Да, молодость прошла, вздохнул Шамад, немного грустно хмыкнув и коротко мотнув головой, как бы отбрасывая ненужные сомнения, энергичной лёгкой походкой военного направился претворять в жизнь очередные пожелания начальства.
2.
Герцог Эшма-Дэв, облачённый, в чёрное с золотом, возвышался на огромном кресле во главе стола. Лик его был мрачен. Невесёлые думы сделали его черты ещё более резкими. Орлиный нос выступал гранитной глыбой разделявшей два ярко-синих озера глаз. В обыкновенное время, они обладали мощным магнетизмом, поглощая, как будто всасывая в себя всё вокруг, но не сегодня. Ныне взгляд герцога был устремлён в себя, и он взирал на окружающее несколько безжизненно, прохладно.
- Господин герцог не балует сегодня гостей своим вниманием – сидевшая по его правую руку дама странно притягательной и в то же время отталкивающей наружности склонилась к уху Эшма-Дэва.
- Действительно, нам есть над чем размыслить, Наамах. Сложилась весьма тревожащая нас ситуация, требующая анализа и немедленного вмешательства. – Он говорил вполголоса, исключительно для своей собеседницы, называя себя на «вы», на манер коронованных особ. Все гости затаились, внимая тихому шелесту разговора, пытаясь разобрать хотя бы что-то из него.
- Почему здесь никто не танцует? – уже громогласно обратился он к залу, заметив всеобщее внимание. – До судного дня ещё далеко. Музыку и погромче. – Герцог развернулся к своей соседке и встал. – Вы окажете мне честь, госпожа Наамах.
Пары медленно перемещались под музыку, двигаясь мягко и грациозно, иногда ненадолго замирая в необычных позах, словно совершая древний магический обряд, искусный ритуал с пугающей концовкой. Этот зазеркальный танец плыл в мириадах отражений – странный, причудливый, сверхъестественный, непостижимый. Хаос, вечный и беспокойно-необъятный, неподдающийся познанию, древний и могучий их прародитель являл себя в этом танце. Это было признанием его первоосновы, почитанием его сущности, поклонением его Абсолюту.
- В чём ваша печаль, господин? – Наамах, как всегда, оказывала на окружающих магическое действие. Её притягательность опиралась на самое сокровенное, стыдливо прикрытое ото всех, придавленное миллионами условностей – на потаённые желания, о которых не каждый знал, предполагал их наличие в себе, но уж, безусловно, они присутствовали у всех, без исключений. Наамах не прикрывала ничего, и страстная сила, бушевавшая в ней, перемежалась с непостижимым хладнокровием, являя собой магнит с противоположными полюсами, сбивая собеседников с толка, заставляя их внутренний компас инстинктов сходить с ума. Конечно, самое разительное действие оказывало её общество на мужчин, влияя на них явно патологически. Попавших в сети этого магнетизма, она оставляла при себе навсегда, опутывая паутиной сомнений, надежд и вожделения, расправляясь со своей добычей, порой, долгие годы.
- Тревожные новости из океанической реальности. Властелин вменяет нам, что наши усилия недостаточны, наши слуги нерадивы, а события возвещают приближение к критической черте, и мы подходим к ней не во всеоружии. – Герцог нахмурился больше прежнего. – Мы столько сил вложили в этот мир, подготовили наступление по всем фронтам. Мы были на грани победы. Только лишь набор случайностей замедлил наше продвижение. А теперь нам говорят, что мы можем окончательно упустить свой шанс. Принц Малах ха-Мавет недоволен нами. И думает прислать нам своих легатов-даймонов, этих преданных ему паршивых псов-миньонов, сующих всюду свои наглые любопытные носы – Сиире, Данталиона и Андромалиуса.
- Наверное, что-нибудь ещё можно сделать, как-нибудь это поправить? – Наамах соблазнительно улыбнулась.
- Но, что сделать? Нужно придумать нечто неординарное, то, что они не смогут просчитать. Что-то такое, что даст нам неоспоримое преимущество, то, что спутает им все планы, собьёт с толку. – Холодные черты герцога исказила гримаса недовольства.
- Быть может, стоит привлечь кого-нибудь к нашей миссии. Кого-то, на самом деле достойного, мощного, проверенного в деле соратника, того, кто не отступит ни при каких изменениях соотношений сил и будет драться до конца за вас, мой повелитель. О нём не должны знать основные силы, никто не должен знать. Он будет нашим factor inopinatum. – Наамах снова улыбнулась ещё более откровенно.
- Кого ты предлагаешь? – Эшма-Дэв знал, что она уже всё продумала, подготовила кандидатуру, и, более того, уже пригласила для знакомства. Но он доверял ей, насколько это было возможно для такого как он. Она не раз помогала ему в прошлом и будущем, в иных мирах и межмирье. Особенно, в критических ситуациях. Наамах, несмотря на свою глубоко извращённую сущность, была предана ему. Если падёт он, исчезнет и она – мать даймонов ночи всегда это знала, неизменно поддерживая его.
- Вы знали его когда-то, это воин, превосходно зарекомендовавший себя в серьёзных делах, действительно верный слуга, в отличие от всяких новоявленных, только называющих себя такими, пока сила на вашей стороне, настоящий боец – Аластор. – Наамах зная, что Эшма-Дэв недолюбливал его за неизощренность действий и пристрастию к жестким силовым решениям, сразу продолжила, не дав ответить герцогу. – Он изменился, прошло много времени. И если ваши слуги сообщают вам о скором переходе к критической черте, значит времени мало и нам необходима решительность и скорость в претворении наших планов. Пусть прежде он иногда и перегибал палку, но сейчас не до церемоний, мы должны победить любой ценой. Жесткость, при лимите времени, оправдана эффективностью. Пусть сформирует группу, дадим ему легион, скрытно разместим в точке критического влияния и будем ждать. И это станет нашим неожиданным и решительным преимуществом в борьбе, в нужный момент. – Наамах перевела дыхание. Она уже знала, что убедила его.
