преданные читатели, а благодаря многочисленным корпунктам и торговым точкам симеонский еженедельник ухитрялся быть вполне рентабельными и не уменьшил, а даже увеличил свой тираж.
Да и само Сафари при повальном обожествлении рыночной экономики было у многих уже как кость в горле. Вот и резвились как могли: «Командное управление хозяйством», «снова лишение низов инициативы», «полный произвол», «жалкие попытки реанимировать отжившее», – какие только эпитеты не раздавались в наш адрес. Что верно, то верно, кое-что несуразное мы действительно делали: например, по всему Приморью скупали и свозили на Симеон памятники и бюсты вождей мирового пролетариата, а также все старые знамёна и символы. Едва сведенья об этом просочились в печать, сейчас же заговорили о «золоте партии», часть которого, оказывается, вот оно, через подставных лиц помещено в Симеон-Сафари, а вся эта скупка понадобилась для будущей реставрации коммунистического режима. На самом деле памятники и бюсты скупались, чтобы не подвергать их глумлению дворни, и отправлялись частью на склады, а частью в мастерские, где наши умельцы пытались переделать их в памятники другим лицам. Со знаменами было и того проще. Собрание на стадионе всех симеонцев проголосовало за собственный симеонский гимн и знамя, и над поселковым сельсоветом взвился бывший флаг Советского Союза с вышитым на нём золотым мамонтом. Когда Вадиму указывали на неправомерность подобных действий, он всякий раз брал под козырёк и обещал исправиться, но стоило краевому чиновнику отплыть на материк, как Золотой Мамонт взвивался над сельсоветом вновь.
Чем ещё донимало Сафари неофитов российского капитализма, так это восстановлением на Симеоне пионерской и комсомольской организаций. Названия были другие, но смысл тот же, благо уже было где развернуться окрепшей сафарийской идеологии. И детская страница в «Робинзоне» заполнилась намеренно стилизованными сводками о сданной ребятами макулатуре и металлоломе, высаженных саженцах и выращенных индюшатах. Симеонские комсомольцы в свою очередь рапортовали о невиданных успехах в труде, спорте и творчестве. Регулярно стали проводиться всевозможные опросы наших тинейджеров на предмет того, что они любят смотреть, слушать, читать, как развлекаться. Размноженные двадцатитысячным тиражом «Робинзона» эти опросы отправлялись в краевой центр, где становились популярным чтивом их сверстников.
– А давай теперь ту же идею перенесём на взрослую публику, – предложил Аполлоныч. – Дразнить гусей так дразнить.
И вот уже «Робинзон», ничтоже сумняшеся, принялся объявлять десять выдающихся явлений в культурной жизни Приморья (от лучшей газеты до лучшего ресторана) с вручением им соответствующих дипломов и денежных премий. Ну как с нами такими можно было дискутировать, если на все выпады оппонентов мы отвечали тем, что их претензии в самом буквальном виде ещё активней воплощали в жизнь?
Наибольшее удовольствие от газетных нападок получал, естественно, Отец Павел, ещё на заре гласности назвавший журналистов однодневными насекомыми, почему-то мнящими себя полноценными людьми. Теперь он прямо купался в глупости газетных шпилек и придумывании новых для оппонентов провокаций. Причём делал это не выходя из своего шале в «Горном Робинзоне», прекрасно зная, что любое его слово, произнесённое пусть даже в присутствии двух-трёх человек малиновым звоном разносится потом далеко окрест.
Следующий 1994 год выдался ровным и спокойным. Пока вся страна в телевизионной заторможенности наблюдала за первой чеченской войной, мы тихо-мирно праздновали десятилетие Сафари, сорокалетие троих зграйщиков и первый выпуск нашего училища, состоящего из одних симеонских отпрысков. Праздновали без того размаха, что был на пятилетие, но с еще большим шармом, если можно так выразиться. Устраивали торжественные банкеты и балы-маскарады, на которые приглашали лучших приморских музыкантов и артистов. Среди тамошней богемы это создало некоторое нервное напряжение, дело было даже не в увесистых гонорарах, а в самом факте приглашений. Как бы не нахваливали «творцы» друг друга во Владивостокских междусобойчиках, получить нашу оценку уже считалось более весомым и престижным. После любой премьеры каждый из них с дрожью открывал по средам наш «Робинзон», зная, что лебезить там перед ним никто не будет, а, напротив, по косточкам разберут все плюсы и минусы его выступления. Ну, а уж получить на Симеон индивидуальное приглашение было и вовсе престижно. Особенно после того, как мы пару раз прямо с причала завернули на материк полдюжины пьяных московских гастролёров, а ещё нескольких из них печатно уличили в откровенной халтуре.
Под занавес года прошли у нас и очередные выборы мэра, на которых горячо любимого Севрюгина сменила не менее любимая Катерина-Корделия. Перемена вышла несколько неожиданной и для сименоцев, и для самих командоров. На остров вдруг явились ходоки с материка и настойчиво стали приглашать Вадима покняжить на лазурчанском троне. Выяснилось, что когда-то ещё в самом начале, мы, покупая очередную халупу в Лазурном оформили её на имя Севрюгина. Это на Симеоне Вадим был всего лишь сафарийским фермером-дачником, а вся его законная собственность была там, на противоположном берегу пролива. Теперь лазурчане хотели вернуть своего гражданина в качестве апробированного и хорошо зарекомендовавшего себя градоначальника.
