двенадцать соток постоянно кипела большая работа – возводились сразу два новых дома для семей родственников, беженцев из Таджикистана и Чечни. Из общих восьми детей, вертевшихся тут же, пятеро было девочками, а два Геркиных двоюродных братика еще не достигли школьного возраста, поэтому присутствие рослого крепкого Алекса в качестве полноценного помощника вовсе не было лишним. Как шутила мать Герки, вываливая на стол еду для пятнадцати человек, свой харч он вполне заработал. От тягот поденщины спасала замечательная Геркина лень – при любой возможности он стремился улизнуть с домашней барщины. Поэтому вся их работа редко затягивалась больше чем на час-полтора, после чего они шли купаться или просто шляться где-либо. Иногда матери Герки удавалось всучить мальчишкам косу и маленькую самодельную тележку на велосипедных колесах – помимо имеющейся коровы планировалось приобрести еще одну на общий прокорм – ну, и давайте, мальчики, вносите посильный вклад в сенозаготовки.
Слово «прикольно» тогда еще не было в ходу, но именно прикольно было и махать косой и точить ее. Или отправляться на дальний огород, засеянный картошкой, полоть и окучивать подрастающие картофельные рядки. Или пилить в лесу валежник и на тачке привозить по два мешка дров. А ягоды, лесные орехи, грибы? А сооружение на могучей искривленной сосне домика-гнезда и целой воздушной тропы из веревок и жердей на десятиметровой высоте? Или трехкилометровый заплыв по мелкой речушке на автомобильных камерах? Или опробование в качестве метательных орудий ножей, топоров, самодельных арбалетов, пращей и бумерангов?.. Когда было читать и смотреть видик?!
Все бы так, наверное, и превратилось в самые благостные воспоминания о полноценном деревенском лете, если бы однажды, уже под самый занавес к дому Копыловых не примчался испуганный Герка.
– Давай быстро через огород в лес. Никита с братом напились и идут тебя бить.
Евдокия Никитична воевала с грядками на огороде, а Алекс во дворе ощипывал очередную приговоренную ему на лапшу курицу.
– Меня бить? За что? – он не мог взять в толк.
– Я же говорю: напились с братом и вспомнили, как ты предлагал выбрать Никите помощника для драки. Давай вали, а то засекут, как ты смываешься, еще и мне накостыляют.
Алекс отрицательно покачал головой.
– Ты чего?! Шуруй давай! – настаивал Герка. – Потом смелого будешь изображать.
– Нет.
– Ну и дурак! – Герка оглянулся в сторону улицы, и быстро двинулся к калитке, ведущей со двора в огород – благоразумно решил сам спрятаться.
Копылов убрал курицу и таз с перьями на террасу и вернулся во двор.
К наружной калитке как раз подходил Никита с четырьмя пацанами.
– Ну что, Прибалт. Я кореша себе нашел, – объявил чуть заплетающимся языком Никита. – Пошли выйдем. Если не трус.
Делать нечего – Алекс поспешно, чтобы бабушка ничего не заметила, направился на выход со двора. Двоюродному брату Никиты тоже было не меньше шестнадцати-семнадцати лет и выпуклые бицепсы и грудные мышцы выдавали в нем любителя-качка. Оба они были в самом деле порядочно пьяны. Остальные трое ребят были из той футбольной мелкоты, что тогда присутствовала на игре, сейчас им отводилась роль свидетелей и зрителей.
– А, не боишься? Или думаешь прощения попросить? Не выйдет! Получишь, так получишь! – говорил Никита, переминаясь с ноги на ногу.
– Куда? – просто спросил Копылов.
– В Березы, куда еще!
И они пошли в Березы – березовую рощу на берегу местной речушки – месту всех подростковых разборок.
