Леа

ширились. Где-то голод заставлял крестьян требовать с оружием хлеба у власти, где-то разливалась река, где-то лютовали пожары…
Леа чувствовал как усиливается шелест по углам, как стекленеют взгляды советников и министров короля и как хмурится сам король. Даже Высший жрец Луала – Кенот теперь качал головою, когда Вильгельм уверял всех вокруг, что все еще хорошо. А среди советников тоже были расколы. Кто-то уезжал, кто-то говорил об усилении военного режима, кто-то выступал за уступки народу. Между жрецами Луала и Девяти Рыцарей Его и Дознанием – органом, что разоблачал преступников королевства, назревал с новой силой старый конфликт на тему того, кто главнее – бог или закон?
И Вильгельм уже видел, как расползается под его ногами пропасть, обнажая пылающие языки падения.
***
Леа оставался подле короля, но понимал, что нужно что-то предпринять. Он случайно встретил главу торговой гильдии – Альбера – человека толстого, богатого и умного. И, заобщавшись с ним, получил весьма непрозрачный намек на существование заговора, который должен был свести не Вильгельма с трона, а…
-К черту всякий трон, - раскрывал Альбер ему позже.  – Народ сам в состоянии решать свою судьбу! Пусть у власти стоят лучшие, вопреки крови!
Леа эти речи пьянили. Но он умел не поддаваться.
-Вот ты, - заходил тогда Альбер с другой стороны, - без родословной. Я тоже. и многие из наших! Но они добились чего-то! А эти? Родились от нужного имени и все! Дороги открыты. Это ли справедливость?
Леа не сразу уступил, но уступил.
***
Леа не выступал открыто до самого решающего дня. Когда уже все было окончательно пройдено до точки невозврата, он обнажил свою сущность и принялся воевать против прежних своих хозяев с горячностью, доказывая народу и всем, кто сомневался, что заслуживает места в новом мире.
В новом правильном мире!
Ему удалось быть в первых рядах. Однако когда завязалась борьба, когда запылали пожары, когда полилась кровь, Леа вдруг понял еще кое-что: всем, кто идет впереди конец.
А хотелось пожить в новом мире!
И Леа, воспользовавшись своим умом  и некоторыми давними тайнами, принялся стравливать между собою народных лидеров, чтобы они, борясь друг с другом, оставили в покое его, не тронули.
-Понимаешь, - говорил Леа Мэтту – молодому и амбициозному человеку, который единственный выступал за самую презираемую часть общества, которую другие мятежники не брали даже в расчет и это стало их ошибкой, - они никогда не дадут тебе слова! Ты – покровитель бедноты, ты защитник отбросов и они…такие же снобы, как был король и как всякие графы.
А тому же Альберу, что занимал в дни нового мира, дни еще неокрепшие, далеко не последнее место, говорил:
-Мэтт, защищающий права отбросов, опасен! Те, кого он защищает – преступники, проститутки, контрабандисты, нищета… что принесут они добродетельным гражданам?
Так Альбер, а вместе с ним и многие поддерживающие его лица, восстали против Мэтта.
-И стало их меньше! – хмыкнул Леа, которого не мучила совесть, потому что вопрос был в выживании.
А потом говорил опять жрецу Луала – Кеноту, что вовремя сменил сторону:
-Они не чтут Луала и Девять Рыцарей Его. они подменяют законы неба на законы книжные!
А законнице – Эде, что пришла из числа Дознавателей, вещал иначе:
-Эти жрецы желают забрать власть закона!
Но Эда была равнодушна к борьбе за власть. Она верила только в закон и с нею не сработало это, она возразила лишь:
-Если Кенот или кто-либо еще из жрецов нарушит закон, я отправлю их на казнь!
Но Кенота же задело и борьба между законом и богом заставила новый мир расколоться снова. А потом Леа стравил новые блоки и снова заговорил. В конце концов, рука мести добралась и до него и кто-то стал говорить уже против его имени, но тут…
Отвратительная удача! От разоблачения и падения Леа спасло то, что в грызне между собой, первые лидеры мятежа, что так желали перестроить мир, забыли совсем о конкуренции,  о том, что не только они хотят власти и были сметены второй волною, вторым рядом…
Леа было тридцать пять лет, когда первая волна была разрушена и утоплена в крови, а он уцелел!
