человека, звучит это как тарабарщина), начинает с каждым сказанным словом удаляться от понимания себя Публием. И лишь в самом конце своей запутанной речи Азиний, сумев собраться в себе, оторвавшись от горла кувшина, с такой притягательной силой на него действующего, сумел внятно себя выразить:
– И сейчас приняло значение истины лишь то, что на данный момент интеллектуально, актуально и целесообразно принимать за правило жизни. – На этом месте и моменте Азиний сфокусировал свой взгляд на Публии, затем с видимой трудностью оторвал от него свой взгляд, посмотрел в разверзнувшееся перед ним жерло того самого вулкана, который вызывает непреодолимую и сильнейшую жажду стремления к неизвестному в сознании людей, любящих жизнь и жить по полной (Азиний небезосновательно причислял себя к этим людям), и вдруг, резко перехватив горло кувшина рукой, подскочил с места и так быстро исчез с глаз долой Публия, что он и не понял, если бы заметил его исчезновение перед собой, а был ли здесь за столом ещё кто-то.
А не заметил Публий исчезновение Азиния потому, что и сам погрузился в глубокие мысли по следам разговоров Азиния. Правда не сразу, а толчком для далее им надуманного послужила ещё обнаруженная им запись на столе: «Тому, кто тут срёт: Берегись, прокляну! А если ты наплюешь на проклятие – пусть разгневанный Юпитер будет твоим врагом!». Где Публий несколько раз с большим упорством взгляде и придирчивостью в мыслях прочитал эту надпись, откинулся спиной к стене и принялся размышлять, прикрыв свои глаза для более чёткого разбора этой чьей-то глубокой мысли, не на пустом месте надуманной, а всего вероятней, что после глубокого раздумывания над проступками того скрытного пакостника, кто в себе свои пакости не то что бы не держит, а он их специально из себя выделяет по склонности своего сердца и характера к разным пакостям.
– Любой проступок, как некая причина, всегда ожидает на себя реакцию, а другими словами, следствие этого поступка. – Рассудил Публий, ещё держа перед своими глазами эту надпись с призывом возмездия к богам. И Публию даже очень понравилось то, как он рассуждает. И он на этом, раз у него так всё превосходно получается, не останавливается, пускаясь в дальнейшие размышления.
– А сколько же должно было произойти преступлений, чтобы люди вначале пришли к решению упорядочить свою жизнь ограничениями, названными ими после правилами и законами, а затем на их основе создать законодательство в виде тех же таблиц законов. – С вопросительным подтекстом рассудил Публий. А так как его речь относилась только к самому себе, то этот его вопрос носил всё тот же риторический характер, где отвечать на него предполагалось ему же. Чем он и занялся тут же.
– И что ещё интересней, так это то, что эти законы справедливости или миропорядка, как за ними будет принято и признано, – а иначе кто им будет следовать (только дурной человек без нравственного начала – справедливости в себе), – в отличие от законов природы, есть следствие деяний человека, а не их причины. Хотя человек такая недисциплинированная, непредсказуемая и неуёмная натура, что он не остановился на одной констатации фактов в деле законности принимаемых решений, а он приступил к принятию таких законов, которые по аналогии с природными законами стали причинным источником справедливости, которая ставится во главе угла при вынесении судебного решения. И подтолкнуло его к этому целесообразность. А когда принимается во внимание целесообразность принятия того или иного решения, то она всегда собой подменяет справедливость. – Здесь Публий так глубоко вздохнул, или всё же выдохнул, что в нём взяла верх его внутренняя целесообразность нахождения здесь в таком не слишком удобном положении и он … Воспрял духом и воображением, можно и так сказать.
А воображение, разбавленное мудростью сновидений, так далеко может завести человека и завело Публия, что и отличить вымысел от реальности, если честно, то не представляется возможным.
