крыльцо, он увидел во дворе осла, накрытого попоной. Ученики толпились около него, сытые, довольные, готовые в путь. Увидев Учителя, они радостно приветствовали его. Подбежал сияющий Иоанн, захлебываясь словами восторга.
- Смотри, нам дали верхового осла! Сбывается Твое пророчество. Город начинает признавать тебя! Ты въедешь, как знатный господин!
Учитель грустно улыбнулся.
- Не спеши так говорить. Еще посмотрим.
Но эти слова будто не достигли слуха Иоанна, он дал знак рукой и подбежавшие Шимон и Иаков подхватили равви и водрузили на спину животного. Левий и Малхай, взяв осла под узды, вышли за ворота. Учитель пытался было возражать, натягивая поводья, но ученики, обступив, держали его крепко и все увещевания Учителя тонули в их возгласах. Им всем сделалось легко и свободно. Они радовались, как дети, криками подбадривая мелкой трусцой семенившее животное, и сами бежали наперегонки, спотыкаясь и падая, но, встав, со смехом снова устремлялись вперед. Учитель улыбнулся и оставил свои попытки. Неожиданно шум прорезал звонкий голос Иоанна:
- Посторонись, едет наш царь! Царь Иудейский! Посторонитесь перед царем Израильским!
На миг все притихли. Но тут раздался тонкий, подтверждающий голос Иакова:
- Царь Иудейский! Едет царь Израильский!
- Я не царь, Иоанн!
- Для наших сердец ты Царь! И мы не боимся надменного Города! Пусть расступаются недоброжелатели: едет наш Царь!
И следом подхватили другие голоса:
- Царь едет! Наш Царь…
И вот уже голоса слились в один вселенский возглас:
- …Царь Израильский! Наш Царь! Царь!…
Прохожие в испуге шарахались в сторону, жались к обочине и потом долго смотрели вслед.
Но перед въездом в столицу ученики разом присмирели. Крики утихли.
Учитель, уже никем не удерживаемый, слез с осла, и в город все вошли пешком через узкие Овечьи ворота по разбитой копытами дороге.
3
Город в раз был еще оживленней, чем в прошлый приход галилейских странников. Приближался праздник пасхи и в столицу стекались по торговым делам селяне из окрестных мест. Тысячи людей с раннего утра сновали по улицам, мечтая что-либо удачно купить, а еще больше – продать. Толчея завораживала, давила и манила провинциалов, привыкших к тиши сельских дорог. Теперь ученики с большим вниманием и любопытством всматривались в кипящую жизнь на улицах. Каждый примерял город на себя: по нраву ли он ему придется? Вдруг свершится желаемое и в Учителе признают пророка, и станут они здесь не последними…
Город теперь им понравился больше. Иуда бежал впереди, вертясь как проворная собачонка по уже обследованным в первый раз улицам, расхваливая и объясняя. Прочие ученики слушали и кивали с удовольствием и готовностью, не замечая, что большие здания столицы, одеяния богачей, заваленные товарами лавки не производят никакого впечатления на Учителя.
У входа в молитвенный дом они остановились, привлеченные видом толпы богато одетых людей, пришедших подать милостыню у входа в храм. Давали щедро: неспешно выуживая из кошеля медные монеты и высоко подняв руку для всеобщего обозрения, бросая их со звоном в глиняные кружки нищих. Ученики искренне дивились зрелищу, щелкая языками. Учитель же нахмурился. Вдруг он подозвал учеников и, указывая на бедно одетую женщину, бросившую монетку, сказал:
- Смотрите! Она более других дала. Те дали от излишнего, она – от необходимого!
Ученики примолкли, сраженные таким сравнением.
Учитель же шагнул внутрь храма и замер. Вместо ожидаемой тишины и сосредоточенности на него пахнуло жаром невиданного для провинциальных молитвенных домов гвалта. В передней зале толпились люди, нисколько не похожих на молящихся.
- Что они тут делают? – прошептал Учитель в изумлении.
Ученики, всмотревшись, узрели в руках многих из них голубей, ручные весы, а на низких скамейках у ног фрукты и напитки.