***
Леа было тридцать семь, когда он смирился окончательно: он больше не успевает. Да, странное дело, теперь его регулярно обставляли. Теперь с ним не считались, он не успевал уследить за всем. Силы покидали его стремительно.
Чтобы не быть опозоренным, Леа удалился прочь от кипящей столицы в провинцию. Но и в провинции многие помнили его еще по столичным делам, а потом приняли его без одобрения.
Леа было тридцать девять, когда он совершил последний обратный шаг и оказался в Луалом забытой деревеньке, почти такой же, из которой пришел когда-то. И здесь он с ужасом осознал, что несмотря на скорое свое выдвижение, и выживание, остался одинок.
Он ни разу не влюблялся и, ни разу не позволял себя любить.
У него не было друзей, так как всегда думал о выгоде от знакомства и легкие сентиментальные выходки, проходящие периодами, были ничтожными.
Оставшись без деятельности, он стал угасать и никак не мог понять, почему это происходит именно с ним. тогда Леа завел собаку – из числа охотничьих гончих. Назвал ее просто и лаконично – Друг, и гулял с нею часами, разговаривал, вызывая насмешки и косые взгляды у измученного строительством нового мира народа.
-Понимаешь, Друг, - говорил Леа, - я выжил, но что я имею? Деньги? Они мне так и не нужны. Слава? Она легко проходит. Я выжил, а потом слава моих славных дней меркнет. Это имя Альбера еще гремит. Это имя Мэтта еще повторяет презренная часть общества.
Друг спешил за своим хозяином и слушал его голос.
-А я, - заговаривал в иной раз Леа, - выживал, выживал, да не выжил! Вот что у меня было? Работа? Да. И что же? к чему она привела, а, Друг?
Друг шумно вздыхал.
-Даже та девчонка, Эда, - Леа тянуло на размышления, которые он годами носил в себе и теперь стремился выложить хоть кому-то, - она законницей была, несчастная, втянутая… а все же? красиво же погибла?
Друг, угадав какую-то мысль, тявкнул.
-Красиво, не спорь, - возражал Леа. – Она же из Дознания. Да втянули ее в заговор, она страдала, да потом полюбила одного из нас. Любила Эда этого Ронана как безумная, и он тоже… а потом ей пришлось вынести ему приговор, потому что он нарушил закон. Закон, за который сам боролся.
Накрапывало. Другу не нравилось, что на его шерсть падают тяжелые капли, но он покорно шел за своим человеком, а Леа не замечал дождя.
-И что же? Эда даже не вздрогнула, когда приговор его подписала. Сама! Рука не дрогнула, ибо был он в ее глазах уже мертв. А потом и сама она… подставили, конечно. Но погибла красиво! От своего же закона. Красиво, а?
Друг шел рядом с Леа и шумно вздыхал, не понимая, чего от него хотят, но шумно выражая участие.
-Или Вильгельм. Его Величество! Плохо кончил, но все же, верил до конца, что дочери его правление сдержат, а они…набожная…
Леа поморщился, не желая вспоминать кошмар самых кровавых дней.
-В общем, Друг, не уберегли они. А все же! что-то было в них, что-то большее, чем есть во мне, хоть и померли они! И дочки эти, и король, и жрецы, и дознаватели и мятежники! А все же, было в них…во мне же этого совсем нет. Я пережил их всех, а вроде бы мертвее, чем они. Их помнят, а меня нет.
Друг снова шумно вздохнул. Леа остановился прямо посреди деревенской улицы и запрокинул голову вверх, подставляя серое лицо под капли дождя. Он не чувствовал себя живым очень давно. А думая об этом, понимал, что никогда и не был живым. Просто существовал зачем-то.
Сколько он так стоял и о чем думал, одному Луалу известно. В себя он пришел только услышав жалобное поскуливание свернувшегося у ног Друга. Собака мерзла. Собака хотела есть и боялась этого мраморного хозяина.
Леа же, вернувшись из своих мыслей, понял, что конечности его онемели от ветра и сам он голоден. И даже расхохотался – несмотря на весь пройденный путь холод и голод настигали его все равно. Что изменилось? Ни-че-го. Только то, что Леа был теперь совсем один.
-Идем, Друг…- позвал Леа и собака последовала преданно за ним в тепло.
А Леа шел, не разбирая пути, ноги сами вели его, и думал, где же он свернул не там и кто виноват во всей его жизни и в этой мертвой его душе?!
А дождь усиливался, нагоняя холод и тошнотворную тоскливость.