опустошением магазинных полок, что привело к появлению на острове второй волны переселенцев, на этот раз дальних. Половина русскоязычной Средней Азии сидела на чемоданах и высматривала куда податься. Добрались её эмиссары и до Симеона. С ними разговор был короткий и деловой:
– Нам нужны трудоголики с хорошими дипломами и без вредных привычек.
Эмиссары не возражали, лишь задавали дополнительные вопросы, во всё вникали, забирали наши представительские видеокассеты и проспекты и уезжали. Затем приходили телеграммы, и сафарийский автобус отправлялся во Владивосток встречать мигрантов, нагруженных не столько скарбом, сколько многочисленным семейством. Всего за зиму и весну 1991-го года прибыло около сорока таких семей, сразу же оказав заметное влияние на всю симеонскую жизнь. Отборные специалисты: вузовские преподаватели, телевизионщики, врачи, переводчики с арабского и персидского, – они с ходу набрасывались на наши театральные премьеры и газеты, школьное преподавание и земельные пятаки. Не было ни пьяниц, ни бездельников. Каждый понимал, что на другое переселение у него уже просто не хватит энергии, и старался влиться в сафарийские ряды изо всех сил.
Видя, как новоприбывшие с готовностью распределяются по четырём командорствам, всколыхнулись и многие симеонцы. Сначала в Воронцовское командорство запросились раздельщицы рыбы с рыбзавода, затем в Севрюгинское – рабочие зверофермы. И движение, начатое как стихийное, завершилось в конце концов полным разделом всего посёлка на четыре епархии, подчинённые четырём командорам. Распределили даже тех, кто этого не хотел.
Никакого двоевластия, впрочем, за этим не последовало. Вадим по-прежнему держал в своих руках вожжи внешнего управления Симеона, но уже даже самые малограмотные симеонцы хорошо понимали, что сафарийскую лошадь можно легко отвести к водопою, но напоить её, если она не захочет, никому не удастся. Следовательно, настоящая власть находится там, где заседает Совет четырех, и где грозный мэр далеко не первая скрипка (ему в отличие от Воронца мы права на 2 голоса не давали).
У упёртых симеонских правдолюбцев голова шла кругом: как прищучить самого главного островного начальника, если этот начальник не поймешь кто? Севрюгин обещает и делает только то, что в сфере его нищей казённой власти. Гербовые патроны могут выдать небольшую матпомощь и то раз в полгода, не чаще. Сидящие в пентхаузах галерники могут всё, что угодно, но взамен заставят отработать на своей галерной барщине. У кого же потребовать просторные апартаменты, японскую машину, путёвку в Сочи и так, чтобы на халяву?
Действительно, при всём наплыве мигрантов с квартирами и путевками на Симеоне проблем практически уже не было. На сафарийские деньги покупались дома и квартиры в крупных городах вдоль всей транссибирской магистрали, и многие галерные семьи направлялись в них на год-два быть там нашими полпредами и коммивояжёрами. Для одних это было наказанием, для других – широким полем увлекательной деятельности. Следуя предписаниям, засланные симеонские казачки знакомились там с местной творческой интеллигенцией, посещали выставки, премьеры, литобъединения, выявляли одно-два молодых дарования и предлагали им двухнедельную поездку в Сафари. Те приезжали, галопом впитывали все наши плюсы и, не успев разглядеть минусы, возвращались обратно, потрясённые всем увиденным.
Помимо подписания договоров о поставках товаров наши коммивояжёры занимались в своих корпунктах ещё и мелким промышленным шпионажем: закупали и пересылали на Симеон всевозможную сувенирную и хозяйственную мелочёвку, часть которой мы тут же начинали производить у себя. Заодно эта система корпунктов по всему Трансибу принесла огромное преимущество сафарийцам в челночном бизнесе, давая им возможность бесстрашно и с удобством перемещаться от Польши до Турции и наполнять галерные сейфы драгоценной валютой.
Наплыв специалистов из Средней Азии не только усилил наше преподавательство и драмтеатр, но и помог полностью укомплектовать телеканал и радиостудию. Уже к маю 1991 года была введена в строй 15-метровая вышка на вершине Заячьей сопки, и в зону уверенного приёма нашего телесигнала вошли пол-Владивостока, Находка и несколько райцентров юга Приморья.
Кажется, ну какую мы можем составить конкуренцию московским и краевым телеканалам? А ведь составили. За счёт новейшей аппаратуры и прекрасно оборудованных в Третьем парусе съёмочных павильонов и малого концертного зала, и конечно за счёт своего собственного вкуса: показывать только то, что сами хотели бы смотреть. Поэтому ничего удивительного, что уже после первых трансляций нашлось немало желающих прибрать к рукам наш телеканал. Представители новоявленных партий, фирм, банков начали регулярно наведываться на остров и прощупывать почву: как и за сколько, и можно ли вообще?
Никто, впрочем, не рискнул купить канал целиком, репутация в Приморье у нас уже была вполне определённая, и все прекрасно понимали, что мы всё равно будем делать только то, что сами захотим. Поэтому торг шёл за передачи, рекламные минуты, фирменные заставки. И из дела совершенно затратного сафарийское телевидение на глазах стало превращаться в нечто прилично денежное и популярное, так что через год мы уже сами не могли понять, кто кому больше принадлежит: телестудия Сафари или Сафари телестудии. Пошли в ход все наши галерные конкурсы и телеигры, театральные постановки и детские концерты, выступления заезжих знаменитостей и собственные учебные программы. Табу соблюдалось лишь в отношении производства игровых фильмов. Тут Отец Павел с Аполлонычем выступали единым фронтом.
