1. Нимфея
– Никто не знает наверняка, как устроена Вселенная, и тем более – как устроен тонкий, невидимый мир, – произнёс Диас, седеющий рослый мужчина с холёным лицом, сидящий за обеденным столом, и повернул голову к огромному, во всю стену, окну. Сквозь стекло был виден каскад из розовых кустов, открывающий вид на пруд с зеркальной чёрной поверхностью, в которой отражалось небо и склонившиеся у берега ивовые деревья. От пруда расходился дугой берег, усыпанный белым, сверкающим, как снег, песком. Маленький пляж упирался в изящную изгородь, имеющую вид тонких кружевных кованых решёток. За изгородью простиралось сплошное зелёное пятно – это была площадка для гольфа. Аккуратная сочная трава по обеим сторонам игровой площадки вспыхивала на солнце, как будто над ней был рассыпан сверкающий бисер. В ажурных кустах были спрятаны водяные механизмы, орошающие поляну, и время от времени в столбах водяной пыли вспыхивала и вибрировала в воздухе прозрачная радуга. Мир вокруг источал особенное, прохладное тепло – здесь царило вечное лето.
Стол был укрыт гладкой белой скатертью, на которой чопорно застыли серебряные столовые приборы – миниатюрные скульптуры в виде причудливых химер. За столом, в кремовой полупрозрачной тунике из легчайших волокон, сидела жена Диаса – Гелия, а у её ног копошился маленький Альберт, единственное чадо супружеской четы.
– А ты не допускаешь, что мы просто не видим этих миров? Например, в нашем измерении световые лучи преломляются таким образом, что параллельный мир становится просто невидимым? И единственное, что нам доступно – это ощущения, присущие чутким носителям светлых энергий? – задумчиво спросила Гелия и пригубила немного красного вина из бокала. Венецианское стекло на миг окатило её светлую светящуюся руку нежными бликами.
– Вполне может быть… – кивнул супруг, не отрываясь от созерцания пейзажа за окном, и перевернул чашку с допитым кофе вверх дном. Затем, так же глядя в окно, на ощупь взял со стола серебряный колокольчик и потряс им. Это был сигнал для живой прислуги. Пора было убирать со стола остатки завтрака. Все работы, связанные с тяжёлым физическим трудом, в этом идиллическом мире давно выполняли умные роботы. Живая прислуга вносила в размеренный быт оттенок старинного психологического комфорта. Нет, роботы – это было совсем не то. Ими пользовались, в основном, люди из более низких сословий, чья энергетика была более грубой и менее взыскательной к внешним ощущениям.
Диас скользнул взглядом по гладкой кварцевой тропинке до леса, окружавшего лужайку, в центре которой находился великолепный загородный дом из белого ракушечника, затем его взгляд переместился обратно, и остановился на усеянной лепестками роз и кувшинками поверхности пруда. А вернее, на плавающей в пруду обнажённой девушке. Она безмятежно плескалась, фыркая и радостно улыбаясь, её лицо было обращено к дому. Обитателей она не видела – окно скрывало их за тонированным стеклом. Это была водяная танцовщица. Нимфея. Она плавала среди лилий каждое утро – в этом заключалась её работа.
Диас подумал, что её давно пора заменить: с тех пор, как девушку наняли, прошло уже три года, и она давно уже перестала быть хрупким подростком – её тело налилось и стало почти взрослым. Улыбка уже не была такой трогательной, и с каждым днём казалась Диасу всё более фальшивой. Те, кого нанимали для подобной работы, быстро старели и уже не вызывали в Диасе приятных сентиментальных чувств. Он подумал о том, что следует позаботиться о дальнейшей судьбе этой нимфы. Выбрасывать её на улицу было бы и негуманно, и несправедливо: за три года нимфея не заслужила ни одного упрёка.
Малыш Альберт, светлоголовый, в кудряшках, как Купидон, возился на полу из тёплого бежевого полимера. Вокруг него, покачиваясь, кружились игрушки, состоящие из воздуха и материализованных иллюзий. Здесь были прозрачные кубики с мерцающими буквами-голограммами древних алфавитов внутри, прозрачные сферы с объемными движущимися фигурками доисторических животных, сверкающие сферические клетки с редкими искусственными птицами, которые выглядели, пожалуй, ярче и привлекательнее, чем живые. Блестящий, цвета холодного олова, космический корабль с крошечными иллюминаторами и яркими фосфоресцирующими огнями на вращающихся дисках в виде сверкающих колёс. Огромная прозрачная бутыль из голубоватого стекла, а внутри – старинная деревянная пиратская шхуна с чёрным флагом, на котором скалился белый череп на скрещенных человеческих костях. На палубе судна суетились крошечные живые пираты в банданах.
Диас, наконец, отвлёкся от нимфы за окном и со сдержанной нежностью взглянул на сына, потом на парящие вокруг него игрушки и произнёс:
– А может быть, всё дело в том, что мы не можем увидеть параллельный мир так же, как, например, нас не видят насекомые, пчёлы, комары и другие мелкие букашки? Вот микробы, например: они нас не видят, а мы их видим – но только через микроскоп.
Гелия вздохнула:
– Когда-нибудь мы узнаем и увидим, как там всё устроено.
– Не волнуйся, это будет ещё не скоро… – усмехнулся Диас, ещё раз взглянув на пруд и на то, что там происходило. В сословии, к которому принадлежала эта семья, люди жили долго, около пятисот лет. И это был не предел. Жизнь можно было продлить вдвое и втрое. Но всё же многие выбирали путь в усыпальницу, пресытившись впечатлениями и мечтающие о познании бесконечной жизни по ту сторону земного бытия. Жизнь у земных богов давно уже была практически бесконечной. Чего нельзя было сказать о тех, кого нанимали для живой работы – как, например, эту голую нимфу, плавающую в пруду во время завтрака. Такие жили до тридцати, иногда – до сорока. После этого их отправляли на утилизацию – пользы от них не было никакой.
