Копилка

  Его звали Егор, Егорушка – звала его мама. Он вырос, постройнел, лицом стал чёрен – была борода: "Сама отросла, – смеялся, – не брить же". Не брил бороду и усы, даже не постригал – вот и выросла к двадцати годам, а через пять лет – закрыла всё лицо. Люди смеются над ним: "Глаз не видно, покажи!" А он, хоть и хмур – не видно людям, смеётся, аль нет – не видно: глаза как пуговки таращит и всё! Однако не чёрен лицом так, как душой: заронил себе в душу ещё с детства – разбогатею и разбогател к двенадцати годам. Выменивал себе по мелочи всякие безделушки, но это сначала, потом стал безделушками торговать и стало получаться! Матери не говорил, хранил всё у себя, а ей только показывал фантики от конфет, которые "кто-то ел, а ему фантик достался только". Мать не обращала внимание на "шалости" сына: считала шалостями всё, что было не по карману ей и свекрови (та была старая и нуждалась в помощи). Отца не было и в помине: где был? – никто не знал; поговаривали... да мало ли кто скажет...  Егорушка жил припеваючи, если не считать конфет, которые ему всё же не позволяли, а так было всё – и одежда, и еда, и на игру давали денег. Тут надо сказать, игра не простая была, играли и взрослые, только у них по другому строилось, а у детей: собираются трое-четверо, кладут на кон по монетке и отбивают каждый себе, кто больше отобьёт, того и победа. Мальчик "отбивал" себе много, но матери не давал выручку, говорил: "Сегодня не повезло". А мать и рада: "Пусть играет, приучается..." Только один раз услышала за воротами, как обозвали её сына "богатей". "Какой богатей?" – подумала, но спрашивать не стала, ведь ни в чём не отказывали её мальчику – вот и богатей, думала.
"Мальчик" вырос, женился, всё в дом несёт, только жена плачет от него: ничего не даёт взамен её заботам – ни платка нового, ни платья. А он только ворчит: "Толку от тебя никакого..." Какой толк от жены ещё нужен? Вот он: в чистом, накормлен, постель убрана, в доме чисто, а по хозяйству – только там, где женщине по силам (так ведётся в семьях). Не заладилось с семейной жизнью, только жену винить нельзя: "Лишний рот", – сказал и отправил обратно к матери. А его мать стара стала, дряхлая бабка померла – похоронил кое-как, "как нищую", сказали, только не в глаза – бояться стали "Егорушку". От матери тоже "проку" не было, перестал кормить: "Это не ешь – не тебе... это не бери – сам съем..." Зачахла мать, на смертном одре лежит, просит Егорушку подойти к себе поближе.
  - Чего тебе? И отсюда слышу, говори.
  - Умираю я, Егорушка, подойди, – просит.
  - Ну... подхожу...
  - Егорушка, – еле шепчет мать, – отец твой...
И умерла.
  - Что отец? Что отец? – стал прашивать сын: его отец интересовал всегда. – Скончалась, старая, не могла раньше сказать...
А она не могла: боялась, что сын повторит "ошибку" отца, ведь он "Копилка" был, так и умер где-то. Старушку-мать оставил на беременную жену, а сам ушёл счастье с богатством искать, да и сгинул где-то. Нет, не сгинул, пришёл, сына увидел – разомлел от счастья. "Вот, – думает, – поживу за счёт сына". А сын отца увидал, покрылся потом: как похож на него – сына! Те же походка и осанка, да и разговор тот же – издалека начинает, а сводит к одному: что ты дашь мне за это?
Думал-думал сын и отказался кормить старого отца:
  - Вот, – говорит, – на этой кровати умерла моя мать, на той, – показал на полати, – умерла твоя мать: какую из двух выбираешь?
Отец не знал, какой смертью умерла его мать, про жену не спросил даже, но отказался: "Хоронит сын", – сразу подумал.
  - Нет, пойду, – сказал, – Копилка ты, как есть – Копилка.
Вот и весь рассказ. Хорошо он закончился – плохо? – об этом продолжения нет.