Захар, сжав кулаки и окинув ночную мглу искрящимся взглядом.
— А я помогу ее отыскать, — хитро подмигнул ему старый охотник.
В деревне нашлось еще несколько добровольцев, захотевших расправиться с волками. Облаву решили организовать через пару дней, когда у Захара заживет нога. Душой «мероприятия» стал Матвеич. Однако слушок дошел до местного руководства. Облаву запретили: дескать, волков беречь следует — они, черти, красно-книжные. Да только в районе, если проведают, за такое самоуправство по голове не погладят. Всем достанется: бюджет села без того трещит по швам, а по такому делу и вовсе дорогу к кормушке прикроют, властно резюмировал тогда глава поселкового совета.
Матвеич не находил себе ни места, ни покоя, его так распирало от желания поохотиться, что аж руки до мозолей расчесал.
На второй день опять самовольно устроил засаду на сизую дьяволицу. Караулил всю ночь, не выпуская дробовик из рук.
— Глазья не сомкнул, замерз, как проклятый, — жаловался наутро хозяину, заискивающе на него поглядывая. — Не помешало бы согреться, а?
Захар не заставил себя долго уговаривать — ему тоже хотелось выпить, потому что никак не мог успокоиться — его всего трясло от ярости и жажды мести сизой дьяволице. Затем осмотрели двор. Никаких жертв, разрушений, только волчьи отпечатки на снегу, а среди них — трехпалые. Неоспоримо, Сизая приходила — такие отпечатки могла оставить только она, но ничего в этот раз не учудила.
— Знать, задумала чего неладное, — Матвеич неистовствовал, однако подкараулить волчицу не удалось и в следующую ночь.
•••
После обеда Захар чинил птичник. Оксана со старшей Маришей собиралась навестить мать, живущую за оврагом, возле начальной школы. Молодая женщина любила бывать в отчем доме: здесь вспоминала детство, ощущала себя окрыленной, счастливой.
К пяти часам вечера, пока еще было довольно светло, Оксана заторопилась обратно, а мать, собрав авоську с гостинцами внучкам, вышла проводить дочь до оврага. Там она на прощание поцеловала внучку, потом взглянула на дочь:
— Ой, милая, все бабы жалеют Захарку. Вот же довелось пережить бедненькому. Только ты отговаривай его на волков-то ходить, опасное это дело. Сколько мужиков наших пропало, причем зря...
— Перестань, мам, знаю, — нахмурилась Оксана недовольно, — места себе не нахожу, но ничего не могу поделать: он не хочет даже слушать меня, а не то чтобы обсудить этот вопрос.
— Ай, — отмахнулась старушка, — все мужики из одного теста…
— Гляньте, гляньте-ка! — Маришка несильно дернула мать за руку. — У-ух, волчище!
Оксану будто кипятком обдало. Она посмотрела, куда указывала дочурка, и увидела сизую волчицу, очень крупную, готовую к бою.
Хищница стояла совсем рядом, возле заснеженного куста шиповника — ощерившаяся, со взъерошенной шерстью, и смотрела на молодую женщину недвижным взглядом. Казалось, только и ждала, когда на нее обратят внимание.
Оксана остолбенела: она узнала эту волчицу, ту самую, что напугала ночью!
Сизая внезапно взвилась в полете, бесшумно, словно тень, приземлилась рядом и без единого звука набросилась на молодую женщину.
— Ой, беда-а! — истошно закричала мать-старушка, прижала к себе Маришу, которая завелась в плаче.
Оксана не успела опомниться, как от толчка в грудь упала в снег; лицо пронзила обжигающая немая боль. Перед глазами все поплыло, заискрилось, в голове зашумело. Потом все погрузилось во мрак.
Разъяренная волчица вонзила клыки в щеку Оксаны, мотнула головой. Горячая кровь залила изуродованное лицо и шею молодой женщины.
— Заха-ар! — пронзительный крик старой матери потряс округу, разлетелся до самых дальних уголков деревни, привлекая внимания, ужасая отчаянием...
Хищница отскочила, облизываясь, вся напряглась, будто пружина, чтобы наброситься снова. Вдруг замерла, тупо уставившись на бесчувственное тело. Что-то внезапно переменилось в ней: она наскоро обнюхала живот Оксаны, неуверенно отстранилась. Потом безучастно глянула на зареванную девчушку и, встряхнув головой, села у изголовья своей жертвы.
В позе сфинкса — гордая и неподвижная! — волчица спокойно наблюдала за человеком, осиротившим ее волчат. С топором в руке тот приближался, прихрамывая на раненую ногу, полный ужаса, ярости и отчаяния.
Захар остановился бледный, вспотевший и задыхающийся. Под пристальным, гипнотизирующим взглядом животного на мгновение оцепенел. Ему вдруг показалось, что он неудержимо вязнет, растворяется в этой обволакивающей голубизне ее глаз; они как будто проникали внутрь, парализуя движения, подчиняли чужой воле, делали его мягким, податливым, как пластилин... Потом увидел Оксану, ее лицо — страшную кровоточащую рану, и вмиг пришел в себя.
