Зеркальное отражение

                                              1

    Как злорадно мне сейчас осознавать, что в этом мире ничто ничего не стоит!  Нужно лишь что-нибудь запланировать  — и ты слышишь хохот Господа Бога с небес. Беспечная, полная
надежд, юность... Когда в тебе еще столько неубитых жизнью стремлений и ты смотришь на свет, надев розовые очки! Только переживая душевные муки и
разочарования, начинаешь понимать истинную суть вещей: людишки никогда не изменятся. Они всегда будут напичканы своими жалкими пороками, как рождественская утка яблоками.
    А как жаль тех искренних, прекрасных, настоящих
самоотверженных чувств, способных зародиться в еще неискушенных сердцах и обреченных на неизбежную
гибель под тяжестью этих самых убийственных пороков!
    Чувства эти постепенно истлеют, временное помешательство пройдет, призраки прошлой любви померкнут и постепенно растают. И куда же девалась вечная, казалось бы
в тот момент, священная любовь? От нее осталось лишь смутное воспоминание, словно из другой жизни...
    Мне уже не больно осознавать, что никто никого не любит, что любовь — всего лишь химия, что нет ничего вечного в мире людей... Разбитые сердца выплеснут наружу всю скопившуюся в них злость, желчь и цинично рассмеются Любви в лицо. Да, в этом мире ничто ничего не стоит. И все начнут поступать так же, как поступали ранее с ними. Нет справедливости на свете!
    Я вспомнил историю рождения короля Франции Людовика  XIV.
    В этот сентябрьский день Анна Австрийская родила  близнецов. Но Франция не могла иметь двух монархов, которые разорвали бы ее, борясь за престол,  поэтому остаться должен был только один ребенок, будущий наследник престола.  Другого же мальчика отправили в самую глухую
провинцию, где он воспитывался чужими людьми, а когда вырос, его упрятали в Бастилию, надев на лицо железную маску (чтобы никто не заметил поразительного
сходства с королем). Несчастный получил прозвище Железная маска и до конца своих дней пребывал в заточении, он, принц крови! А вина его была лишь в том, что мальчик оказался братом-близнецом короля. Ужасная, несправедливая и печальная участь... Но у нас все было по-другому.
    С детства я любил разглядывать себя в зеркало, за что получил прозвище Нарцисс (самовлюбленный юноша из древнегреческой легенды).
    Я мог любоваться собою часами!  Как приятно смотреть на себя в зеркало и осознавать совершенную красоту! Я — само совершенство! Да, я красив! Я очень красив, я прекрасен, словно Бог, и готов кричать об этом на весь мир! Мне все равно, что вы обо мне подумаете, я просто обожаю себя! Ну и что? Разве любить это плохо? Даже будь это плохо, любить себя я не перестану.
    Я дотрагиваюсь до холодного зеркального отражения и трогаю свои губы, глаза, волосы... Этот мистер совершенство в зеркале — это я сам! Самодовольная улыбка озарила мое неподражаемое лицо. Ни за что не изменю себе! Я сам хочу целовать эти прекрасные губы, гладить эти прекрасные линии тела, принадлежать лишь только сам себе (остальные этого не стоят).
    Я прикасался губами к холодным губам зеркального отражения, повторяя, как сильно люблю его. Меня считали сумасшедшим, ведь я был помешан на себе самом!
    И вот, как-то раз я увидел, что отражение мое раздвоилось. Это вошел в мою комнату Тройд — мой брат-близнец.
    — Все любуешься, — скептически хмыкнул он.
    Я развернулся и посмотрел в его выразительные большие глаза. Он — это я, а я — это он. Мы одинаковы. Я не могу целовать свои губы, но если я поцелую его, значит поцелую
самого себя. Эта мысль мне понравилась и я с наслаждением обнял брата.
    — Что на тебя нашло? Приступ нежности? С чего бы это? — спросил Тройд, удивившись моему внезапному порыву.
    Я с озорством посмотрел на него и чмокнул в губы.
    — Ты что?!  — отшатнулся Тройд.
