Случаются такие вечера, когда спокойно и тихо на улице. Чаще всего зимою так бывает. Фонари уже возгорелись, и снег пошёл. Тихий такой, вертикальный, декоративный почти, как в рождественском голливудском кино. А вокруг фонарей он меняет направление, словно бы огибая их, скругляя светлое пространство. И не поздно ещё, а машин мало. Хотя гул города, большого города слышен откуда-то из темного пространства вокруг, прибойно слышен. А сам ты часть всего этого – и гула, и города, и пространства. Потому в душе пусто, но не катастрофически, а как-то хорошо пусто. Как после болезни, когда не больно уже, но тело помнит ещё, как это – быть нездоровым. Оттого и голова светла.
И хочется в тепло, к людям. Только чтобы немного. А лучше всего – один. И обязательно незнакомый. И чтобы тебе нравился. И ты ему. Чтобы это видно было. И ему, и тебе. И чтобы он первым подошёл и заговорил. О хорошем и неожиданном. О таком, о чём ты и не думал вовсе. И чужим смыслом и содержанием наполняется тогда душа твоя, отчего любить начинаешь как-то так по большому счёту всех, кто живёт и близко, и далеко от тебя. Потому душа наливается спокойствием и благочинием таким, за которым люди ходят в церковь.
Нет. Туда – не пойду.
Сверну-ка лучше в этот вот узенький переулок, где стоит «Марани».
«Марани» в переводе с грузинского – «подвал», «погреб». Он и взаправду в подвале жилого дома приютился, вход куда обозначен каким-то самодельным, но уютным козырьком, над которым написано «Хинкальная».
Когда особенно некуда и не к кому спешить, я прихожу сюда, потому что всё довольно просторное гостевое пространство разделено на маленькие такие зальчики, расположенные на разных уровнях и огороженные деревянными перилами, за которыми стоят один, два или три стола. И ты можешь оказаться один. Но не настолько один, чтобы чувствовать сиротство. Где-нибудь внизу и справа слышны голоса ещё чьи-то. И люди эти даже не знают, что ты пришёл и сейчас рядом с ними. Они живут себе и радуются своему. Или пьяно уже философствуют, сами себе нравясь тем, что могут так вот жить: достойно, неспешно и со смыслом…
И мне славно, потому что чувствую себя почти Куприным, забредшим на огонёк в знаменитый одесский «Гамбринус».
В нашем городе нет моря. Есть только река, небольшая совсем, которая стала знаменита именно потому, что протекает через этот великий город и названа одним с ним именем.
«Марани» далеко и от реки, но мне всегда хорошо здесь почему-то.
Когда спускаюсь по довольно крутым ступеням вниз, хозяйка, старая грузинка, которая узнаёт меня, царственно здоровается, кивнув издалека, из-за стойки, за которой она сидит уже не один век, наверное.
Сразу, опять-таки – взглядом, посылает ко мне мальчика-официанта, который серьёзничает, но, подходя к столу, всё равно начинает улыбаться. И, когда улыбка становится по-настоящему искренней, спрашивает: «Хачапури? Или сегодня – хинкали?.. Чачу пить будете?..»
А музыка льётся и льётся, тихая, будто б из стен, и грузинка плачет о чём-то для неё важном и нужном. Нужном, как люди вокруг нужны человеку, чтобы не чувствовал сиротства в зимнем городе, когда идёт снег и холодно.
Жить холодно, потому что… Потому что жить вообще холодно…
А у нас в России – особенно. Это, наверное, от того, что мы всегда не любимы соседями нашими ближайшими, ради которых когда-то воевали даже, спасая от супостатов, хотевших, чтобы их вообще не было…
И не умеем мы долго оставаться любимыми… Почему-то не умеем… Потому, наверное, что сами не ценим величия, однажды содеянного нами.
А голос грузинки вдруг начинает звучать по-русски: «За границей часто вижу твои улочки во сне, не ревнуй меня к Парижу, а ревнуй меня к Москве…»
… Где-то внизу и справа человек произносит застольный тост. «Невидимка» уже достаточно во хмелю. Судя по голосу, он ещё не очень стар, но и не настолько молод, чтобы повторять чужие банальности:
- … я вот думаю, что жить вообще-то интересно! А потому предлагаю выпить за… меня. Поднимите бокалы, люди! Выпейте за то, что мне повезло в жизни, потому что вы есть у меня. Такие разные и порою такие невыносимые. С вами часто бывает очень трудно! Но без вас – ещё трудней…
И невидимая же грузинка, поющая для всех, кто сейчас в «Марани», снова перешла на грузинский, в котором меня почему-то очень волную трифтонги согласных, звучащие, как музыкальные тремоло: «… тхе… гхе… ктхе…» Они сами по себе уже на музыку похожи.
Или на начало болезни, когда пока ещё всё хорошо, но плохо – будет. И – непременно. И – скоро совсем. Но ведь живут же вокруг нас не видимые нами люди, которые рады тому, что мы с вами у них есть…