– Ну не с чем мне с таким выдающимся выступить, – откровенно признавался барчук. – А с никому не нужным суррогатом выступать не хочется, особенно на фоне вот этого окружающего ассистентского кино.
– А выдающееся кино для нас было бы ещё хуже, – соглашался с ним Воронец. – Несоразмерно оно нашему острову, а всё несоразмерное надо удалять.
– А пятьдесят наименований книг в год это для нас соразмерно или нет? – с прищуром вопрошал нашего Суслова Севрюгин.
– Тоже несоразмерно, но будем надеяться, что или в стране бумага кончится, или мода на домашние библиотеки лопнет.
В этом был весь обновлённый Воронцов: сошедший с вершины Заячьей сопки, но так и не взявший в свои руки бразды правления даже над собственным командорством, как бы продолжая с полукилометровой высоты взирать на нас бренных и суетных.
Тем временем подошел к концу очередной учебный год, и на Симеон, вернулось Воронцовское любимое чадо – Катерина-Корделия, и вся сначала сафарийская, а потом и симеонская жизнь вдруг пошла по новому сценарию.
Вернулась не одна. Помимо компаньонки Катерину сопровождал великовозрастный, весь заросший волосами бой-френд и десятилетний беспризорник, прибившийся к их компании в домодедовском аэропорту. Как они его везли без документов – это вообще отдельная история. Впрочем, беспризорник вызывал любопытство меньше всего – к их периодическому появлению и усыновлению в Сафари все уже успели привыкнуть. То, что приёмной матери самой только восемнадцать лет, тоже никого не смущало: ведь не кто-нибудь, а Воронцовская дочка, значит, знает, что делает. Зато тридцатилетний бой-френд поверг всех галерников в крайнее смущение. Основой сафарийского уклада изначально было то, что командоры себя вели как люди, сделанные из другого теста, и вдруг такой дешёвый, на уровне заводского общежития любовный мезальянс.
Грозные зграйские очи немедленно сфокусировались на компаньонке: как она такое допустила? Но та была почти не виновата. Оставшись на полчаса без присмотра, Катерина просто осуществила свою мечту: познакомилась на улице с рядовым московским парнем, который даже не был студентом, узнала, как его зовут, и поняла, что имя Родион Первый звучит для будущего симеонского монарха совсем неплохо.
Словосочетание «новые русские» уже было в ходу, и волосатый Родька принял свою уличную знакомую за дочку одного из них, великодушно позволив любить себя, как ей заблагорассудится. Полагал, что полностью контролирует ситуацию. Ничего не ведал о наказе, некогда данном Отцом Павлом дочери, насчёт совмещения власти и личной жизни:
– Сафари – это твоя любимая кошка, которая всегда должна спать на подушке между тобой и кем-то ещё.
То есть суп и мухи, будь ласка, всегда отдельно. Поэтому её нимало не смутило, что Родька оказался убеждённым пижоном и бездельником.
– Ну что ж, – решила она, – сам сузил себя до функций ночного мужа, так тому и быть.
Единственной неясностью для Катерины было, как именно ей следует справлять свою свадьбу. Но стоило ей лишь пару дней походить по Сафари, зайти в пару кафе, дружески кивнуть десятку знакомых и – пожалуйста, ты уже знаешь, чего от тебя ждут, и как тебе следует поступить, причём первое со вторым вовсе не обязаны совпадать.
В общем, через два дня Катерина со своим Волосатиком подали заявление в сельсовет Лазурного и ещё через неделю их там благополучно расписали, и Екатерина Воронцова превратилась в Екатерину Матукову.
Весь Симеон замер, понимая, что подобная фронда в первом сафарийском доме должна и будет иметь самые важные последствия. Ждали проявления Воронцовского гнева, а дождались его со стороны Катерины-Корделии. Молодой муж при регистрации отпустил при свидетелях в адрес жены глупую шутку – и свою первую брачную ночь провёл в лучшем застенке моей гауптвахты.
– Если дочка себе такое позволяет, то что же позволит себе отец? – спрашивали друг у друга изумлённые симеонцы.
У Отца Павла с юмором всегда был полный порядок, поэтому он явился к Родьке в изолятор со своим свадебным подарком – ключами от трёхкомнатной симеонской квартиры, при этом отнюдь не отменив принудительного заключения зятя. Сама свадьба тоже вышла весьма своеобразной. Павел с Жаннет ждали свадебный кортеж у себя в «Горном Робинзоне», но когда выяснилось, что Родька уже в застенке, то они отказались принимать дочь, просто выставив за ворота шале все напитки и приготовленные блюда. И свою свадьбу Катерина отмечала лишь в компании двадцати однокашников на одном из туристических кострищ.
Такое начало семейной жизни могло обескуражить любую другую девушку, но только не Катерину.
– Полный нормалёк! – смеясь, говорила она на свадебном пикнике. – Наоборот, я бы очень удивилась, если бы родичи приняли меня без мужа.
– А раз знала, то зачем посадила его? – спрашивала одна из бывших подружек.
– Я же ему русским языком говорила, что здесь не Москва, что если написано, без галстука не входить, то и не войдёшь, а он не верил.
– Не каждый муж простит такое обращение, – сомневалась подружка.
– Ну два раза побьёт, один раз за волосы оттаскает, зато потом любовь ещё лучше будет, – невозмутимо отвечала юная фурия.
Как следует оглядевшись вокруг, она перевелась из стационара московского элитного института на заочное отделение владивостокского политеха и, засучив рукава, энергично взялась за управленческие дела. Смена фамилии вызывала щекотливые вопросы,