- Они торгуют! – вскричал Иуда. – Ха! Они торгуют!
- Торгуют?! – переспросил не в силах еще поверить в святотатство Учитель.
- Да, да! Вон те – торговцы голубями, - указывал Иуда. – Ведь бедным людям на пасху тоже хочется вкушать нежное мясо. А вон те – менялы, а те…
- Довольно! – воскликнул Учитель.
В необычном для себя волнении, он ринулся внутрь разыскивать храмового служителя. Впрочем, священник стоял невдалеке в совершенно безмятежном состоянии духа.
- Разве не видите! Разве не видите, что делается? – задыхаясь, спросил его пришелец, указывая на торговцев.
- А что тебя удивляет?
- Они ведь торгуют в храме!
- Не в храме, а в преддверии его, - спокойно поправил священник.
- Торгующие в храме продадут и храм! – закричал Учитель. - Есть святыня и есть святотатство! Пусть уйдут отсюда и не смущают слух истинно верующих звоном злата!
Священник лишь отмахнулся.
- Сразу видно в тебе чужака. Здесь меняют деньги паломников из других стран, пришедших поклониться Богу. Им не надо рыскать по городу и бояться быть обманутыми. Уходи и впредь не давай советов в том, в чем не сведущ.
Пришелец отшатнулся, словно от удара.
- Если один не зрит змеи под ногой, то другому раздавить не запрещено!
С этими словами он выбежал на улицу, выхватил плеть из-под седла осла и, вновь вбежав в храм, принялся ударами бича крушить все на своем пути. Летели наземь скамейки, посыпался на пол товар, а торговцы бросились в рассыпную.
Никогда еще ученики не видели таким своего предводителя. Лик его был и страшен, и одновременно прекрасен. Глаза горели черным огнем на бледном лице, а длинные волосы вороньими крылами бились над плечами. Плеть секла стены и вещи, почти не задевая людей, но те не сознавали этого. Свист бича действовал на них, как свист стрелы на лань. Торговцы втягивали головы в плечи, закрывались руками, а голос пришельца, усиленный высокими сводами храма, пронизывал их, словно молния трухлявое дерево.
- Прочь! Прочь, отсюда святотатцы!
Первым из учеников опомнился Шимон. Сказочным Голиафом обрушился он на торговцев, выбрасывая их в двери, как котят. Следом на помощь пришли Иоанн и Иаков. И вскоре, под напором десятка человек, торговцы в панике бежали.
Зато на шум стали сбегаться зеваки. С удивлением взирали они, как с проклятиями и угрозами вываливались из молитвенного дома торговцы. А за ними вышел бледный худой человек, усыпанный бусинками пота на лбу, с плетью в руке.
- Что же вы терпеливо взираете, как насмехаются над вами? – выкрикнул он.
- Кто это? – вопрошали люди друг друга. И никто не мог ответить, пока со ступенек храма не сбежали неизвестные и не растолковали:
- Этот человек пришел к вам, неся слово Божие! Слушайте! Дар его вдохнул Отец Небесный за праведную жизнь. Порукой тому его исцеления больных и расслабленных, и знамения многочисленные…
Оспорить такое было трудно, не верить вслух опасно – мало ли что, и ропот умолк.
- Вглядитесь! - вещал в это время пришелец. – Вглядитесь вокруг себя, разве то, что делается должно делаться? Всмотритесь в то, что стало из града божьего! Ведь сказано у пророков Исайи и Иеремии: «Дом мой домом молитвы наречется, а вы сделаете его вертепом разбойников». Сбылось пророчество!
По толпе пробежал волной шепот удивления и неприятия. Но нашлись среди собравшихся те, кому понравились речи странного проповедника.
- Истинно говоришь! – крикнули из недр толпы.
Лицо неизвестного просветлело от неожиданной поддержки. Он-то знал, что страх рождает страх, но ведь и смелость, даже нечаянная, рождает смелость!