Пока шли, сзади к ним незаметно присоединился еще один свидетель – Герка. Никита продолжал нести всякий вздор из угроз и оскорблений, мешая Алексу придумать, как ему действовать. Брат Никиты угрюмо молчал, лишь время от времени дергал головой, поправляя сваливающиеся на лицо длинные волосы. И глядя на его дерганье, Копылов в последний момент все же нашел для себя нужную тактику и стратегию.
Выйдя на подходящую полянку, все заняли свои места согласно существующего регламента: зрители в круг, поединщики напротив друг друга.
– Ну так мало тебе нас или в самый раз? – недобро осклабился Никита, поднимая крепко сжатые кулаки и дожидаясь бойцовой готовности от противника.
Алекс поступил так, как его любимый герой Белый Клык: напал без предупреждения. Только что стоял расслабленный, свесив вдоль тела вялые руки, и вдруг стремительно прыгнул вперед и намертво вцепился руками в волосы обоих братьев. Далее последовал дикий людоедский танец, в ходе которого Копылов изо всех сил бил противников головами друг о друга, добавлял удары им по лицам своими коленями, тащил их то в одну, то в другую, то в десятую сторону, не давая ни на секунду обрести опору для их ног. Братья отчаянно пытались разжать его пальцы, махали кулаками и даже попадали несколько раз Алексу по торсу, но из-за того, что они все время находились в состоянии беспорядочного полета, их удары не имели никакой силы. Через минуту они забыли уже и о собственных кулаках, лишь закрывая руками лицо и голову от ударов Копылова. Алекс же продолжал их безжалостно мутузить, уже сам не зная, как ему остановиться, ясно понимая, что второй раунд ему потом никак не выиграть.
Развязка наступила естественным путем. Сначала упал, рыдая, брат Никиты, а потом, воя, и сам Никита. Так они втроем и застыли: братья лежали, всхлипывая и стоная на земле, а Алекс, присев на корточки, продолжал их держать за волосы.
– Да отпусти ты их уже! – закричал от невыносимости этого зрелища Герка. – Все, Бобик сдох!
Алекс отпустил, выпрямился и стал приходить в себя. Обе его руки до самого локтя были исцарапаны в кровь, колени тоже дико саднили, одна штанина была порвана о чьи-то зубы, вторая штанина залита кровью. На братьев, которые продолжали без сил лежать на земле, лучше было не смотреть, их лица сплошь превратились в кровавое месиво.
А если я им кому-нибудь глаз выбил, не на шутку струхнул Копылов. Зубы и разбитые носы были не страшны, а вот глаз это ведь что-то совсем непоправимое.
– Никто ничего не видел – поняли?! – прикрикнул Герка на остальных троих испуганных пацанов. – Как стемнеет, они сами домой доберутся. Давайте, валим отсюда!
Брат Никиты пытался привстать и сесть. Сам Никита тоже шевелился, но подняться не мог. Оба с ненавистью смотрели на Копылова. Алекс с огромным облегчением разглядел на их красно-бурых опухших лицах все четыре глаза.
14
На следующий день во двор Евдокии Никитичны явились двое представителей закона: сельский участковый и следователь из района.
– Ну ты, Никитична, и бандита пригрела! – приветствовал хозяйку участковый. – Давай его сюда.
Вышедший к ним из своей комнаты Алекс заставил мужчин с недоумением переглянуться: чистое еще совсем детское лицо, рубашка с длинным рукавом и спортивные брюки, закрывающие все царапины, совсем не виноватый вид – мало походили на того свирепого кикбоксера, которого они ожидали увидеть.
– Ты вчера братьев Кондратьевых избил?
– Каких Кондратьевых? – спросила бабушка. – Никиту, что ли?
– Не то слово избил, он в больнице со сломанным носом и сотрясением мозга. А его брат без трех зубов и шрам на губе на всю жизнь.
– Да что ты такое, Петрович, несешь! – возмутилась хозяйка. – Какая драка? Когда?
Следователь, тем временем усаживался за стол и раскладывал свои бумаги для ведения допроса.
