Радко

улыбается:
-Знаю я вас, отцов! Все вам трагедия и боль. Любой, кто хоть косо глянет на ваших дочерей – враг. А когда приходится уступить, запираете тоску. Впрочем, здесь, на самом деле тревога верна. Не протянет Елена женою Тодора и года.
Дрожит Радко, но Сильвия качает головою, предостерегая:
-Подожди рыдать! Всегда есть выход. Тут вопрос цены…
Сильвия улыбается, но глаза ее остаются сверкающими, страшными. Радко молит:
-Всё отдам, последнюю рубаху сниму, продам! Только сделай!
-Что мне твоя рубаха? – брезгливо интересуется Сильвия, - своего добра хоть отбавляй. Нет, цена не в золоте, не в монетах.
-Всё бери…
-Забрала бы и все, - соглашается ведьма, - но только мне хватит твоих лет. Все дни, что остались тебе, будут моими. Согласен?
Радко смирнеет на глазах. Судорожно сглатывает комок – для дочки-то? Что ж, не жаль. Господь милостив, увидит, что жертва его святая, не для себя одного.
-Бери! Бери и убей его!
-Убить? – Сильвия откровенно забавляется, как будто бы нравится ей чувствовать свою власть над жизнями. – Нет, не убью. Тодор важен для нашей Долины. Все его деньги служат ей, все капиталы вложены в неё, а ты убить!
-но как?.. не понимает Радко, но поздно – ответа ему уже не дождаться. В глазах Сильвии беснуется красноватый огонек, и слабеет Радко, язык не слушается, обмякает всё тело, как будто бы сжатое железной невидимой хваткой.
-А то уже моя забота, - отвечает Сильвия сама себе, когда всё заканчивается и на том месте, где сидел Радко, остается лишь высохшее безжизненное тело дряхлого старика. – Всё будет хорошо.
Сильвия, не торопясь, встает со своего места – спешить ей некуда, дни её жизни продлены отошедшей в чертоги богов душою.
***
Только занимается рассвет, а Елена соскальзывает со скамьи. Тревожно ей – отец куда-то ушел, не простясь! Такого раньше не было.
Но времени нет. оглядывается на мать, закусывает губу сильнее, да уходит прочь из дома, чтобы не сдаться и в первый и в последний раз распорядиться своей жизнью. Второпях даже не заплетает волосы в косу, не оправляется, так и идет – гордая, в помятых юбках.
И дошла бы, и распорядилась бы, но Богна умная – старожила всю ночь у своего дома Елену, не понравилось ей , как блеснули озарением глаза нечастной. Выходит Богна из-за угла, аккурат перед девушкой – стоит, спокойна, сильна, сочувственна.
-Пусти! – в глазах Елены отчаянный блеск, броситься со скалы, утопиться, но не быть никогда несчастной, не быть клеткой, не гнить в скорости в земле.
-А не то? – усмехается Богна, а в следующее мгновение завязывается драка, какая может только завязаться между хрупким и сильным существом. Богна, конечно, побеждает, перехватывает сопротивление Елены, и та обмякает, рыдая от собственной слабости – и умереть не смогла!
-ты поплачь, поплачь. – советует Богна, - не так страшно-то, со слезами. Ты, если он тебе дурного сделает, сразу мне скажи, ладно? Я уж ему голову откручу!
Она говорит и говорит, сама не зная что и о чем. Но Елена успокаивается понемногу, и приходит стыдливый рассвет, возвещая новый день и новую жизнь…
***
-Твое дело, ведьма? – с тихой угрозой спрашивает Петар, глядя на могучую прежде, но теперь свернувшуюся калачиком, всхлипывающую фигуру купца Тодора.
-Не помню, - Сильвия пожимает плечами, - годы идут, а память, сам знаешь, светлеет!
