Меч уверенный и острый

гангстерам, но решительно не годится для дела, которым он занимается. Всю жизнь он старался избегать ситуаций, заставляющих прибегнуть к насилию, поскольку пришел к твердому выводу: если разведчик вынужден хвататься за оружие — это верный признак его просчета или полного провала.  Он был  убежден, что в мире лишь одна вещь хуже насилия — капитуляция перед насилием. Особенно ненавидел он капитуляцию перед насилием в евреях. Мысль эту он однажды, в молодые годы, услышал из уст Голды Меир, главы правительства Израиля, и всегда следовал ей.
      Он был верен жене и не любил распутства. Очень редко — не более двух  десятков раз за все годы службы — случалось так, что в какой-нибудь поездке его внезапно захлестывала тоска по женскому телу, мешавшая полностью сконцентрироваться на операции. Тогда он хладнокровно принимал решение переспать с почти незнакомой женщиной. Если же обстоятельства вынуждали его несколько дней путешествовать в обществе молодой оперативницы, если они получали предписание зарегистрироваться как супружеская пара, то … Это моя работа – зо ха-авода шели - успокаивал он себя.
    Реальный образ моего знакомого (подлинное его имя Йорам, а фамилию он просил меня не упоминать) послужило мне первоосновой при создании героя моего романа. Смысл и значение литературного героя неизмеримо шире непосредственного оригинала. Герой литературного произведения не только воспроизводит черты реального прототипа, он —новая личность, обретающей самостоятельное бытие. В образ своего романного героя я вложил некоторые черты двух моих других закомых – советских разведчиков, а также нескольких преподавателей, у которых я учился на курсах войсковой разведки (Ленинград, 1967 год) и нескольких офицеров, с которыми я служил в 56-ой отдельной разведывательной десантно-штурмовой бригаде (г.Чирчик, поселок  Азадбаш). Впитав черты этих людей, на свет  появился герой моего романа – Ави Бен-Цви, нелегал (каца)  израильской политической разведки «Моссад».
                                                                 
                                                                        3. Сабра


  Мой герой, Ави бен-Цви, родился в Иерусалиме в 1947 году, еще до провозглашения Государства Израиль, потом семья переехала в Назарет, в арабскую части города. Среди его товарищей были арабы, его арабский был неотличим от их языка, он хорошо знал арабские традиции, Коран прочел в семнадцать лет и запомнил его чуть не наизусть. Ави был настоящим сабра. Что такое сабра? Думаете – это слово? Нет. Это - поэма, Это - евреская сага. Сабра (исходно - цабар) - это любой еврей, родившийся на земле  Палестины или Израиля. Нет, не совсем так. Сабра – это цепкое, колючее пустынное растение (англ. prickly pear - колючая груша), колючая груша на кактусе с толстой кожицей, которая скрывает сладкое, мягкое нутро. В литературе на иврите сабру сравнивают с израильскими евреями, которые жестки снаружи, но нежны и сладки внутри.
    Ввел этот термин в широкое употребление журналист Ури Кесари (Uri Kesari), который сам был саброй. Кесари опубликовал эссе: "Мы - листья Сабры!" (газета «Dwar HaYom» от 18 апреля 1931 г).
    В своей книге "Сабра: создание нового еврея" израильский журналист Оз Альмог (Oz Almog. Тhe Sabra: The Creation of the New Jew) закрепил этот термин в широком употреблении. Альмог писал, что учащиеся еврейских гимназий, молодежь кибуцев и мошавов, члены молодежных движений и подпольных боевых организаций (Пальмах, Хагана, Хашомер Хацаир) начали осознавать свою культурную уникальность. Оз Альмог утверждал, что "по своему складу ума средний молодой Сабра бесстрашен до безрассудства, дерзок, экстравертен и мало склонен к интеллектуальным занятиям, если не открыто презирает их", и что «взгляд сабры на мир гипершовинистичен». Иначе и быть не могло в маленьком и незащищенном сообществе, которому приходилось защищать свое физическое существование и строить свое государство вопреки почти невозможным обстоятельствам. Невозможно создать нацию без национализма.
  Резюмирую: мой роман основан на реальных событиях. Главные действующие лица романа существовали в действительности. Некоторые из них живы до сих пор.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Предки
Глава 1. Начало всех начал

      1.
      В 1889 году в Санкт-Петербурге в семье купца первой гильдии еврея Авраама Цвина  родился первенец, которого назвали Авель. При крещении в 17 лет в Сампсониевском соборе Петербурга он принял имя Александр, окончил Императорскую медико-хирургическую академию и стал хирургом. Его оставили в госпитале при академии. В Вене, куда его однажды послали в командировку, он познакомился в доме профессора Венской медико-хирургической академии  с его единственной дочкой, не очень красивой, но трогательно застенчивой девушкой. На следующий день Александр попросил у профессора Генриха фон Граббе руки его дочери. Ошалевший от такой  наглости  профессор  указал русскому медику на дверь. Неожиданно Ребекка, застенчивая и мянкая дочь профессора, заявила отцу, что она немедленно покинет свой родной дом с русским наглецом и будет жить с ним в гражданском браке. Профессорфон  Граббе ужаснулся и первый раз в жизни не спал всю ночь. На утро, проклиная свою несчастную судьбу, согласился стать тестем заезжего русского молодца, к тому же ещё и крещенного еврея (между прочим, дед и бабка профессора были также крещенными евреями). Вскоре молодые покинули гостеприимную Вену и уже не расставались до конца жизни. В Петербурге Александр Цвин продолжал работать в госпитале, а фрау фон Граббе стала учительницей немецкого языка Смольного института.

