Беспокойство в Москве усиливалось по мере приближения французских войск. Первоначально все были уверенны в победе русского оружия, и что Наполеон Бонапарт будет повержен. Ходили слухи, будто бы крестьяне, дабы ускорить падения супостата, колдовали, прокалывая иглами фигурку императора французов. Но Наполеон, не взирая ни на что, ни на какие приметы и предзнаменования, упорно двигался вглубь России.
У российского общества вызывало удивление: почему ни первая, ни вторая русская армия никак этому не препятствуют? Наконец, в конце июля, армии соединились, и генерал Барклай-де-Толли стал главнокомандующим над двумя русскими армиями.
Генерал-губернатор Москвы, граф Фёдор Васильевич Ростопчин до августа никакого беспокойства не высказывал, а даже наоборот: грозился за нелепые слухи виновных исполосовать кнутом. Всяческие слухи он опровергал листовками собственного сочинения, которые москвичи прозвали «афишками» за то, что их расклеивали на заборах, деревьях и других подходящих местах. В них простым, почти народным языком граф описывал развитие военных действий. Сын Ростопчина служил адъютантом при генерале Барклай-де-Толли, так что сведения генерал-губернатор получал, что называется, из первых рук.
Сражения за Смоленск, бои под Красным и Валутиной Горой не прошли незамеченными и внушали надежду на успех. Но после оставления войсками Смоленска, и появлению беженцев оттуда, все стали готовиться к худшему. Первыми Москву начали покидать дворяне, богатые купцы и прочие зажиточные люди.
Весть о назначении графа Кутузова сначала верховным главнокомандующим всеми армиями и ополчением, а затем князем Российской империи была принята с воодушевлением, но бегства из Первопрестольной это известие не остановило. За подводу с лошадью в Москве просили пятьдесят рублей.
Ростопчин писал Кутузову, пытаясь выяснить у светлейшего князя дальнейшие намерения русской армии, но в ответ получал витиевато-уклончивые письма, не вносящие какую-либо ясность.
Генерал-губернатор усиливал меры предосторожности и, как это часто бывает, первые подозрения пали на иностранцев, проживающих в Москве, в первую очередь французов и немцев. То, что большинство московских французов сами бежали от ужасов революции и что в бою под Валутиной Горой отличился подполковник Изюмского гусарского полка граф Доло́н, француз, пятнадцать лет верой и правдой служивший России, во внимание не принималось.
Генеральное сражение произошло при деревне Бородино 26 августа, по европейскому календарю – 7 сентября. И по европейским понятиям русская армия сражение проиграла, оставив поле боя за противником.
Паника в Москве нарастала. Подвода с лошадью уже доходила в цене до одной тысячи рублей.
Ростопчин решил начать эвакуацию. Из Москвы стали вывозить городское и царское имущество, архив, различные учреждения. Как потом выяснилось, эвакуация началась слишком поздно, всё вывезти не удалось. Лошадей и повозок не хватало.
Воспитанниц Александровского и Екатерининского института отправили из Москвы на крестьянских телегах. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, мать императора Александра I, искренне сокрушалась по этому поводу: «Как могли решиться возить сих девиц на телегах, я только со стыдом представляю себе, какое действие произвело сие позорище. Отправить на телегах дочерей дворян? Я плакала горючими слезами. Боже мой! Какое зрелище для столицы империи: цвет дворянства вывозится на телегах!»
Ещё 20 августа Ростопчин распорядился арестовывать подозрительных иностранцев. Не понятно, по каким признакам он определял, что они шпионы или, как минимум, агенты Наполеона, но вскоре таких набралось сорок человек, в основном французов, но были среди них немцы и один немецкий еврей. Правда, было подозрение, что они все масоны или могли ими быть. Это было недалеко от истины.
Французы были последними из европейцев, осевших в Москве и им требовалось сплочение перед лицом других групп переселенцев, и особенно перед мощными гильдиями русских купцов. А масонство было той скрепой, что сплачивало людей, волей судьбы оторванных от родины.
Было две волны иммигрантов из Франции.
Первую призвала ещё императрица Екатерина II, она пыталась заселить ими степи вокруг крепости Саратов, но земли там оказались не плодородны, и затея не удалась, а французские переселенцы переселились кто в Москву, кто в Санкт-Петербург. Они в большинстве своём занялись коммерцией и многие преуспели в этом. В Европе разнёсся слух, что в России можно разбогатеть буквально за два-три года. Слух несколько преувеличивал действительность – везло не всем.
Вторая волна произошла после французской революции. И иммигрировало в основном дворянство и духовенство, в отличие от первой волны, которую составляли крестьяне и ремесленники. Переселенцы второй волны, считали себя не переселенцами, а беженцами, надеялись, что они в гостях ненадолго. Встретили их в России тепло, радушно, в моду вошло всё французское. Но время шло, а возвращаться беженцам было не куда. Субсидии, какие им выделяло российское правительство, иссякли, и надо было чем-то зарабатывать на жизнь. В русскую армию идти хотели не все, справедливо полагая, что рано или поздно им придётся скрестить оружие с соотечественниками, другие напротив охотно продавали свои шпаги, считая, что русско-французские военные компании, это продолжение гражданской войны, которую на родине они проиграли. Эти, последние, вливались в ряды русского дворянства, как равноправные его члены и считали Россию своим Отечеством. А куда идти работать остальным дворянам и священникам? Только в учителя. Они учили русских дворян фехтованию, латыни, французскому языку и просто жизни. Вот это как раз и не нравилось генерал-губернатору Москвы.
