разденешься на пляже, а у тебя на боку шрам, да к тебе ни один парень не подойдет. А тот, кого ты охмуряла в одежде, увидит тебя со шрамом и сразу отвалит прочь.
– Не отвалит.
– Еще как отвалит! – торжествовал юный гестаповец.
При всем при этом они старались никогда друг друга не касаться, а свою перепалку вели только один на один, что как-то странно их еще больше сближало между собой.
– Вадим Вадимыч, дайте мне телефон куратора Копылова, – потребовала Даниловна после первых столь непривычных грубостей своего несостоявшегося кавалера.
– Это еще зачем? – строго поинтересовался директор.
– Копылов после поездки к нему стал какой-то невменяемый. Я хочу узнать, что случилось.
– Хорошо, я позвоню куратору и узнаю, давать ли тебе его телефон, – пообещал Вадим Вадимыч. Он уже знал о смерти матери Алекса, но предпочел, чтобы куратор сам определил, что можно дружбанам и дружбанкам Копылова говорить, а что нет.
Зацепин в телефоне Даниловне отказал, предпочел приехать в интернат сам поговорить со старостой о своем подопечном.
– Наш разговор с Алексом был о судьбе его родителей, только и всего, их судьба не очень хорошая. Но будет лучше, если ты его об этом расспрашивать не будешь. Насколько я знаю, в вашей школе не принято говорить о работе родителей. Это очень хорошее правило и не стоит его нарушать.
Родители Алекса погибли на задании, поняла Даниловна и тут все ему простила, как говорится, и за вчерашнее и за завтрашнее.
3
Служебный кабинет Зацепина представлял собой маленький закуток, образованный разделением обычной комнаты на две половины. Но лучше было так, чем тесниться с кем-то бок о бок. В закутке стояла старая еще советская мебель, а стены и потолок нуждались в основательном ремонте. Слава Богу, что никаких сторонних посетителей, перед которыми могло быть стыдно, здесь никогда не появлялось.
Сегодня Петр после нескольких дней тихого саботажного безделия наконец сел за компьютер, составлять очередной аналитический отчет по поступившим в отдел за последнюю неделю разрозненным сведенья из Мексики и Панамы.
Вот зазвонил внутренний телефон. Зацепин нажал кнопку громкой связи, не желая прикладывать к уху трубку с голосом нового начальника.
– Да, Ростислав Григорьевич.
Чуть сиплый голос нового начальника отдела Берегового пробурчал:
– Зайди ко мне.
Капитан собрал лежащие на столе бумаги, запер их в сейфе и вышел.
В кабинете Шелеха все разительно изменилось. Вместо прежней аскетической суровости повсюду появились признаки некоторого комфорта и домашности. Особенно раздражала Зацепина, стоявшая на столе фотография семейства нового начальника – ну прямо добропорядочный эксквайр, да и подставка для письменных принадлежностей с американским орланом – подарок агентов теперь якобы дружественного ЦРУ – тоже порядком резала глаза.
Хозяин кабинета, моложавый холеный молодец лишь тремя годами и одним званием старше Зацепина, не сразу поднял глаза на стоящего перед ним подчиненного. Взяв из лотка с бумагами тоненький прозрачный скоросшиватель с недельной давности отчетом Петра об американцах, посещающих мексиканское посольство в Москве, Береговой небрежно бросил его на стол.
– Это что за такое кликушество ты написал? Впору все бросать и бежать арестовывать каждого второго американца, выходящего из мексиканского посольства.
– Не американца, а сотрудника спецслужб, – поправил Зацепин.
– Что это за совдеповские страхи?
– Разве собранные материалы не указывают…
– О чем они указывают не тебе судить. Американцы наши коллеги. Слышал такое слово? КОЛЛЕГИ! И нечего на них бочки катить. Забирай свою писульку и сделай нужные купюры. А не нравится – рапорт на стол. Я подпишу.
Зацепин молча взял со стола свой отчет.
– Я могу быть свободен?
– И нечего на меня губы надувать! Иди.
«Губы надувать» особенно взбесили Петра, в их конторе, несмотря на гражданскую форму одежды такого рода босяцкая лексика была не в ходу. Либо Береговой хотел таким методом выживать его, либо ставил на место, либо «выпускал пар» по поводу каких-то собственных личных неприятностей. Как бы то ни было, в свой закуток капитан вернулся предельно заведенным. Походил из угла в угол, стиснув зубы и кулаки, затем, приняв решение, оделся и вышел. Контору он покинул с нарушением принятого порядка: в журнале ухода отметился, а своего грубияна-майора в известность не поставил.
Покрутившись в «Семерке» по ближайшим узким улочкам в это время дня почти полностью безлюдным, он оставил машину, прошелся немного пешком, свернув пару раз, и только после этого сунулся под стеклянный навес таксофона. Повернувшись так, чтобы видеть, кто мог бы за ним идти, он набрал номер. В трубке щелкнуло, но никто не отозвался.
– Алло, – произнес Петр. – Это я, капитан. Надо встретиться.
– Завтра. В семь пятнадцать. – И Терехин назвал адрес.
То, что встреча будет не сегодня, а только завтра, едва не расхолодило Зацепина. Возвращаться в контору не имело смысла. И, предварительно позвонив, он покатил к Зое, своей подруге.
Зоя жила на окраине Москвы на пятом этаже панельной пятиэтажки. Квартира была двухкомнатной и максимально ухоженной, какой может быть ухоженной панелька после тридцати лет эксплуатации. Паркет ужасающе скрипел, водопроводные трубы постоянно гудели, от проходящей в полукилометре электрички постоянно звенела люстра и бокалы в стеклянной секции.