– Они первые начали! – крикнул в окно вездесущий и невидимый Герка.
– Брысь отсюда! – шуганул его участковый.
– Тебе четырнадцать уже есть? – деловито осведомился следователь. – Значит, будешь нести по всей строгости.
– Через неделю будет. Через неделю ему четырнадцать лет, – сказала бабушка.
Следователь и участковый переглянулись с еще большей озадаченностью.
– Ничего. Протокол все равно составлять будем, – решительно взялся за ручку следователь.
Через несколько минут им с участковым, однако, пришлось снова уже совсем беспомощно переглядываться между собой, это когда Алекс назвал свою школу-интернат. Так Копылов впервые от посторонних людей получил подтверждение, что он действительно учится в совершенно особой школе.
Тем не менее, протокол до конца все же дописан был. А вот о дальнейшем развитии событий менты как-то совсем забыли упомянуть. Поэтому Евдокия Никитична сразу после их ухода развила кипучую деятельность: быстро собрала в дорогу внука и нашла в деревне человека, который собирался на машине ехать в Москву.
Для Алекса эта строгая рациональная деловитость бабушки явилась приятным открытием. Особенно изумило, что она совсем не причитала о содеянном им, словно это было чем-то рядовым и обычным.
Все что он мог сделать напоследок для такой замечательной бабушки, это сбегать к родителям Герки и обменять у них так и нетронутую долларовую тридцатку на рубли, чтобы вручить их своей бабусе.
15
Генерал-майор Метелин имел полное основание считать себя обманутым и преданным. Не радовали его ни высокая персональная пенсия, ни доппаёк, который был в два раза больше пенсии и поступал на его банковский счет с той же регулярностью, что и казенный пенсион. Еще кроме госдачи за ним был закреплен водитель-охранник, но нужда в нем была уже чисто символической. Как только отпала необходимость регулярно мотаться в столицу, максимум, что осталось – это короткие рейды по торговым палаткам в радиусе пяти километров.
Предложение о преподавательской деятельности в системе ФСБ он отверг сразу же – слишком хорошо помнил, как в молодые годы сам презирал подобных преподов-старперов. Вместо несколько лет назад умершей жены теперь на госдаче хозяйничала проверенная по всей своей подноготной сорокалетняя домработница-сожительница. Проверенная-то она была проверенная, только втихую подворовывала привезенное из Москвы на трех грузовиках генеральское имущество, все эти дорогие крупные и мелкие безделушки, подаренные ему или им самим некогда приобретенные. Метелин пытался относиться к ее воровству с пониманием: в условиях гиперинфляции никакой зарплаты не хватит на достаточную жизнь, и даже сам ей обязательно что-нибудь дарил на все праздники, но все же старался поменьше смотреть в «честные» глаза своей хозяйки-сожительницы. Всякий раз, когда она заговаривала, не оформить ли им отношения в загсе, генерал выходил из себя, кричал, что его сын, работающий в посольстве в Канаде, является его единственным наследником и другого у него никогда не будет.
Дважды Метелина на заслуженном отдыхе пытались побеспокоить вездесущие газетчики, но без особого успеха – слишком обесценились их самые разоблачительные материалы, чтобы ему, теневому дирижеру кремлевских интриг стоило иметь с ними дело. Оставаясь неизвестным, он еще мог тешить себя своим былым могуществом, а, выступив, обязательно скатился бы на одну доску с каким-нибудь совдеповским министром или членом Политбюро.
Жалел ли он о том, что сделал на своей службе что-то не так, не на того поставил, не должным образом среагировал? Разумеется, нет. Жалость было какое-то не то слово. Если бы пришлось отвечать на этот вопрос перед каким-либо высшим судом, от которого не отмолчишься, Метелин непременно выкрикнул:
– Сделать по-другому нельзя было никак!! Не было той силы, которая могла переломить то,
