Воскресная паэлья
Моя душа. Сон посеял в ней свои семена в виде не выходящих из головы вопросов.
Моя душа. Где она была? Да уж конечно же, не в коридорах больничного отделения скорой помощи, где в тот день осматривали маму, делали рентген, накладывали гипс и все такое прочее. Но именно там, под ужасным холодным светом, подстегиваемый долгим ожиданием, я задумался о своем, точнее, нашем положении, поскольку наши с мамой судьбы, в сущности, были неразрывно связаны как домом так и работой. После вещего сна я усомнился в правильности столь тесного сосуществования с мамой. Меня посетила идея в воскресенье приготовить дома паэлью, чтобы всё обсудить и некоторым образом изменить нашу жизнь. Но прежде мне хотелось посоветоваться на этот счет с Бланкой.
Бланка была последней, с кем я был в отношениях. Она – сослуживица Эстер, любовницы Хосе Карлоса. Помнится, я уже говорил, что Хосе Карлос – мой сосед и друг. Он выкупил у братьев их доли в родительской квартире и живет в ней один, поскольку родители совсем состарились и находятся в доме для престарелых. Наши друзья считают, что мы с ним очень похожи, потому и сблизились – два неженатика во всей честной компании – но это вовсе не так. Во-первых, Хосе Карлос, в отличие от меня, много разъезжает по работе. Мне же, как я говорил, хотелось бы помотаться по свету, но с магазином это невозможно. А во-вторых, Хосе Карлос, хоть и не раструбил всем, а сказал только мне, уже несколько лет состоит в весьма горячих отношениях с одной сослуживицей, которая не хочет бросать мужа; поначалу это приводило его в отчаяние, а теперь он свыкся с подобным положением вещей и даже находит в том определенную выгоду. Зазнобу его зовут Эстер, и иногда я тоже встречаюсь с ними. Хосе Карлос спит и видит, чтобы я замутил с какой-нибудь подружкой Эстер, желательно, тоже замужней. Он говорит, что зрелые замужние женщины – это сделка века, и только круглые дураки этого не знают, а для посвященных людей с мозгами это счастье, поскольку их сотни и тысячи. Нужно только суметь до них достучаться.
Бланка как раз одна из таких подружек. Пару лет назад мы начали встречаться вчетвером, поскольку Бланка была, как мне думается, прикрытием для Эстер, чтобы та иногда по вечерам могла пойти на ужин, не вызывая подозрений мужа. Как говорит Эстер, чтобы все было шито-крыто, нужно, чтобы алиби было не только правдоподобным, но и правдивым, поскольку со временем ложь позабудется, а правда – нет. Говоря мужу, что идет ужинать с Бланкой, Эстер и ужинала с Бланкой. И с Хосе Карлосом, о котором, впрочем, она умалчивала. Вполне естественно, что Эстер и Хосе Карлосу было не слишком весело ужинать в обществе Бланки, так что они стали звать и меня.
Не красавица и не уродина, не каланча и не коротышка, Бланка для своих сорока с хвостиком выглядела отменно и располагала к себе при первом же знакомстве. Я бы ни за что в жизни к ней не подошел, – и это чистая правда, – поскольку и помыслить не мог, что ее сможет заинтересовать парень на десять лет моложе. Однако, я сумел, и вскоре мы сблизились, но наши отношения, которые Бланка называет проблесковым маячком, а я крушением, были недолги. Несмотря на то, что мы уже давно не встречаемся, и нашей связи пришел конец, я периодически думаю о ней. Бланка – инженер-технолог и чертовски умна, так что я во многом прислушиваюсь к ее мнению и полностью ей доверяю. Словом, пока мама была у врачей, и войти к ней было нельзя, я решил поделиться с Бланкой своей задумкой, чтобы она помогла мне набросать план.
- Привет, Винченцо, что новенького скажешь?
- Салют, Бланка. Мама свалилась со стула.
- Господи боже, ударилась сильно?
