маленьком пятачке, подставить ветрам земных горных вершин лицо с прищуренными глазами и отправиться обратно, к подножию. С не меньшим риском сорваться вниз, чем при подъёме.
Ни понять этого, ни принять не мог никогда. И знаешь, когда я понял эту твою страсть альпинизма? Верно: когда в марсианском уничтожающем одиночестве впервые одолел небольшую гору, одну из горного кряжа, протянувшегося параллельно меридианам ближе к небу. Ближе к марсианскому небу, с небольшими отличиями. Удивительно похожему на земное: здесь те же волнующие рассветы с ало-малиновой зарёй, когда ни одно облачко не лежит воздушной морщинкой на лице неба, те же впечатляющие закаты, подёрнутые сиреневато-загадочной патиной приближающейся грозы с бьющим в тимпаны раздражительности громом, марсианский полдень также летом садистски удушлив и осенью маниакально влажен, весной он слезлив, как влюблённый безответно мальчишка, зимой же – строг и сух, как христианский аскет.
Мне было бесконечно радостно в самые первые минуты, когда мои босые стопы утопали в терракотово-серой пыли заросших трещинами в покрытии дорог, через них наружу, из безжизненного мрака планетных недр, зашедшихся космической икотой, вырывались газы удивительными цветными фонтанами.
Всё это рисовалось в моём воображении, в мозгу, разбалованными иными реалиями, привыкшими мерить всё увиденное, прочувствованное, услышанное земными мерками эмоций и ощущений и от нахлынувшего впечатления впадать в натуральный шизофреноидно-эпилептический земной транс на Марсе. Это не были ложные воспоминания, фальшивые ощущения. Искажённые эмоциональные всплески нервной системы, привыкшей к одним стандартам, заложенным с момента формирования меня как разумного человека. Я, как и она, столкнулся с нечто большим, чем мог взять и нести, большим, чем откусить и пережевать, не подавившись пищей, большим. Чем отхлебнуть и проглотить, не захлебнувшись напитком, утоляющим безмерную жажду познания.
Слава всем забытым и воскресшим богам и богиням Марса! Они своею незримой и безмолвной поддержкой помогли мне в первые минуты пребывания на марсе остаться земным человеком, и, в последующие часы перевоплотиться и внутренне и наружно – но не измениться полностью до не узнавания самим собой – в настоящего марсианина, коренного жителя Марса, уверенной походкой бодро идущего через нагромождения теней прошлого, сваленных в серо-прозрачные мерцающие завалы на всей территории планеты.
Чтобы быть ближе к Марсу, я понял, как нужно поступить, когда впереди, упираясь неровным анфасом синих вершин в небо, увидел горы. Находясь от них далеко на многие-многие марсианские расстояния среди непроходимых путей, этих марсианских арабесок холмов и впадин, я почувствовал внутри себя, в своём сердце, в своём теле, в своей голове клич, горячий призыв: «Иди ко мне!» - и я пошёл, невзирая на предстоящие трудности, чтобы стать неотъемлемой частичкой нового для меня мира.
Одна вершина была покорена. Вечерний ветер колдовал волшебным варевом в небесном котле. С поверхности срывались облачка ароматов и щепотки запахов. Они щекотали нос, выжимали слёзы из глаз, выдавливали кашель из груди и мои негромкие приятные ругательства для моего слуха.
Освоившись со всем этим новым для меня, я улёгся прямо на камни. Спина ворчала вечно недовольной старухой на неудобство; я прикрикнул на неё, чтобы она терпела и замолчала. И смотрел в небо. Марсианское небо. Быстро отступили продрогшие сумерки, выбивая зубами чечётку. Пришла ночь. Холодная и вонзающая ледяные стилеты в мышцы и кости, чудная марсианская ночь, ничуть не теплее криокамеры.
Дни, расплавленный свинец, сменялись ночами, застывшим гранитом. Утро всегда спешило перепрыгнуть через голову дня, и отдать эстафетную палочку вечеру. Каждый день я начинал подъём на новую вершину. Более высокую, чем предыдущая, с большими опасными сюрпризами, поджидающими начинающего марсианского альпиниста на каждом шагу. И всякий раз, разбивая бивак, готовясь к ночлегу, я представлял тебя. Сердце и сейчас, спустя столько времени, прошедшего после той трагедии, не остаётся спокойным. Слёзы душат, застят взор, воспоминания размываются, картины прошлого становятся едва чёткими. На помощь приходит ветер. Обычный марсианский ветер горных вершин. Он утирал мне глаза, сушил лицо. Играл на марсианской древней флейте марсианские забытые мелодии. И я успокаивался. Я трогал ветер руками. Растопыривал пальцы и ветер через них струился тонкими воздушными нитями. Однажды я подумал: что мне напоминают эти струи, струи ветра горных вершин, эти нежно звучащие, шелковистые на ощупь, мягкие струи?