    Мой взгляд стал вполне серьезным. Я долго и многозначительно смотрел на него:
    — Ну ты же сам хочешь этого, разве нет?
    — Безумный! Псих! — вспыхнул Тройд. — Ты помешался!
    Я сделал попытку удержать его, схватив за руку, но он вырвался с дьявольской силой и убежал к себе в комнату.
    Я стоял, словно пораженный громом... Теперь я точно знал чего хочу — я хотел его, то есть себя в его лице.
    Я стал одержим Тройдом. Не мог есть, не мог спать по ночам. Я прикладывал ладошку к стене — я знал, что за стеной спит он. При одной мысли об этом я начинал пылать от страсти. Все внутри меня буквально горело огнем.
    Видя эту нездоровую одержимость, Тройд стал меня избегать, а это было особенно мучительно.
    Я едва ли не со слезами на  глазах смотрел на наше детское фото, где мы стоим совершенно одинаковые. В одинаковых футболках. Стоим и улыбаемся, взявшись за руки. Мой брат, мой мальчик! Как же мы отдалились друг от друга! Почему же ты меня так избегаешь!
    С самого детства я не придавал значения мнению других людей. Мне было абсолютно наплевать, что обо мне подумают и кто подумает. Кто сказал, что я не могу любить тебя, Тройд?
Потому, что мы одного пола или, может быть потому, что мы братья? Инцест! Все это предрассудки, выдуманные гнилым и, вызывающем в моей горделивой душе отвращение, обществом людишек. Да мне наплевать,что вы обо мне подумаете!
Слышите, НА-ПЛЕ-ВАТЬ!! Я не думаю о вас вообще.
  Тройд стал другим. Он попросил, чтобы его пересадили подальше от меня за парту в другом конце класса. Он стал делать все, чтобы от меня отличаться, чтобы не быть на меня похожим. Он выкрасил пряди в красный цвет и даже нарастил волосы в парикмахерской, чтобы они казались длиннее
моих. Он сделал себе пирсинг, потому что его не было у меня. Он надевал совершенно другую одежду.
    — Ты можешь изменить прическу и имидж, Тройд, но тебе не изменить черты своего прекрасного лица, которое, как две капли воды, похожее на мое! — говорил я ему.
    Он молча уходил. Мы почти перестали общаться. Я лишь слышал сухое "привет" за обедом и "спокойной ночи" за ужином. Как же, ведь этого требовали приличия! Если бы я не
хотел разговаривать, то на его месте наплевал бы на всякие приличия и просто не разговаривал бы.
    Страсть хищным волком впилась в мой мозг, душу и тело. Я не мог ни о чем другом думать. Кажется, мой нарциссизм перерастал в самую чокнутую что ни на есть любовь к
родному брату.
    Все так же часами разглядывая себя в зеркале, я уже не думал ни о чем, кроме него и, трогая холодную зеркальную гладь, шептал:
  —Тройд...
    Я представлял, как мы целуемся, как мы любим друг друга. Я представлял, что бы вытворял с ним в постели. Мой первый сексуальный опыт был бы с родным братом! Нет, с любимым родным братом! Так звучит лучше.
    Я не имел совершенно никакого опыта в сексе ни с девушками, ни с парнями. Последнее людишки называют, кажется, гомосексуальностью. Но это не столь важно. Да, я с удовольствием отдался бы собственному брату! Не хочу никого другого!
    Я скачал из инета пару роликов любовных сцен между геями, но там было все настолько гадко, что меня едва не стошнило в унитаз.
    Мерзкое, дешевое порно. Есть разница между порнографией и эротикой. Эротика — красивые откровенные сцены, секс преподносится как танец тел, как прекрасное искусство; дешевое же порно не вызывало у меня ничего, кроме отвращения.
    Я был слегка романтичен. Я думал, что у нас получилось бы очень красиво в первый раз. Он отдался бы мне, я бы отдался ему. Наши две половинки стали бы снова одним целым. Как я хотел его! Я, наверное, отказался бы от "Хаммера", если бы его мне подарил отец, чтобы только обладать Тройдом. Но это было невозможно и мечты мои рассеивались, как песчинки, унесенные ветром. Я просто сходил с ума.