В этот день Учитель выступал еще несколько раз на улицах и площадях. За ним, кроме учеников, теперь ходило много любопытствующих и внимающих. Лишь к вечеру умолк голос проповедника, и он, утомленный, дал уговорить себя вернуться в дом Ламаха.
4
Женщины встретили их также приветливо, как и утром. Главного гостя проводили в дом, а учеников в просторную пристройку, где они обрели еду и кров. Пока женщины хлопотали во дворе, Учитель сел на то же место в горнице, что и утром. Уже смеркалось, и ему было приятно, что яркий солнечный свет его больше не ослеплял, и глаза могли отдохнуть.
Едва он оставался один, как мысли привычно овладевали всем его существом, и он погружался в размышления. Но в этот раз уйти надолго в близкий и привычный мир не удалось. Какой-то резкий и неприятный звук невдалеке пропилил по нервам, вернув его к действительности. Равви вздрогнул и лишь через некоторое время осознал, что помешал ему кашель за стеной. То был хозяин дома, которого он еще не видел и не поблагодарил за гостеприимство. Гостю стало неловко за свою забывчивость, он встал и постучал в дверь соседней комнаты.
- Входи, - донесся из-за двери старческий, скрипучий голос.
В низкой, небольшой комнатенке, освещаемой одним оконцем, стоял топчан у стены, на котором лежал старик с длинной белой бородой. Он не был похож на больного, усталого человека, а, наоборот, кряхтя и громко сопя, поминутно шевелился не в силах лежать спокойно.
- Мир вашему дому! – произнес гость.
Старик зашевелился и закряхтел еще больше.
- Ты тот, кто остановился в моем доме? – спросил он и с деланной надсадностью закашлял.
- Да, - ответил тот.
- Так, значит, это ты какое-то новое Слово придумал?
- То, что отличает нас от зверя, придумать нельзя, раз оно уже вложено в человека от рождения, но забыть про него можно, а напомнить и указать путь к его возвращению долг каждого и мой в том числе.
- Может и так. Но поди теперь в нашей суете разберись, что от кого у нас. Где божественное, где человеческое, а где звериное? Больно много ловких ныне развелось. Вроде чтят заповеди, но приглядишься - для виду. А начнешь толковать с ними, - столько слов на тебя вывалят, словно в купель окунут, только не понять – божескую или дьявольскую. Ты проходи, садись.
Гость прошел внутрь комнаты и сел рядом со стариком.
- Болен ли ты, отец? – спросил он.
- Наверное, нет.
- Наверное?
- Просто лежу тут и все. Я не хочу больше ничего делать. Есть жена и невестка – пусть и делают, что нужно.
- Отчего же так?
Старик вновь закряхтел.
- А зачем? Сказано ведь: все суета, - ответил он. – Кусок хлеба у меня есть. Большего не нужно. На тот свет, кроме савана, ничего не возьмешь. А живущим на земле от моей прошлой работы и сейчас много чего останется.
- С молодости, отец, вы, наверное, много работали?
- Много… Очень много и усердно. Нажил крепкое хозяйство. Выдал хорошо дочь замуж. Женил сына – и хватит. Больше не хочу ничего делать.
- Торопите смерть?
- С чего это? – подивился Ламах. – Лежу себе и лежу. Отдыхаю. Вечером здесь, днем же меня выносят во двор. Сколько наработал, столько и отдыхать буду.
- Ты считаешь, отец, что все уже сделал в жизни?
- Что отмерено для меня – все!
- Сколь же ты счастлив, отец! – воскликнул гость. – Если бы я когда-нибудь смог сказать так о делах своих!
Старик вдруг засмеялся мелким, дробным смехом.
- Раз не видно в деле конца, значит, нет и наслаждения.
- Все зависит от цели. Если она велика и западет в душу, то работа – наслаждение, а радость заключена в приближении к сокровенному, - возразил гость. – А ведь тебе скучно, отец!
Старик задумался.
- Скучно, - подтвердил он.
- Ты в своей жизни работал по необходимости, не от сердца?
- Надо было, вот и работал.
- И жизнь у тебя сейчас без радости?
- Без радости, - еще немного подумав, честно ответил Ламах.
-