Боль в сердце острой стальной иглой отозвалась в тот миг во всём теле – струи ветра горных марсианских вершин были похожи на твои пшеничные косы. И сразу же я почувствовал в дуновении струй марсианских вершин земной аромат луговых трав и цветов цветочного венца на твоей голове. Меня пронзили сотни, тысячи, десятки тысяч забытых воспоминаний. Их я старательно стирал со скрижалей памяти после той трагедии калёным железом, разлучившей нас, оставляя кровоточащие рубцы. Я вспомнил васильковую пыльцу, оставшуюся на твоих губах, белый цвет лепестков ромашки, прилипших к твоим ланитам, серебряный звон паутинки с мельчайшими капельками росы, приклеившейся к виску и запутавшейся в твоём озорном взгляде. И сразу же тёмный взор марсианского неба, тёмный, как провал разрушенного колодца, посветлел, так от твоего смеха освещались и оттаивали самые замороженные души и безжалостные сердца. В чужом небе, ставшем родным, я рассмотрел знакомые созвездия, которые прежде не замечал. И зазвучал радостными звуками гулкий колокол космоса, опрокинутый во Вселенной.
Во всём этом была ты!
И я обратился к тебе в своём сердце: «Здравствуй!» Ты мне ответила, смеясь: «Привет! Скучал?» Робко, боясь спугнуть птицу удачи, шепчу: «Бесконечно! А ты? Ты думала обо мне?» По-другому ты ответить не могла: «Каждый год, каждый день, каждый час и минуту после трагедии, разлучившей нас, я думала о тебе!» Исчезла робость, смелее, но с прежним трепетом в душе, говорю: «Моё сердце полно любви к тебе! Оно принадлежало и принадлежит только тебе!» Твой голос в ответ прозвучал хрустальным звоном звёзд: «Я знаю…» А я не могу остановиться: «Не проходит дня, чтобы я не думал о тебе!» И снова та же печаль в твоём голосе: «Я это чувствую. Так было раньше, когда мы клали друг другу руки на грудь и ощущали учащённые биенья наших сердец. Вот только моё…» Перебиваю тебя, быстро кричу, будто боюсь забыть, как звучат и произносятся слова, кричу и мой зов слышат горы, долины, реки и океаны на обоих планетах, звёзды над головами, бесчувственный космос и равнодушная Вселенная: «Твоё сердце всегда бьётся вместе с моим! Слышишь: всегда! И я всегда буду произносить вслух – громко и торжественно – твоё имя!»
Мой голос выплеснулся из сосуда моего сердца и я умолк, как умолк голос твоей души, после той трагедии, и над нами в бесконечной глуши марсианских вершин будут о чём-то таинственно шуметь марсианские ветры, склонив над нашими тенями тени своей печали…
Ветры горных марсианских вершин срывают с губ моё имя и уносят прочь…
4. ВЕТРЫ НАШЕЙ ПАМЯТИ
Какие они, ветры нашей памяти?
Ветер детства пахнет маминой улыбкой и молоком; бабушкиными пирожками с яблоками и творогом и пением сверчка за протопленной печкой.
Ветер отрочества пахнет летним солнечным светом, свежими ссадинами на коленках и локтях; кисло-сладким вкусом прозрачно-рубиновой спелой вишней, сорванной хулиганским манером с дерева в соседнем дворе; ветер отрочества пахнет звонкой медью пионерского горна, чистым пением, алым пламенем пионерского костра, утренней зорькой; пахнет улетающими в небо искорками и остающимися нам навсегда звёздами; ветер отрочества с привкусом утренних августовских туманов, суетных сборов в школу, у него неповторимый привкус школьного праздника первого сентября и будоражащих нервы первых школьных уроков.
Ветер юношества пахнет исписанными школьными тетрадями, школьной грифельной доской и мелками; ветер юношества похож на строгие нравоучения учителей. Заметками на полях страниц учебников, школьным аттестатом, последним звонком, грустной мелодией вальса выпускного бала и первым горячим быстрым поцелуем с симпатичной одноклассницей.
Ветер зрелости сродни холодным струям северного ветра. В нём слышны командные нотки командира взвода и леденящий вой сирены учебной тревоги; через слои времени солёные капли пота марш-броска проступают на лбу и висках, висят искристыми бисеринками над верхней губой. Ветер зрелости строг, как воинский устав и ностальгирующие наставления отцов-командиров. А ещё ветер зрелости пахнет опавшими листьями нашего первого свидания; у него твой неповторимый аромат губ, тихий свет твоей улыбки, задорный блеск синих глаз, фруктовый флёр развевающихся на ветру пшеничных волос и волшебным теплом кожи твоих нежных рук.
Ветер зрелости сложен и понятен, прост и приятен, он загадочен и полон интриги.
Ветер зрелости – это ветер одиночества. Оно сковало меня стальными оковами в тот мрачный час, когда бездонный мрак Вечности разлучил нас.
Кто мне ответит, какая мне корысть от ветров нашей памяти, если наша память сродни ветру?
Ветры нашей памяти срывают с губ моё имя и уносят прочь…
Якутск 15 апреля – 14 октября 2021г.