Всего лишь услышав голос Бланки в трубке, я мигом успокоился. Мы разговорились, и я объяснил, что мама сломала плечо, и ей велено отдыхать, а на лечение уйдет несколько месяцев.
- Мама долго не сможет работать, Бланка, к тому же она уже пенсионерка, вот я и подумал, что дальше так не может продолжаться, пора привести дела в порядок. Тебе не кажется, что пришло время взять ответственность за бизнес на себя?
Приблизительно зная слова, которые она скажет в ответ, я подкрепил свою идею совершенно чуждыми мне выражениями "привести дела в порядок" и "взять ответственность за бизнес на себя".
- Отличная мысль, Висенте.
- Как думаешь, по деньгам реально? У меня есть кое-какие сбережения, но даже не знаю...
- Думаю, реально, даже более чем. Тебе не хватало чего-то такого...
- Полагаешь, стоит попробовать?
- Ты же любишь свою лавчонку, так ведь?
Я поколебался, прежде чем ответить.
- Люблю, конечно, но...
- Тогда – за дело! Вынуждена попрощаться, мне пора идти, Винченцо. Расскажешь позже. Все будет хорошо... Целую... Пока-пока. До встречи.
Я не стал ее задерживать. До того как Бланка ушла на производственное совещание, нам удалось поговорить всего лишь несколько минут, но ее внимание придало мне уверенности: шаг, который я намеревался предпринять, был разумным, и мои усилия не будут тщетны. Винченцо. Так меня называла только Бланка, из-за какого-то итальянца, с которым она познакомилась в путешествии по интеррейлу, когда ей было восемнадцать. Я жутко ревновал, когда она поведала об этом, должно быть, потрясающем пиццайоло, но очень быстро понял, что Бланка была права: глупо ревновать к прошлому, встречаясь со взрослой женщиной. Не было бы ничего ужасней, если бы я оказался ее первым парнем, ведь это значило бы, что она дожила до зрелого возраста девицей. [прим: интеррейл – европейский железнодорожный проездной, забронированный заранее по определенному маршруту на условиях невозврата, пиццайоло – владелец пиццеррии]
Поговорив по телефону с Бланкой, я успокоился и, мигом наметив план с легкой руки женщины, которую до сих пор считаю отличным человеком, схватил трубку и позвонил своей сестрице Нурии. Я сообщил ей о падении матери и переломе, и пригласил к нам в воскресенье на обед. Она часто обедала с нами по воскресеньям, но далеко не всегда, поскольку разведенной матери-одиночке с тремя детьми от разных мужчин прийти к нам в гости порой бывало сложнее, чем преодолевать обычные повседневные трудности. Застать же Нурию дома и затащить к нам по субботам и воскресеньям, когда дети были не с ней, и вовсе невозможно, поскольку у нее всегда имелись виды на подруг или парня, и желание обедать с овдовевшей матерью и братом "с душой улитки" (а теперь я знал, что я именно такой) стояло на последнем месте.
У мамы своя жизнь, и ей до лампочки, обедаем ли мы с сестрой или одни. В том смысле, что мама не типичная клуша, которая чувствует себя нужной только если ее "цыплятки" сидят вокруг нее. Она вполне самодостаточна, поскольку всегда работала, а не была домохозяйкой. Дело отнюдь не в том, что мама не любит мою сестру или не ладит с внуками, вовсе нет. Она не из тех маниакальных чистюль, для которых лучше умереть в тоске и одиночестве, лишь бы никто не заляпал их серебряные пепельницы и не покарябал ботинком паркет. Подобная ерунда ее не заботит; дом всего лишь дом, и я никогда не слышал, чтобы она сокрушалась из-за разбитого стакана или собачьей шерсти на диване. По ее собственным словам, она не любит командовать людьми, навязывать им свою волю, но, по-моему, она терпеть не может, чтобы что-то навязывали ей. Короче говоря, если бы сестре звонила мать, мы бы в жизни не увидели детей, а поскольку звоню я – все путем: я зову сестру, невзирая на безразличие матери к ее приходу, поскольку знаю, что так будет лучше и для мамы, и для Нурии и для ребятни, да и для меня, в общем-то, тоже.
