Каждый из снов может оказаться реальностью
Фраза, запомнившаяся из сна.
Персей нуждался в шапке-невидимке, чтобы преследовать чудовищ; мы же закрываем глаза и уши шапкой-невидимкой, чтобы иметь возможность отрицать само их существование
Карл Маркс. Капитал.
Пролог
Из темноты веяло прохладной влагой. Деревья медленно раскачивались, шелестя листьями, вознося молитву духам друидов. Ветви поглаживали мою руку, опиравшуюся на перила балкона – надеясь на ответную ласку. Ночь.
Красота уютная, проникновенная, укрытая от чужих глаз, дарящая отдохновение; напитавшийся заблудившимися дождевыми каплями ветерок приобнял меня – мы с ним давние знакомцы. Ночь.
Дождь остановил своё ужасающе долгое падение с небес на грешные наши земли, воды, головы… Тучи уносились куда-то вдаль – в те страны грёз, о которых знал я ребёнком, да забыл сейчас.
Ночь. Созвездия перемигивались, подшучивая над моим зрением, одна лишь Кассиопея оставалась строгой в рисунке своих линий. Знак W, вышитый на темных небесах, был словно началом какого-то слова, имени… Чего-то нового и извечно сопутствующего, чего-то пропечатанного в моей душе ещё в предыдущих жизнях.
Тайны, звёздные тайны. Как мало людей думают о вас. Как мало чувствуют. Люди не выносят вечных загадок. Загадок, на которые нет ответа. Или этот ответ не для людей. Вселенная озорничает, подтрунивая над нашей сосредоточенной серьёзностью. А порой, гладит нас с усталым вздохом по непокорной голове. Зря говорят, что она равнодушна.
Ночь. Вечная ночь во всей Вселенной.
Тучи приняли форму раковины, обведенной по призрачному контуру серебристым сиянием полной Луны – жемчужины космоса, покоящейся в её лоне. Казалось, что до неё можно дотянуться, лишь захотеть, взять в ладони, и их будет пощипывать от таинственного света перетекающей магии, копившейся несколько миллиардов лет.
Мысли возникали, проносились, тревожили, не оставляли, порой, до самого утра, когда, дождавшись плотного укутывающего тумана он, продрогнув, отправлялся спать в уютную мягкую постель, насытившись ночью, проникнув в неё, подсмотрев сакральное, непознанное, сокрытое. Семалион понимал, что выведывает нечто для души губительное, но оно манило его, уносило в свои свежие ветреные дали, притягивало, врастало в него, всё больше и уже необратимо меняя. Ночь космоса обосновалась в нём.
1.
Брюки Шамада ещё мгновение назад были благородного светло-серого оттенка. Обливший их элекар уже успел скрыться из вида, свернув за монументальное кирпичное здание Музея Истории Религий, неуклюже подбоченившееся поздними неказистыми пристройками. Шамад автоматически принялся стряхивать грязную воду с брюк, но тут же, поняв бесполезность этого занятия, выпрямился и, под несколько ироничными взглядами более удачливых прохожих, бодро зашагал к остановке. Всё вокруг было мокрым. Дождь шёл почти сутки и прекратился только ночью. – Ну, что же, отчасти это справедливо – подумал он – всё грязное и мокрое, не быть же мне одному – чистому и сухому, сольюсь, так сказать, с реалиями этого мира. Шамад посмотрел вниз и криво ухмыльнулся – любой авангардист позавидовал бы получившимся фракталам разводов на серебристой ткани. Грязным по серому – посмеялся он – Этюд в грязно-серых тонах. Расстраиваться по пустякам он не привык.
Этот мир нравился ему. Спокойные лица людей, занятых своими делами. Развевающиеся алые флаги с золотыми коронованными двуглавыми орлами, и зажатыми в когтях серпом и молотом - ощущение мощи, единения, праздничного подъёма духа. Плакаты различных коммунистических партий, в преддверии выборов в нижнюю палату Конвента, тринадцатого вандемьера 229 года, обещающих социальное равенство, понижение пенсионного возраста, расширенную медицинскую страховку и отказ от системы "свободных" денег. Старательно отлепляя от ног противно-холодную потяжелевшую ткань, проехав три остановки на ярко раскрашенном электробусе, Шамад, несмотря на свои внушительные габариты, легко спрыгнул на асфальт, и устремился, широко шагая по бульвару Троцкого, к парапету блочной набережной, направляясь прямиком к стоящему в нелепой позе бородатому субъекту с тощим, таким же как он сам, неряшливого и потертого вида портфелем. Он походил на гордо спивающегося непризнанного, но уж, без сомнения, гениального художника.
- Как никогда близок я сегодня к искусству, – с неизменной жизнерадостностью размышлял Шамад – уж не этот ли тип так небрежно расписал мои брюки? С него станется.
Бородач задрал ногу, согнув её в остром колене, угрожавшем порвать предельно натянутую ткань узких джинсов, стоя на оставшейся ноге, скрючившись и обхватив пятку, словно измождённая голодом цапля. Приближающегося Шамада весьма позабавил его дурацкий вид.
- Вы что лягушку поймали? – мягко улыбнулся он.
- Какую лягушку? Где? – не понял тощий.
- Rana temporaria. Травяную, зовут Симеон. Тоже мните своё болото ойкуменой? – Шамад хихикнул. – Вы можете и дальше держать себя за самую любимую из своих пяток, меня это абсолютно не смущает.
- Я не понимаю, вы что, так шутите, полемарх? – тощий напрягся, не желая поддерживать ироничный тон осклабившегося знакомца. – Наступил на гвоздь или ещё на что-то такое, острое – болит теперь... А вам никогда не бывает больно?
