Произведение «Гусь в яблоках и седьмая симфония...» автора Надежда Шереметева - Свеховская.

–Тихон Петрович, ну что вы там стоите скромно? Подойдите ко мне, я вам отпущу товар без очереди, - дородная продавщица Марья Никитична, оценивающим орлиным взглядом окинула очередь, – надеюсь, никто не будет возражать, если я обслужу вне очереди нашего уважаемого блокадника - моего соседа, между прочим, известного дирижера симфонического оркестра, отец которого, кажется исполнял седьмую симфонию Шостаковича в блокадном Ленинграде! На чем-то там играл, да?
С ней бы никто не осмелился спорить и по причине личной безопасности, но, услышав про блокадника, все как один в очереди, не сговариваясь, обернулись на смущенного благородного мужчину, уронившего грудь на инкрустированную трость: то ли под гнётом почтенного возраста, то ли от неподъемной внутренней боли...
– Конечно, проходите!
– Проходите.
– Не смущайтесь! Вы заслужили!
Молодой парень, с уважительной готовностью взял его под руки, собираясь помочь быстрее подойти к прилавку, но согнутый старец, приподняв немного голову, нависшую на грудь, оттолкнул его слегка, высвобождая руку.
– Не надо мне оказывать незаслуженную честь, господа! Вас же так, предпочтительно сейчас величать?
– Как это, незаслуженную?! - удивленно воскликнула продавщица. На разные голоса вторил хор многоголосия очередников...
– Я не защищал Ленинград… я защищался сам … и, представьте себе, готов был отгрызть у своей грудной сестренки… её маленькую… беспомощную ручку, – потусторонним безжизненным голосом, как будто выносил себе очередной смертный приговор, проговорил старик куда-то... в землю.

У продавщицы, от этой информации, брови разлетелись в стороны, едва удерживаясь на лбу, а руки, державшие выпотрошенных опалённых гусей, залетевших в местный мини маркет для празднования Нового года, повисли в воздухе. Очередь, некоторое мгновение являла собой картину из последнего акта «Ревизора», но…
– Нет, я не съел её, – продолжил Тихон Петрович, – и не укусил даже… нечем было. Самому было пять лет, и зубы не росли совсем… от голода. Но был готов. До сих пор, молочный запах исходящий от её ручки, преследует и сводит с ума, уставшее от мучительной памяти сознание, а вы тут …про честь... Честь, она у моего отца, деда, матери, которые погибли, защищая нас. А в соседнем доме, на улице Кирочной... мои знакомые, более взрослые дети с зубами, уже начинали есть труп ребенка... Умирающая бабушка скармливала им умершую внучку, но, что-то там помешало съесть её до конца... Один из них, я его знаю, тронулся умом тогда… Могу ли я думать о какой-то там чести, неся через всю свою жизнь, этот нечеловеческий груз в грудной клетке? Не сохранилось и могилки от моей маленькой сестрёнки, вскоре умершей от голода. Соседка, её маленький трупик, забросила тогда в грузовик, он каждый день проезжал мимо домов, собирая трупы... А куда их везут, спросить было некому. Думаю, дальше вам будет неинтересно слушать, да и, ни к чему вам перед Новым годом эти страшилки, – усилием воли, изобразив на интеллигентном лице жалкое подобие улыбки, он пошел к выходу.
Тишина, набатом ужаса, била по головам.
– Постойте! Отец, не уходи! – молодой человек бросился вслед за мужчиной в почтенны летах, превратившегося в согбенного старика, придавленного то ли страшными воспоминаниями, то ли, решившись на откровение, теперь казнил себя за то, что не удержался.

Схватил молодыми руками его сухопарое, как будто вмиг ставшее безжизненным тело, и чуть ли не поднес его к прилавку.
– Отец, бери все что тебе нужно. Бери. И это ... понимаешь ...это для нас честь, стоять здесь... с тобой рядом... А что-то там судить и, курлыкать на эту тему, никто не имеет права кроме Вас, тех, кто эту боль вынужден всю жизнь носить в себе. А тут ребенок... Что может быть страшнее!
– Спасибо, люди! Спасибо! Мне, по правде говоря, стоять среди вас – это как поговорить со своей совестью и отвести душу. На работе всегда дела, дела, дела... Вечный долг, и вечная ответственность, а стоишь в очереди среди живых голосов, живого дыхания и отдыхаешь, растворяясь сознанием, отвлекаешь голову на время от страшных, измучивших вконец мыслей. Воспоминания, вспоминания, запахи прошлого - они способны убивать человека так, что хочется кричать на весь мир, чтобы выбить эту проклятую пробку, мешающую дышать. А вот исповедовался немного, и мне стало чуть легче, насколько это возможно. Может и для каждого из вас останется внутри крупица чьей-то боли, не позволяя о ней забывать в мирное время, которое в любой момент может превратиться в страшное безумие человеческих пороков, выхлестнувших на вас всю свою чудовищную нелепость и бесчеловечность.
– Тихон Петрович, я знала, что вы из блокадного Ленинграда, но чтобы так…извините, я не хотела…- непривычно тихо пролепетала говорливая продавщица.
– Ничего, милая, ничего! Не ваша в том вина, что так мало знают о блокаде, с невольной безнравственностью наводя лоск на страшную трагедию. Боль причесать невозможно - она все равно поднимет волосы дыбом. Моя боль сегодня вырвалась наружу, как протест против всего мракобесия, происходящего в мире разнузданной политики. Если это не остановить, то и вас, и ваших детей, может ждать похожая боль воспоминаний, если, конечно, останется... кому ...вспоминать. А каждый из нас это способен сделать одним только желанием понимания, и поддержкой конструктивно мыслящих людей в сторону сохранения мира, доверяя им. Всем сердцем и душой быть со своей страной. Она всей своей историей доказала, что никогда не хотела войны, и поэтому всегда побеждала. И чтобы это понимать, надо, да что там надо - просто необходимо знать историю, тогда легче будет понимать, не потеряв желания разобраться в том, кто прав, а кто манипулятор невежеством. Манипуляция - это страшное оружие, которое разрушает сознание людей с неустойчивым стержнем духа. Страшное!

Благодарно оглядев каждого в очереди, молча попрощавшись, уловил в глазах необходимое ему понимание, облегченной походкой, освободившейся от тяжкого груза, в сопровождении седьмой симфонии Шостаковича понёс своим внукам и правнуку традиционное Новогоднее лакомство. Гениальная музыка теперь всегда сопровождает его детские воспоминания.
Очередь, в полном молчании, еще долго смотрела вслед уходящему блокаднику, совершенно забыв, для чего они все сюда пришли...