Волчица отрывисто покосилась на замолкшую Маришу, конвульсивно тряхнула головой и, ощерившись, с рыком метнулась навстречу Захару. Громыхнули выстрелы, и хищница с раздробленным черепом упала на окровавленный снег.
— Не успел, старый пенек, проглядел! — сокрушался Матвеич, выпустив весь запас патронов в сизую волчицу. — Ведь знал, что по пятам ходит, а все одно — проглядел чертову собаку!..
К оврагу сбежалась вся деревня.
Женщины завыли — одна громче другой, запричитали наперебой.
Захар тоже не стыдился слез...
•••
Оксану оперировали в областной поликлинике. Всей деревней собирали хирургу деньги на пластическую операцию. Захар постоянно находился в городе (дочки остались у бабушки): ночевал в гостинице, а утром снова бежал в больницу — проведать жену. Его очень беспокоило ее посттравматическое состояние: она впала в глубокую депрессию и не могла простить себе потерю ребенка: после гинекологической операции врачи констатировали бесплодность. Даже спустя несколько месяцев, разглядывая лицо в зеркале, молодая женщина не в силах была сдержать слез: шрамы неотступно напоминали ей о чудовищном происшествии, невосполнимой утрате.
Овраг тот так и прозвали — Волчий.
С разрешения районных властей селяне организовали истребительную облаву на волков. Вдохновителями предприятия выступили Захар и Матвеич. С остервенением они гнали волков, истребляли их без жалости. Эта расправа позволила Захару отчасти утолить жажду мести, однако он все равно не чувствовал себя удовлетворенным, отмщенным и по-прежнему ненавидел волчицу…
Между тем, о Сизой в деревне начали слагать байки: многие селяне были уверенны, что в этой волчице затаился злой дух, который преследовал людей; или сама она являлась исчадием таинственного клана оборотней, прячущихся в бору.
Захар только насмешливо улыбался, когда какая-нибудь старожилка при встрече вдохновенно излагала новую версию о мистической сущности волчицы, и нетерпеливо отмахивался, посмеиваясь в ответ на очередную придумку, что «кто-то видел Сизую»…
Однажды Матвеич пригласил друга к себе — якобы подсобить по хозяйству. Выпили сначала по одной-второй рюмочке, затем отправились в сарай.
Там показал трех волчат.
Захар пожелтел от злости, заскрипел зубами, догадавшись, чьи то были щенята.
— По следам отыскал нору Сизой, — похвастался охотник, — а в ней эти три замордыша сидят. Скулят жалостливо так, будто чуя, что их маменька на тот свет отправилась. У-ух, бесенята! Глазьями сверкают и тычут, как кинжалами…
— Одного заберу, пожалуй, — мрачно проговорил Захар. — Вон того, на мать свою похожего. Будет мне хозяйство остерегать да своих же отшугивать.
— На кой черт он тебе сдался! Своих почует и тебя, хозяина и кормильца, забудет — волком уродился, им же останется, — не на шутку встревожился за свой барыш Матвеич. — Продам, и денежка нам с тобой на выпивку будет. А, как тебе такая идея! Признайся, здорово я все продумал ведь…
Захар покачал головой:
— Нет, Сизая должна мне за Грота…
Матвеич промолчал, обмяк, понимая, что спором барыш не спасти.
Щенок сразу дался в руки, приветливо лизнул нового хозяина. Эх, малыш, он еще не ведал, как жесток мир — и волчий, и людской!
Слегка хмельной, Захар возвращался домой огородами, волчонок покорно бежал за ним на привязи. Шли неспешно, с остановками. Вдруг щенок беспокойно заскулил, заметался, стал прижиматься к ногам.
— Ну чего ты, уймись! — Захар посмотрел на него беззлобно; внезапно насторожился, почувствовав на себе чей-то взгляд, такой пристальный, что, казалось, проникал сквозь затылок. Медленно обернулся в сторону Волчьего оврага, чувствуя, как наполняется тревогой, и замер от удивления.
Оттуда, в позе сфинкса, неподвижная и гордая, с сияющей шерстью, за ними наблюдала сизая волчица!
Мужчина зажмурился, потряс головой. Снова посмотрел в сторону Волчьего оврага — никого, померещилось. Внутри все сжалось: он понял, что волчица никогда не оставит его в покое. Даже в мыслях.
Волчонок тревожно метался у ног, жалобно скулил, будто внезапно осознал, что закончилась воля и теперь суждено ему служить покорной псиной.
— Знаю, дружок, все разумею, — Захар ухмыльнулся, присел на корточки. — Давай, беги же, ищи своих и живи на волюшке, но впредь не попадайся мне. Клянусь, не пощажу…
С этими словами погладил щенка по голове, потрепал по загривку и снял поводок.
Волчок-кроха замельтешил в сторону леса, а Захар исподлобья посмотрел на пустынный Волчий овраг и, сжав кулаки, прорычал, совсем по-волчьи:
— Теперь мы квиты с тобой, дьяволица, прощай!..