Вадим слегка поупирался, но так, для виду. Прельщало пятнадцатитысячное население новой вотчины, да и Катерина с Дрюней слишком активно наступали ему на управленческие мозоли, поэтому всё как следует взвесив, он-таки дал согласие на свою избирательную кампанию в Лазурном. Там, конечно, голосовали за него не столь дружно, как на острове, понадобился даже второй тур выборов, но избран в мэры он всё же был.
А симеонцам пришлось довольствоваться тем, что определит Бригадирский совет. По всем параметрам Андрей-Дрюня подошёл бы им больше, как-никак почти народный трибун и гроза оборзевших патронов, но мы решили не нарушать старшинства. Жизнь она длинная, ещё все командоры успеют в симеонских мэрах походить. Не смущало даже то, что Катерина в тот момент была кормящей мамой с шестимесячным сыном на руках.
Мелкие возражения поступали лишь от родителей.
– Ну куда ты с шестимесячным ребёнком лезешь в такую петлю? – отговаривала дочь Жаннет.
– Любая работа должна быть в удовольствие, а не в напряг, – вторил ей Отец Павел.
– Дорогие папа и мама, если всё это у меня хорошо получается и действительно мне в удовольствие, то почему я должна отказываться, – отвечала Корделия, сиречь Катерина Матукова. – У меня ваша немереная энергия, хватит и на сына, и на Симеон.
Передавая главную печать, Вадим мог, перефразируя императора Августа, сказать: «Я принял Симеон деревянным, а оставляю кирпично-бетонным». Как и обещал, к истечению второго срока завершил свою «стройку века» – брусчатую площадь с модернистско-ампирными торсами главных симеонских доминант: мэрией, театром, универмагом и Художественной галереей. Всё получилось честь по чести: и колоннада, и пилястры, и лепнина, и скульптурные фигуры с атрибутами власти и могущества. Если выйти на середину площади, то не видя скромных рядов таунхаусов, и оставшихся избенок можно было в самом деле подумать, что стоишь в центре приличного европейского города, живущего размеренной упорядоченной жизнью, где веками мамаши с детьми кормили непуганных голубей, а художники запечатлевали их на своих холстах.
Вместе с архитектурой менялся облик и самих симеонцев. Строители в грязных спецовках уже не рисковали появляться на главных парадных улицах. Гнали оттуда и нагруженных сумками торгашей с толчка. Даже сидящие у калитки бабки в серых платках и ватниках, бывшие ранее непременным элементом поселкового пейзажа, становились всё больше в диковинку. Моральное воздействие оказывалось на их родственников: «Что это вы свою бабулю в таком затрапезном виде содержите?» И вот уже на бабках нарядные куртки и цветные платки, и сами они, повинуясь вулканической энергии, исходящей из Галеры, спешат в свободное время по кружкам и студиям учить молодых чему-нибудь старинному, будь то обрядовая песня или вышивание крестиком.
Надо отдать должное Вадиму, это он ввёл в свою социальную политику задавать бабулям элементарный вопрос:
– А что вы умеете и любите делать больше всего?
Ни одна не призналась, что больше всего любит сидеть с товарками на завалинке.
– Ну раз помните, что вы делали когда-то лучше всех – а ну марш свое умение передавать другим.
О чём думали симеонцы, выбирая себе в новые мэры студентку-заочницу, с шестимесячным чадом на руках? О чём угодно, но только не о том, что она каким-либо образом со своими обязанностями не справится. Напротив, положение кормящей мамы выглядело для неё скорее плюсом, чем минусом. Ну хотя бы потому, что всегда можно было отговориться и не поехать на очередное районное или краевое сборище администраторов, а её фото с ребёнком в виде красочного настенного календаря, который она с простодушным девчоночьим видом дарила своим материковым коллегам-чиновникам, обезоруживающе действовало на самые угрюмые мужские физиономии. Если Катерина отныне куда с острова и выезжала, то непременно прихватывала с собой съёмочную группу наших телевизионщиков. И редко какой бурбон мог отказаться, когда юная очаровательная леди просила дать ей возможность на две-три минуты сняться рядом с ним для истории, а потом с премилой улыбкой приглашала отдать ей ответный визит в её «Золотой Усадьбе» – так она с первой же минуты окрестила свою только что отстроенную резиденцию, куда въехала через месяц после выборов.
То, что при всем старании не удалось супругам Севрюгиным, с лёгкостью получилось у мадам Матуковой: её еженедельные приёмы быстро затмили вечеринки у других светских львиц Симеона. Катерина-Корделия сделала ставку на чиновных и деловых гостей с материка и не прогадала. Те являлись полные праздного любопытства и попадали на лукуллов пир, сопровождаемый музыкой и восточными плясками. Непременно присутствовали одна-две куртизанки из варьете «Скалы», способные растанцевать самых сдержанных и застенчивых. Гитара, рояль, бильярд, покер по маленькой, лёгкая необременительная выпивка довершали общее размягчение. Вскользь брошенный намёк на возможное сотрудничество – и вот уже званый гость сам энергично развивает идею какого-либо совместного проекта.
На эти приёмы у Корделии уходили безумные деньги, причём по большей части из собственного кармана – представительские суммы для командоров всегда были строго лимитированы, – но возвратный поток денег, с которых она без стеснения брала свои королевские комиссионные, всё равно в несколько раз перекрывал их. Кто не тянул на совместный проект, обязательно, как минимум, заказывал её персональному рекламному агентству представительский или юбилейный видеоролик о своей фирме, будь то свечной заводик, развалившийся совхоз или безденежный научный институт.
Достаточно остроумно решила юная