В семейной жизни моя сестра Нурия смахивает на мать, возможно, поэтому она почти сразу же бросила мужа. У всех ее детей разные отцы, как я уже сказал, поскольку ей проще иметь от мужчины ребенка, нежели выйти за него замуж. Сейчас она встречается с новым парнем и, судя по скорости продвижения их дел, сдается мне, что скоро у меня будет четыре племянника и четверо бывших зятьев. Или пятеро. Или шестеро. И тем не менее, Нурия не понимает, что у нее аллергия на замужество, она считает себя невезучей и говорит, что ей попадаются одни недоделанные. На самом же деле, по-моему, мама просто не научила ее терпению. Но это исключительно мое мнение. В нашей семье терпением обладал только я. До того воскресенья с проклятой паэльей.
Нурия пришла вместе с Хорхе, своим новым дружком, общительным и на сей раз нормальным парнем чуть младше ее. Несмотря на то, что я был мало знаком с ним, – а дело было весьма деликатным, чтобы выносить его на обозрение посторонних, – мне казалось, что во сне отец дал мне ясно понять: больше ждать нельзя, и нужно брать быка за рога как можно раньше. Образно говоря, я стал тореро, и, подавая паэлью, – в то время, как Паркер, подстегиваемый присутствием детей и куриных костей, которые рано или поздно упадут на пол, возбужденно носился вокруг стола, – сказал:
- На днях мне приснился отец и...
На мои слова никто и ухом не повел. Я был слегка разочарован, но набрался сил и снова открыл рот, чтобы продолжить:
- Я много думал в эти дни, прикидывал и так и этак, и...
- Я не люблю паэлью, – прервала меня племянница, малышка Амели. Да-да, из-за фильма сестра назвала ее именно так. Чтобы добиться своего, ей даже пришлось поругаться со служащей в отделе регистрации, которая хотела записать племянницу как Амелию, что вполне логично. И, кстати, из нашей родни никто и никак не связан ни с Францией, ни с кинематографом.
- Не любишь паэлью? Да ладно! Посмотри, какая вкусняшка – пальчики оближешь. Все испанцы любят паэлью. Она – достояние человечества. Даже каталанцы ее любят, – вмешался вышеупомянутый Хорхе, имевший весьма своеобразное чувство юмора. По-видимому, его отношения с моей сестрой находились в фазе гиперсексуальной суперактивности, и он просто хотел порадовать и осчастливить других настолько, насколько был счастлив сам.
- А я не люблю, и все тут, – уперлась племянница.
- Съешь как миленькая, – отрезала сестра, – и не трогай собаку.
- Не буду есть, – возразила девчушка, – и, между прочим, мама, у собаки есть имя, его зовут Паркер.
- Висенте, положи ей паэлью, – приказала сестра.
- Если она сказала, что не хочет паэлью, я могу приготовить что-то другое, – предложил я.
- Никакого другого: приготовили паэлью – значит, будет есть паэлью. И перестань тискать собаку! – рявкнула сестра.
- А я не хочу, – упрямилась племяшка Амели. – Паркер-красавчик, Паркер-милашка...
- Будет паэлья, ясно? – Было заметно, что настроение Нурии секс не улучшил, в отличие от настроения ее любовника.
- Послушай, Нурия, мне совсем не трудно сварганить что-нибудь другое. Хочешь омлет, Амели? Или можно разогреть вчерашние котлеты, с кетчупом они просто объедение, – предложил я племяннице, которая сияла от счастья, прижимаясь личиком к собачьим ушам.
- Она любит только паэлью, приготовленную ее отцом, – уточнил Серхио, мой старший племянник.
Так вот в чем собака зарыта, вот почему племянница наотрез отказалась есть рис, а ее мать, то бишь моя сестрица, поглощала его с истинной одержимостью. Из-за дочери у Нурии ум за разум зашел, и ее бесноватость можно оправдать лишь тем, что девчушка сильно привязана к отцу, которого сестра даже видеть не