- Ты, конечно, уже пригласила его? – Герцог, казалось, не очень хотел услышать положительный ответ, несмотря на уверенность в нём.
- Да, господин. Он ждёт в библиотеке. – Наамах несколько церемонно и изящно поклонилась.
- Хорошо, пусть будет так, но присматривать за ним будет Аллоцер. – Эшма-Дэв наслаждался произведённым эффектом.
- Тайный мститель? Этот палач? – Наамах захлебнулась от неожиданности и возмущения. – Он всегда действует один. Он не умеет работать в команде.
- А мы и не утверждали, что он будет помогать Аластору. Он будет только контролировать его. Любое отступление от намеченных планов, любое сомнение в его намерениях, будет мгновенно пресечено. – Герцог холодно улыбнулся.
- Я даже знаю как. – Она была недовольна, но сумела взять себя в руки. – Ваше решение – нерушимо для меня, мой господин.
Наамах вновь поклонилась герцогу и, соблазнительно покачиваясь, направилась к выходу из зала, сияя крупными украшениями в высокой причёске.
Эшма-Дэв, постояв недолго в задумчивости, широкой походкой последовал за ней. Ему не нравился выбор Наамах, но он доверял ей, привычно доверял. Её интуиция, порой, была намного лучше всяких выверенных расчётов, что уже неоднократно бывало доказано на деле. Что ж, будем надеяться, что предпринятых нами действий будет достаточно для нужного нам исхода. Первый шаг был сделан – одинокая рисинка уже красовалась на черной клетке, как первая снежинка начинающейся лавины, и была полна гордости от осознания начала действа, конец которого мог быть определён лишь степенями вероятностей …
3.
На площади толклась шумная разношерстная публика. Продавали, покупали всякую-всячину, писали портреты, сосредоточенно жевали, что-то втолковывали друг другу люди разных цветов кожи, национальности, убеждений, религии, пола и возраста. Пряная смесь языков немного раздражала ухо. Изобилие чужаков - удел всех столиц. Горланили песни под гитару заросшие неопрятные потертые дядьки, собирая на вечернюю выпивку. Скучали и плавились на солнце откормленные блюстители правопорядка. Семалион медленно, словно нехотя прокладывал себе путь сквозь толпу, развернувшись боком и наклонившись правым плечом вперёд. Он часто ходил через эту площадь и многообразие публики его уже давно не удивляло. Нужно было поторапливаться, его ждал сфирот Рафаэль – Белый учитель, как называли его в Школе, казавшийся Семалиону эталоном ума, чистоты и беспредельной мудрости.
Разливался сладкоголосым соловьём, одетый в невразумительную коротковатую хламиду, тощеногий проповедник, с фанатичным торжеством взиравший на свою случайную паству. Имея певучий голос, он, в особо важных местах проповеди, взвывал по-звериному, замирая на самой высокой ноте, дрожащей перетянутой струной, а затем переходил на еле слышный шёпот, видимо, желая произвести на внимавших максимальный эффект внезапным акустическим кульбитом. И, признаться, ему это вполне удавалось. Обступившие его люди, с одинаковыми сосредоточенными просветлёнными лицами и остановившимися стеклянными взорами, уносились в иные измерения мечты, в эйфории но-вого знания, открытия истинного предназначения. Они верили ему. Лишь редкие вошедшие на край зоны его аудиогипноза отходили в сторону, недоуменно встряхивая-качая головами, и спешили поскорее слиться с отхлынувшей частью толпы, словно ища в ней защиту от всепроникающего манящего голоса. Семалион, заметив и заинтересовавшись, остановился и постарался вслушаться в новооткровения, чувствуя себя при этом абсолютно защищенным – в Школе их учили блокировать любое принудительное воздействие на сознание. Ему хотелось понять механизм гипноза, который использовал этот старый прохвост. Поймав на себе насмешливый взгляд Семалиона, проповедник ничуть не смутился, продолжая напевно изрекать:
- …и придёт царствие его и будет он един во множестве лиц, карая неверующих и усомнившихся, вознаградит он тех, кто приближал его время, веруя истинно и неся веру во тьму, как священный огонь, разгоняю-щий, обезоруживающий мрак, превращая в пепел все его происки… - Семалион оглянулся, найдя глазами полицейских, но те стояли, как ни в чём не бывало, смотря в сторону горбоносого темнолицего художника, делающего молниеносные портреты-шаржи на потеху публике, словно никакого проповедника не существовало.
- … и говорит он с вами через меня, неся слово своё лишь через тех, кто всё отдал за веру и искушениями испытуем был. Скоро, уже скоро наступит День Великого Суда, и вскричат неверующие, прозрев, но участи уже ничто им не изменит. Падут ниц грешники, падут злата алкающие, падут продажные нечестивцы. Будут вознаграждены страстотерпцы, оправданы те, кого зовут странными, последние прибежища таланта, на этой блеклой жалкой, в своей одинаковости, развращенной земле. – Семалиону теперь казалось, что проповедник говорит только с ним, его изборожденное