Дверь, мелодично дилинькнув, распахнулась. На пороге стояла ухоженная прислуга в белом переднике с кружевами ручной работы. Альберт вдруг засмеялся, выхватил из кружащихся, как будто на невидимой карусели, игрушек, созданных его воображением и умной домашней техникой – бутылку с корабликом внутри и блестящий космический корабль. Затем проворно вскочил и, в несколько резвых прыжков, оказался у двери. Проскользнув мимо прислуги, он бросился бежать к пруду.
2. Кожаный Ремешок
Небо над морем, ещё недавно безмятежно-голубое и ясное, вспучилось тёмно-сизыми облаками и отяжелело. Из морской глубины на поверхность поднялись мощные тяжёлые водяные массы. Экипаж пиратского галеона «Смертельная Жемчужина» только что залил в свои утробы по бутылке доброго выдержанного рома и отплясывал темпераментную жигу. «Жемчужину» резко отбросило сначала назад, затем – вперёд. Матросы попадали на дощатый пол палубы и моментально схлынули вниз, просочившись в люк с юркостью испуганных муравьёв и разбежавшись по кубрику. Нарастала большая морская качка, и многих просто стошнило.
И только Генри Кожаный Ремешок остался на палубе, привязанный к мачте крепкими верёвками так, что затекли связанные за спиной запястья. Генри получил своё прозвище не зря, так как слыл среди пиратов отменным палачом. Он казнил пленных красиво и аккуратно: захлёстывая на шее обречённых кожаный ремень. Он не был склонен к бессмысленному садизму, не выносил вида льющейся крови, не любил смотреть на мученическое выражение лица у очередной жертвы. Ритуал умерщвления был им отработан до виртуозности: Генри становился за спиной приговорённого и ловко душил жертву в считанные секунды, ломая горло и сворачивая шею, как только у смертника начинались конвульсии. Смерть происходила без лишних мучений, поэтому тех, кого отправляли на расправу к Генри, вслух называли «счастливчиками».
Как обычно, хватив лишнего после удачной охоты на торговое судно, Генри принялся рассказывать о том, как стал пиратом. Во время рассказа из него пёрла такая спесь, что у пьяных собутыльников возникало желание дать ему пустой бутылкой по без умолку говорящей голове. Как правило, это происходило в течение часа после начала попойки, когда Генри уже был не в состоянии понять, откуда ему прилетело столь непочтительное обращение. Тогда он зверел и начинал кидаться на всех, кто подворачивался под пьяную руку, щёлкая своим знаменитым крепким ремешком и угрожая отправить на тот свет благодаря удавке любого, кто косо на него посмотрит. После этого разбушевавшегося пирата привязывали к ближайшей мачте и оставляли остывать до утра. Зато утром, вспоминая произошедшее накануне с добрым похмельным смехом, приносили ему сменную одежду, ибо предыдущий пиратский костюм Генри всегда умудрялся основательно загадить, помогали вымыться, выплёскивая на него морскую воду из вёдер. А когда он, счастливый и разомлевший от дружеского участия, отфыркивался и, смеясь, расспрашивал, кому он вчера вмазал – щедро наливали рома на опохмел.
В этот раз всё складывалось хуже некуда. Когда струи начали хлестать сквозь абордажную сеть, натянутую над фальшбортом, и ледяные струи окатили продрогшего Генри с головы до ног, он окончательно протрезвел и испугался. Паруса трещали и, казалось, готовы были лопнуть, а с небес хлынул водопад, как в утренних снах Генри, которые ему обычно снились после разнузданной пиратской попойки. Но это был не сон, Генри Кожаный Ремешок готов был в этом поклясться на Библии! Небо над головой стало настолько жутким, а качка – столь резкой и невыносимой, что Генри вытошнило прямо на палубу.
3. Элвис и Сумасшедшая Сью
Элвис Моу, астронавт высшей категории, сидел в уютном кресле перед несколькими мониторами. В гигантских иллюминаторах виднелось чёрное небо. Из мрака медленно всплывали светящиеся космические частицы, виднелись далёкие звёзды. Это был его последний полёт. И дело было не в том, что ему уже сорок лет, а у Сью ещё не родилось ни одного ребёнка. В конце концов, рождение детей давно уже не было проблемой в мире, где все короли были давно мертвы, а человек, наконец-то, обрёл безопасность и заслуженный комфорт. Генетические параметры обоих в норме, биоматериалы хранились в надёжном медицинском банке. И нужно всего лишь подать заявку на приобретение права на потомство. Нет, дело было не в формальностях, для которых у Элвиса никогда не хватало времени. Всё дело было в Сью.
Они познакомились в нейросети, понравились друг другу, поженились, виделись каждый день, занимались любовью (разумеется, виртуально, но ведь ощущения, как рассказывали бывалые люди, такие же, и даже сильнее!) Они устраивали романтические ужины на двоих, хотя и существовали на гигантском расстоянии друг от друга, признавались друг другу в любви, говорили взаимные комплименты – ибо что такое любовь, если не постоянная взаимная комплиментарность? А ещё они показывали друг другу личные достижения. Он отчитывался о проделанной на борту работе, рассказывал о далёких планетах и галактиках с прекрасными именами, она – демонстрировала новые картины. Картины были так себе. Слегка неуклюжие, иногда аляповатые, со смещённой перспективой, а то и вовсе без неё. Но глядя на незатейливые фигуры на полотнах Сью, Элвис ловил себя на том, что в груди у него появляется сладкое
Худ. Михаил Хохлачёв