Каждый раз, попадая сюда, Петр испытывал угрызения совести – почему надо устраивать любовное свидание здесь, а не в его сталинских апартаментах у Садового кольца. Но отчеты о личных встречах с другими людьми с него никто не снимал, а эти посещения окраинной хрущевки он в свои отчеты не включал. Ему это не ставили в вину ни до отъезда в Панаму два года назад, ни, тем более, сейчас, хотя он был уверен, что любовные связи своих сотрудников их контора по-прежнему отслеживает как надо.
Зоя работала в мелкой частной фирме, где отпрашиваться раньше времени совсем не поощрялось, но что ни сделаешь для любимого кавалера. Петр от ресторана отказался, и по соображениям экономии и просто, чтобы с подозрением не пялиться на посторонних, предпочел накупить продуктов, из которых они с Зоей в четыре руки сварганили очень приличный ужин, разделенный на две части пылкими постельными объятиями. Для Зои Петр был военным советником, бывшим два года в Латинской Америке – вполне нормальная отмазка, даже то, что он показывал ей тамошние города не по живым фото, а по журнальным иллюстрациям, ее ничуть не смущало.
В этом скромном любовном гнездышке, после столь будничных, но очень приятных утех, Зацепин снова почувствовал, как его дневная решительность еще больше пошатнулась. Одно дело были непотопляемые полковники, имеющие глубокие и разносторонние связи во властных структурах, другое дело он – капитан, выбившийся в люди исключительно за счет своих личных способностей, за любой серьезный проступок ему грозил закрытый трибунал, после которого подсудимые могли исчезать бесследно, да и насчет обещанной от Терехина сладкой морковки были пребольшие сомнения. И тогда он стал искать другие аргументы в пользу уже принятого своего решения.
– А что у вас на работе говорят обо всем этом? – широкий жест Петра в сторону окна и грохочущей электрички ясно дал понять подруге, что именно он имеет в виду.
– А что ты хочешь услышать? – спросила, усмехаясь, Зоя, прекрасно осведомленная о его взглядах на окружающую ельцинщину. – Что раньше при советской власти было лучше? Так это всегда и везде будут говорить. Что Горбачев во всем виноват? Что дал свободу, которой мы подавились?
Он поморщился: это действительно напоминало спор пенсионеров у пивнушки.
– Я не об этом. – Ему в голову пришел более свежий аргумент. – Я про то, что старый российский лозунг: монархия, православие и народ представляет искажение более верного прежнего лозунга: монархия, православие и сословность. В семнадцатом году убрали сословность и все стали быдлом, только одно быдло было партийным, а другое беспартийным. К девяностому году сословия стали вырисовываться по новой. Кроме интеллигенции, рабочих и колхозников, появилась наследственная номенклатура – чем не новая аристократия. И вот снова все разломали. Теперь у нас опять бесклассовое общество, которое делится на быдло без денег и быдло с деньгами.
– А ты у нас к какому быдлу принадлежишь? – Зоя, держа на коленях его голову, шутливо взъерошила ему волосы.
– К быдлу мечтающему разбогатеть.
– Ну и богатей, кто тебе не дает.
– Так ведь это почти криминал. Кстати, а криминал можно назвать видом производственной деятельности?
– Еще какой! – развеселилась она. – Знаешь у братков от пистолетов какие мозоли? Вот такие! – Зоя показала какие.
– И если бы ты узнала, что и я в таком криминале замешан, то что?
– На это есть тюрьма. Ты в ней отсидишь свое и выйдешь совершенно чистым, невиновным человеком.
Такая простая логика его сразила.
– Ты, правда, так думаешь?
– Я пойду поставлю чайник, – сказала она и пошла на кухню.
4
Встреча с Терехиным на следующий день вышла совсем не такая, какой Петр ожидал. Виталий Борисович пришел в условленное место один и не соблюдал никаких видимых мер предосторожности. Словно это была случайная встреча старых знакомых, скажем, прежде живших где-то по соседству. Как казахи, едущие по степи, они долго говорили о том, что попадалось им на глаза: кооперативном кафе, киоске с мягким мороженым, платном туалете.
Потом Терехин просто сказал:
– Пока никаких особых заданий вам не будет. Больших финансовых вливаний у нас нет, поэтому мы платим обычно борзыми щенками.
Зацепин, воздерживаясь конкретно спрашивать, просто скосил на собеседника вопросительный взгляд, и тот тут же ему ответил:
– Через несколько дней вы получите заграничную командировку на два-три месяца. Это и будут наши борзые щенки. Надо же вам доказать, что мы на что-то умеем влиять.
– Получив такой аванс, мне, наверное, будет потом трудно вам отказать?
– Ни в коей мере. Мы шантажом не занимаемся, нам нужны сугубо добровольцы. Будем считать это небольшим вам подарком. Пока нам достаточно, что о нашей предыдущей встрече вы никому не сообщили.
– Почему вы так уверены? – запротестовал капитан. – Разве вы не знаете, что помимо письменных отчетов, существуют еще устные доклады, которые нигде не фиксируются.
– Езжайте в командировку, а после, если сочтете нужным, мне снова позвоните, – Виталий Борисович был само невозмутимое добродушие.
Его возможности Зацепин оценил уже через неделю по той злости и досаде, с которой Береговой отдал ему распоряжение готовиться к заграничному выезду.
В свою любимую Латинскую Америку Петр отбыл в качестве вербовщика. Формально в этом не было ничего удивительного. Профессиональных кадров в их конторе становилось все меньше, поэтому был резон проверить по этой самой трудной заграничной специализации и другие кадры бывалых разведчиков-нелегалов.
Командировка вышла пятьдесят на пятьдесят: в двух местах Зацепину сопутствовала удача, в двух – проигрыш. Но начальство в особой претензии не было. После развала Союза и уменьшения общего финансирования желающих сотрудничать с