Французы обосновались вокруг улицы Кузнецкий мост, где были их торговые лавки и на улице Лубянка, вокруг своего католического храма Святого Людовика, срубленного русскими плотниками.
На Лубянке стоял дом, принадлежащий когда-то освободителю Москвы Дмитрию Пожарскому, а теперь в нём жил генерал-губернатор, граф Фёдор Васильевич Ростопчин, по иронии судьбы, окружённый французами. Этим соседством он был совершенно не доволен.
И вот утром первого сентября при огромном стечении сочувствующей публики, сорок иностранцев, а так же четыре женщины с детьми, добровольно отправившимися в изгнание со своими мужьями, посадили на баржу и отправили в Нижний Новгород. Для европейцев это произошло тринадцатого сентября. Большинство из них вернётся в Москву в декабре, остальные, чьи семьи были вынуждены уйти с французами, вернуться только в конце 1814 года.
Август выдался для московского генерал-губернатора хлопотным, и первое сентября не стало исключением.
Ростопчин вернулся домой на Лубянку под вечер, в восемь часов, и ему ещё надо было идти к Трём Горам, где его ждали ополченцы. Он их лично обещал вести в бой на французов, как главнокомандующий Москвы.
Дома Ростопчина ждал адъютант Кутузова граф де Монтрезор – из рода обрусевших поляков французского происхождения. Он привёз от главнокомандующего пакет с уведомлением об оставлении Москвы. К ним спустился сын генерал-губернатора Сергей Ростопчин, адъютант Барклая-де-Толли. Барклай разрешил ему отдохнуть дома после настойчивой просьбы отца, сам Сергей был против, он не считал контузию руки, полученную при Бородине, серьёзной причиной оставить армию, даже ненадолго, но отец настоял.
Ростопчин распечатал пакет, прочитал уведомление и промолвил растеряно:
- Да, но князь Кутузов, меня лично позавчера уверил, что…
- И, тем не менее, Фёдор Васильевич, - сказал де Монтрезор.
- И что же мне сказать ополченцам, что ждут меня на Трёх Горах?
- Думаю – ничего. Не ходите и всё. Неужели у вас, как у генерал-губернатора мало дел? Москву оставляем, надо успеть вывезти всё наиболее ценное до прихода неприятеля. Какие уж тут ополченцы?
- Вы правы… - согласился Ростопчин. - И одним ополчением мы французов не разобьём, а время потеряем. Дел из-за оставления Москвы навалиться много. Ночь будет бессонная.
- Не только у вас, Фёдор Васильевич.
- Тебя, Сергей, это не касается, - сказал Ростопчин сыну, - ты будешь спать. Сном выздоравливают.
- Ты, Сергей Фёдорович, нужен русской армии и нужен здоровым, - назидательно сказал адъютант Кутузова. – Главнокомандующий хочет отступать через Москву, что бы армия Наполеона втянулась в город. Войдёт он сюда победителем, а вот кем выйдет? Войдут, займутся грабежом, опустошат винные погреба, а если им ещё и провианта не давать… Будем мы их ещё бить, граф. Думаю, что ничего ещё не кончилось, а только начинается, светлейший князь знает, что делает, и мы разобьём Бонапарта и без ополченцев. Замете – ополченцев не задействовали при Бородине. И это правильно, Фёдор Васильевич. Что бы превратить ополченца в хорошего солдата, его надо учить. А это время. Вы и так, граф, делаете всё возможное для нашей победы. Всё что в вашей силе, - де Монтрезор подумал и добавил, - а вот высылать сорок иностранцев, наверное, было лишние, по моему мнению.
- Вам, наверное, жаль ваших соотечественников.
- Мои предки покинули Францию триста лет назад. Сначала осели в Польше, а потом в России. И вот уже несколько поколений моих предков верой и правдой служат России, - сурово и с некоторой обидой в голосе возразил адъютант Кутузова.
- Не обижайтесь, граф. Вы действительно русский. Кто же в России не знает о Монтрезорах? А французы… Что французы? Копейки не стоит! Смотреть не на что, говорить не о чем. Врет чепуху - ни стыда, ни совести нет. Языком пыль пускает, а руками все забирает. Прости Господи! уж ли Бог Русь на то создал, чтоб она кормила, поила и богатила всю дрянь заморскую, а ей, кормилице, и спасибо никто не скажет? Ее же бранят все не на живот, а на смерть. Приедет француз с виселицы, все его наперехват, а он еще ломается, говорит: либо принц, либо богач, за верность и веру пострадал; а он, собака, холоп, либо купчишка, либо подьячий, либо поп-расстрига от страха убежал из своей земли. Поманерится недели две, да и пустится либо в торг, либо в воспитание, а иной и грамоте-то плохо знает. Ну! не смешно ли нашему дворянину покажется, есть ли бы, русский язык в такой моде был в иных землях, как французский? Чтоб псарь Климка, повар Абрашка, холоп Вавилка, прачка Грушка и непотребная девка Лушка стали воспитывать благородных детей и учить их доброму. А вот, с позволения сказать, это-то у нас лет уж тридцать как завелось и, по несчастью, не выводится. Господи, помилуй! только и видишь, что молодежь одетую, обутую по-французски; и словом, делом и помышлением французскую. Отечество их на Кузнецком мосту, а царство небесное в Париже. По-русски говорить стесняются. Кто не говорит на французском языке, тот варвар и в обществе на него смотрят с призрением и высокомерием. Россия известна лет с полтораста. А какие великие люди в ней были и есть! Воины: Шуйский, Голицын, Меншиков, Шереметев, Румянцев, Орлов и Суворов; спасители отечества: Пожарский и Минин; Москвы: Еропкин; главы духовенства: Филарет, Гермоген,