-Тварь…-  выплевывает Петар, обращаясь к Сильвии. Но в тоне его облегчение – как на милость богов или волю одной ведьмы, спятил в ночь Тодор. Слуги, плача и крестясь, поведали о том, что их хозяин всю ночь кричал и молил оставить его дух, страшно извивался на постели и царапал ногтями себе в кровь и шею, и лицо, раздирая кожу в лоскуты.
Насилу смогли его разбудить к рассвету, так и остался он всхлипывать, ни на кого не реагируя, никого не узнавая, и не желая даже поднимать головы от спасительного безумства.
Одолели его три призрачные змеиные девы – посланницы Сильвии. Спятил Тодор, а значит, его капиталы остаются в распоряжении Долины и не должен ему ничего Петар. Но сам запретил он магию в Долине…
-А я чего? – Сильвия обижается, - я так, пугала!
-пугала! – Петар смотрит на нее с ненавистью, не зная, куда деть эту противную проклятую и полезную заразу, навязанную ему столицей. – Ты до безумства его напугала!
-До безумства можно напугать только того, в ком самом ума немного, - возражает Сильвия, но ей лениво даже возражать. Да и смысла нет.
-Пошлите к Радко, - велит наместник, глядя на искорюченное ничтожное тело, заточившее в себе Тодора тенями внутренних стен, - скажите ему, что свадьбы не будет, что Елена свободна.
-Так ведь…- слуга сглатывает комок в горле, - умер Радко. Утопился. Насилу опознали!
Сильвия успевает состроить сочувственный вид, но Петара так просто не проведешь:
-На костер отправлю! Сгоришь, сатанинское племя!
-Попробуй, - Сильвия улыбается почти что с нежностью, - попробуй, наместник, посмотрим, как долго удержишься ты, коли меня не станет. Сам решить такого простого дела не смог!
Укоряет она, смеется. Возразить ей и сил нет. Петар отмахивается:
-Ненавижу!
Сильвии все равно – так даже лучше, когда есть ненависть, не полезут любопытные!
-Уберите его, что ль! – Петара самого тошнит и воротит от зрелища обезумевшего человека, он презирает его сейчас так, как никогда и никого не презирал. Но наместник заставляет себя смотреть как слуги бережно заворачивают Тодора в простыни и уносят на руках, все такого же плачущего и всхлипывающего – в этом ему наказание.
***
В доме Василики и Елены траур. Плачут две женщины, скорбят приглашенные гости, что начали уже готовиться к свадьбе, а вынуждены теперь скорбеть и утешать.
-Как же так, как же так! – причитает Василика, - и не дожил он до радости! Не узнал, что ты свободна. А духом оказался слаб, оставил меня одну, с горем. А если бы взяли Елену из дома?!
-мама! – вторит Елена, в страхе закрывая лицо руками, - не надо! Слаб он оказался, а мы сильнее, выдержим, справимся теперь уже, когда отступили беды, когда я остаюсь здесь.
-Слабоват оказался Радко! Как дочь забрать, так он и в озеро, смириться не мог, - сочувствуют гости. Переговариваются, сходятся во мнении, что Радко – грешник, раз сам жизнь свою оборвал, не справившись с чувством.
И только Богна молчит. видела она, как крался по тропинке к скалам Радко, как оглядывался, и как пошел он не вверх скалы, а вниз, к домику Сильвии-ведьмы. Но Богна не скажет, у нее язык без костей и мелет она всякую чушь, но это не значит, что не умеет она молчать. Нельзя было ей этого видеть, не пожелал Радко им сказать о своих причинах, так почему она теперь должна?
Вот и молчит. и будет молчать, как молчала до этого о змеиных девах, что призрачными фигурами скользили по небу, рассыпаясь в коварной мгле. На земле слишком много творится странного, но обо всем ли надо говорить? Особенно когда пользы тут никакой…ну услышит Елена, что отец ее шел к Сильвии, бросится к ней и тогда? Нет уж, пусть лучше не трогает она ведьмы, пусть остается при своем – беспокойств ей не выдержать!
А Богна, если что, пока рядом.