- Да, не обращайте внимания, это я от расстройства, Саргатанас. – Он подумал – странно, что у помощника Эш-Тарота, главного казначея, такие старые ботинки с тоненькой изношенной подошвой. Жмот, не иначе, хоть и дворянин. А наступил он на собственную жадность. Она порой больно ранит ее обладателей, в самые неожиданные места. – Вы принесли? – Шамад вопросительно посмотрел на портфель.
- Да, конечно. Господин герцог велел передать, чтобы вы использовали полученные средства максимально эффективно, хоть официальной отчётности и не будет, но, всё же основные каналы проверить можно.
- Как всегда, как всегда, в фокусе пристального доверия… Ещё что-нибудь? – Шамад вздохнул и повёл от неудовольствия массивными плечами – он не любил отчётностей всякого рода, даже несостоявшихся.
- Особое внимание вам необходимо уделить усилению активности эолов. – Саргатанас поёжился. – А, конкретно, планам архистратега Михаэля, он тревожит господина герцога - уж чересчур непоседлив последнее время. И, непосредственно – сфироту Рафаэлю – он, ведет активную борьбу с нашими информаторами, а также покровительствует юному Семалиону, к которому тоже нужно присмотреться – на предмет использования в наших интересах, при возможности, установить контакт или, при подходящем стечении обстоятельств, провести обращение. Герцог считает, что эолы явно что-то узнали, нужно понять: так ли это и если – да, то насколько много и что именно им известно?
- Каков должен быть исход в отношении Семалиона, если обращение не состоится? – Взгляд Шамада остановился и, казалось, заледенел.
- Удаление. – Саргатанас заоглядывался, начал сучить тонкой ножкой, которую заблаговременно отпустил на свободу. Ему явно была в тягость эта встреча – канцелярская крыса – не ему участвовать в операциях, даже таких примитивных, как передача средств и инструкций. Неужели у герцога не нашлось существа менее боязливого? Да-а.., герцог непредсказуем по-прежнему. Незатейливо вплетённая фраза об эффективности расходования средств и возможной проверке, ощутимо кольнула самолюбие. Шамад привык чувствовать себя любимчиком герцога, как бы приторно это не звучало, и рассчитывал на особое его отношение, как к своей персоне, так и к порученным ему делам. Он был разочарован.
- Понятно. Всегда одно и то же. Как обычно, вся рискованная грязная работа достаётся нам. Давайте. – Скомандовал Шамад, раскрыв прямо под носом у опешившего помощника главного казначея свою мощную ладонь.
- Что, вот так, открыто? – Голова тощего нырнула в едва намеченные плечи. Он ещё раз боязливо оглянулся, ничего не изменилось - чайки кричали резкими голосами, старики на лавочках всё также отважно сражались в го, а бронзовый Сталин многозначительно "прозревал южное небо" с высоты своего двадцатишестиметрового роста, указывая на что-то, ещё невидимое обычным людям, мундштуком своей трубки.
- А чего нам бояться? Давайте. Смелость, я мыслю, не в чести у подручных герцога – у вас все там такие? – Шамад несколько высокомерно заулыбался.
- Смелость и безрассудность – суть вещи разные, полемарх, причём последнее не лучшее из качеств. Кстати, вы разве не такой же слуга господина герцога, как и все мы? – Саргатанас позволил себе криво ухмыльнуться. – Вот держите. – И передал пластиковый пакет без опознавательных знаков здоровяку Шамаду. - Соблюдайте осторожность, хотя вам, кажется, об этом говорить бессмысленно. – Сарказм всё более явно звучал в его голосе.
– Симпатичная расцветочка. Сами выбирали? – Он показал узловатым пальцем на брюки. - Ох уж, эти ультрамодные веяния, сорвут вскоре с меня одежды застарелого консерватора. – Тощий откровенно издевался. Варварская аура этого грубого самодовольного выскочки и невежи Шамада претила его мелкодворянскому складу, раздражала до подергивания острого носа и верхней губы в презрительном, еле скрываемом оскале.
- Ба, да вам всё же не чужда ирония, господин помощник казначея, я всегда в вас это подозревал. Расскажите немедля этот анекдот, вашему шефу Эш-Тароту, он будет потрясён вашей безрассудной смелостью – так пошутить. А над кем? Над самим непреклонным полемархом. Да вы на целую неделю прослывете главным насмешником двора. Кто же будет следующей мишенью для острого изобличающе-едкого слога нашего маленького счетовода-миннезингера? Вот в чём интрига, уж не Великий ли герцог с его отсутствием чувства юмора и огромным запасом легкозаменяемых слуг? Но, увидит ли он Хозяина? На пути одинокого странника так много препятствий, каждый куст таит в себе неожиданное. Вернётся ли домой наш отважный шутник-казначей? Судьба зарвавшихся мелких чинуш так непредсказуема, ... порой. – Осуждающе покачав головой и поцокав языком, Шамад, с непроницаемым бледным лицом придвинулся вплотную и навис над Саргатанасом во весь свой исполинский рост. Тощий сморщился, выдавив подобие улыбки и сделав два шага спиной назад, развернулся и позорно ретировался, сверкая стертыми подошвами дешёвых ботинок. Все при дворе герцога знали, каков полемарх Шамад взбешённый, особенно, если была задета его честь.
- Mene, mene, tekel upharsin. – Осклабился огромный Шамад глядя вслед улепётывавшему помощнику казначея. То-то же! Значит, ещё не стихли слухи о крутом нраве пламенного полемарха. Иногда неплохо воспользоваться репутацией, какой бы угнетающей она не была. Даже чтобы потешить самолюбие. Он посмотрел на часы - семьдесят две минуты одиннадцатого и понял, что если