      2.
      В декабре 1915 года в семье появился сын, которого назвали Дани. Жизнь молодой четы, казалось, шла счастливо и почти безмятежно. Но прошло немногим более года и впыхнула  Февральская революция. Смольный институт закрыли и это был шок для молодой учительницы, но когда она увидела, что сделали с её любимым Смольным солдатики и матросики Ленина, она чуть не лишилась чувств. Еще большим шоком для семьи стал арест Александра Цвина Петроградским ЧК 1 сентября 1918 года – после покушения на Ленина. Позже он так описывал свой допрос: «Меня ввели в просторный кабинет. У письменного стола стоял человек приземистый, с круглой спиной, с маленькой, вдавленной в плечи головой, со злыми маленькими глазками. Он напоминал отвратительную ядовитую змею. Хриплый его голос походил на свист, и, казалось, сейчас изо рта покажется жало и брызнет смертоносный яд. Он посмотрел на меня и сказал:
- Нам сообщили, что вы одобряли покушение на товарища Ленина. Можете сказать что-нибудь по существу выдвинутого против вас обвинения!
- Какое обвинение?! Товарища Ленина я никогда лично не знал, никаких личных счетов с ним не имел, и, следовательно, покушения на него одобрять не мог. Да и вообще никакого юридически осмысленного обвинения, выдвинутого против меня,  не существует. Это просто  слухи, которые  распространяет  так называемый комиссар госпиталя, где я имею честь работать, фельдшер Грумов, поскольку я мешаю ему воровать. Лучше занимайтесь  своими людьми,  чем врачами. Врачи политикой не занимаются. И не воруют. Они - лечат.
- Увести! – обратился следователь к матросу, который меня конвоировал.
Я понял, что меня расстреляют. И рассвирепел.
- Не забудьте, гражданин комиссар, направить товарища Грумова для лечения товарища Ленина. Он замечательно умеет ставить клистиры. Я имею ввиду, конечно, не товарища Ленина, а товарища Грумова! Впрочем, и товарищ Ленин тоже неплохо ставит клистиры. Во всероссийском, так сказать, масштабе. Кстати, стрелял  в товарища Ленина не врач, а некто из вашей же, кажется, революционной братиии!
- Вот как! – криво улыбаясь, произнес  следователь. – Что ж, мы решим, что с вами делать. Я вижу, что товарищ Грумов совершенно прав!
Но вечером один из охранников, пожилой солдат с добрым и умным лицом, шепнул мне:
- Ты меня не помнишь, дохтур? Лечил ты меня, когда я раненный лежамши. Похоже, дохтур, тибе кокнут не сегодня, так уж завтра. Ты вот что – стукни ночью у дверь камеры. Попросись у нужник, в сортир, тоись.
  - Я так и сделал. В тюрьме царил хаос и революционный бардак. Половина охраны была пьяна, а другой половине было на всё наплевать. Солдатик накинул на меня где-то раздобытую им омерзительно пахнущую потом солдатскую шинелишку и без труда сумел вывести меня на улицу. Тихо сказал:
- Тикай с Питеру, дохтур! Храни тя Христос. Хучь ты и из проклятого племени  иудейска вышел, а нашего брата очень даже замечательно лечил.
  Этой же ночью семья Цвина бежала от большевиков в Крым, а затем вместе с врангелевскими войсками попала в Стамбул. Из Стамбула семья переселилась в Иерусалим.

3.
В 1933 году, когда ему исполнилось 18 лет,  Дани, к тому времени ярый сионист, по обычаям сионистов того времени, сменил свою фамилию и стал называться Дани Бен-Цви. В этом же году он вступил в Хагану и прошел начальную военную подготовку. В 1937 году Хаганой была  создана организация «Моссад алия бет», занимавшаяся нелегальной  иммиграцией евреев из Европы в Палестину. Дани, отлично владевшего немецким и неплохо – английским, сразу же ввели в «Алию Бет». Несколько месяцев он напряженно учился радиоделу, и вскоре уже мог целый час беспрерывно принимать и передавать радиотексты со скоростью сто — сто двадцать знаков в минуту. Слуховая память еще даже не успевала расшифровать принятые звуки, как рука уже писала. В начале 1937 года ему  сказали, что его зашлют в Берлин, чтобы создать там подпольную группу. Цель группы - осуществлять нелегальную переброску в Палестину активных немецких сионистов, особенно тех, кто участвовал в Мировой войне и имел хорошую военную подготовку.  Дани снабдили надежным паспортом  швейцарского  гражданина Клауса Рейхенбаха и направили предварительно в Берн. В Берне Клаус должен был встретится 10 сентября 1937 года в 10 часов вечера в кафе «Волвер» с человеком по имени Гюнтер Рустерхольц, редактором одной из бернских газет.