    Как-то раз, не выдержав, я признался ему, как сильно хочу его. Тройд посмотрел на меня, как на психа. Я молотил кулаком по стене, молотил отчаянно, мешая Тройду спать. Я слышал его приглушенные, из-за разделявшей нас стены, проклятия.
    Надо сказать, что потом я окончательно обезумел. Я хотел секса, как молодой кобель.
    Да, конечно же, с моей внешностью не составило бы и малейшего труда подцепить какую-нибудь глупенькую дурочку, верящую в прекрасных принцев, я красноречиво рассказал бы ей сказку о любви и секс на всю ночь был бы обеспечен. Но нет же!
    Тогда мне вспомнилась притча о льве и собачке.
    В зоопарке жил лев. Каждый день ему в клетку кидали собачку, которую он разрывал на куски, чтобы пообедать сырой собачатиной. В один прекрасный день к нему бросили очередную собачонку, которую он почему-то не тронул, а, наоборот, полюбил ее. Они вместе ели из одной миски и собачонка спокойно спала на  льве, свернувшись клубочком. Но потом она вдруг заболела и умерла. Лев тосковал так сильно, что едва не издох сам. Ему кинули другую
собачонку, пытаясь заменить ею предыдущую, но лев разорвал животное. Ему была нужна только та собачонка, ИМЕННО ТА, И НИКАКАЯ ДРУГАЯ. Та, которую уже не
вернуть...
    Думаю,эта притча как нельзя лучше характеризует мои настроения по поводу Тройда. Ночью, прижавшись всем телом к стене, безрезультатно пытаясь услышать сквозь нее
дыхание брата, стук его сердца, я не выдержал и помчался к нему в комнату.
    Тройд спал, засунув, как всегда, голову под подушку. Я осторожно остановился у его кровати и включил светильник. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что мне делать. Вся
моя храбрость мгновенно улетучилась. Поняв, что попусту стоять не стоит, я дернул Тройда за плечо. Конечно он не проснется, он всегда крепко спит! Я впал в уныние, но идею подала стоящая на столе шкатулка, подаренная матерью на день ангела. Я завел шкатулку и поднес ближе к подушке, из-под которой торчала красная прядь его волос. Заиграл Моцарт, сороковая. Тройд вскочил на кровати, он испуганно и удивленно уставился на меня.
  — Чего ты хочешь? — придя в себя, спросил он.
  — Тебя, тебя! — не выдержав, умоляюще проговорил я.
    Наверное также жалобно мяукает голодный котенок, надеясь на кусочек Вискаса.
    Дальнейшая сцена полностью поразила Тройда, едва не прибив его к стенке. Не имея возможности далее сдерживать свои эмоции, я грохнулся перед ним на
колени, стал плакать и заламывать себе руки, повторяя, что умру, если он не ответит мне взаимностью и моля хотя бы об одном недетском поцелуе.
    Тройд слушал меня, разумеется полностью шокированный. Потом его рука потянулась к телефону.
  — Что ты делаешь? — спросил я.
  — Собираюсь вызвать тебе психушку, — отвечал Тройд.
  — Не надо, — простонал я. — Я же люблю тебя...
  — Ты болен, Нарцисс! — проговорил Тройд. — Ты серьезно болен.
    Он тогда посмотрел на меня так, как непременно бы посмотрела жалостливая санитарка на дурачка из психбольницы. Это было сожаление. Меня это взбесило.
  — Я не болен! — стал кричать я в гневе.
    Меня охватило такое остервенение, а тело так пылало от страсти, что я решил овладеть братом силой. Я прыгнул на него, как дикая пантера на свою добычу. Тройд опешил от
неожиданности. Я свалил его на кровать и прижал всем телом, чтобы он не мог пошевелиться. Что-то внутри меня ликовало. Вот они, эти долгожданные, такие сладкие губы, вот оно, это нежное тело, которое я желал, как зефира в праздник.
    Мы смотрели друг на друга. Я с победоносной улыбкой, а Тройд с нескрываемым испугом. Я