прошлого и многозначительно молчать. Всё-таки живая душа, оправдывался Анин, поднимаясь с ней в лифте на двенадцатый этаж, где был ресторан.
– Валентин Холод возобновил съёмки, – делилась она последними новостями, прижимаясь к Анин, словно яхта к лайнеру. – Его родственника тоже вернули.
– Феликса Самсонова? – удивился Анин. В его представлении его надо было гнать взашей из актёров. – Да чуден мир, – в унисон Герте Воронцовой кривился Анин.
Ему претила сама мысль, что снова придётся терпеть бездарность и выслушивать глупые наставления Милана Арбузова, когда надо просто снимать кино.
– Абсолютно с тобой согласна, – величественно кивнула Герта Воронцова, кокетливо любуясь собой в зеркале.
И пока она шла впереди, подчеркнуто благопристойно, сверкая по сторонам голубыми глазами, и весь зал дружно бросил жевать и впился в неё, как в небожительницу: женщины со смертельной завистью, мужчины – с усиленным слюноотделением. У кого-то даже с грохотом разбился фужер, и официанты кинулись убирать. Зал очнулся и облегчённо вздохнул.
Анин заказал цыпленка тапака с чесночным соусом и белого вино. Им тотчас принесли большой запотевший графин.
– Как Симон Арсеньевич? – с чувством удовлетворения спросил он, краем глаза поглядывая по сторонам.
– Оказался развратником! – навела на него свои небесно-голубые глаза Герта Воронцова.
– Не может быть! – поперхнулся Анин, вспомнив добродушное лицо Симона Арсеньевича и не находя подтверждения словам Герты Воронцовой.
И пока он откашливал вино из лёгких, Герта Воронцова поведала:
– Всё расспрашивает, как у нас с тобой было! В под-роб-но-стях!
Она многозначительно склонила голову набок, надула щёки и издала звук «пу-у-ф-ф!», который выражал легкое презрение, выражая тем самым мысль, что Анин ни за что не опустился бы до такого оглупления.
– Ну так расскажи, – отказался радоваться вместе с ней Анин, догадываясь, что таким образом Симон Арсеньевич пытался договориться с Воронцовой, чтобы жить дальше в любви и дружбе, и что Герта абсолютно этого не понимает, предпочитая якшаться с типами, подобными Анину, которые умеют мотать нервы не хуже классической свекрови.
Когда он вытащил его из Балтики, первое, что сделал Симон Арсеньевич после искусственного дыхания и изрыгания из себя пары ведер воды, зарыдал в три ручья под причитания: «Зачем ты меня спас?! Я не могу жить без неё!» и упрямо пополз к воде, чтобы довершить задуманное.
Потом Анин вытащил ещё даму и её собачку. Потом они три дня пили в какой-то затрапезной гостинице на окраине Выборга, и орали песни так, что им периодически стучали в номер и делали замечание. Статная дама оказалась олимпийской чемпионской по плаванию, звали её Глафирой Княгинской, она положила глаз на Симона Арсеньевича. Симон Арсеньевич, которому надо было выговориться и выплакаться, на радостях отдался её чарам, но Анин не хотел знать подробностей и ушёл, как только одежда его высохла и была выглажена.
– Ещё чего! – вспыхнула Герта Воронцова от праведного гнева. – Я ему ничего не обещала!
Отныне она принадлежала к классу окончательно изверившихся женщин, а Анин с некоторых пор чурался таких за версту, ему претила мысль заниматься психоанализом с пессимистическими истеричками, которые норовили провести остаток дней в компании с собственной гордыней.
– Ты жёсткая, – бессмысленно посетовал он, наслаждаясь вином.
Вино было с грубоватым крымским запахом и вкусом и совершенно не походило на те французские вина с их дешёвым цветочным букетом, которые обычно пил Анин в Москве. Тем оно и было хорошо.
– У меня были отличные учителя, – намекнула Герта Воронцова, коварно поведя левой чёрной бровью.
– А почему ты от него не уйдёшь? Так будет честнее!
– Фигушки! – к удивлению Анина заявила Герта Воронцова. – Не все такие, как ты.
– В смысле? – нарывался он на комплимент.
– Честные перед сами собой, – снова подняла она бровь, и было непонятно, то ли съязвила, то ли говорила всерьёз.
– А-а-а… ну, да… – на всякий случай согласился Анин.
За долгие годы он так не привык к её манерам и каждый раз ловился ли то на лесть, то ли на сарказм.
– Евдокимов зарабатывает столько, что пропить невозможно! – похвасталась она.
– Ты стала расчётливой, – заметил Анин, равнодушно подумав, что теперь это не его забота. – Раньше ты такой не была.
– Раньше ты меня любил без оглядки… – парировала она.
– Что ты имеешь ввиду? – заподозрил её в неискренности.
Он чувствовал, что погряз во второстепенных вещах, всё важное куда-то ушло, и от этого боялся будущего.
– Ты знаешь, что… – намекнула она на его чрезвычайно толстые обстоятельства.
– Не знаю, – искренне признался Анин, но сердце у него тревожно сжалось.
– Твою Таганцеву! – с презрением раскрыла ему карты Герта Воронцова.
Это и был знак. Он сразу это распознал.
– Жива! Слава богу, – обрадовался Анин, но не подал вида, что новость его задела, потому что не хотел сориться с Гертой Воронцовой раньше времени, хотя у него так и зачесался язык спросить, что именно учудила распрекрасная Евгения Таганцева. Пришлось осушить фужер вина, чтобы скрыть свои чувства.
– Я слышала, – не без торжества добавила Воронцова, нагло глядя ему в глаза, – она выходит замуж!
– Замуж?!
Это было даже хуже, чем удар гарпуном. Герта Воронцова долго готовила его, усыпив бдительность Анина.
– Не может быть… – пробормотал он, поражённый в самую печень.
– Может. За своего ортопеда, – беззастенчиво надавила она сильнее, и с гарпуна закапала кровь.
Анин застыл, как истукан. Его удивило несоответствие того, в каком душевном состоянии он оставил Таганцеву, и новостью, которую принесла Герта Воронцова.
Так не бывает, ошарашено подумал он, неужели я ошибся; и испытующе посмотрел на Герту Воронцову. Но она сделала вид, что серьёзна, как никогда, лишь кротко поджала губы, что на неё, вообще, не походило. Скромность была у неё не в чести.
– А что ты думал, она ждать тебя будет, непутёвого? –Герта Воронцова протолкнула гарпун ещё глубже.
– Сволочь! – переклинило Анина.
Оказывается, Герта Воронцова была в курсе всех его сердечных дел. Не за этим ли она сюда явилась? – спросил он сам себя, подзывая официанта, чтобы заказать водки.
– Самой паршивой! – потребовал он, избегая взгляда Герты Воронцовой. – Но холодной!
– Плохую не держим-с, – оскорбился официант, избегая бешеных глаз Анина.
– Неси, что есть, – согласился Анин, чувствуя, что у него онемели даже губы.
– Зря ты так расстроился, – сказала Герта Воронцова и бесцеремонно взяла его за руку. – Она тебя не стоит!
– Заткнись! – посоветовал Анин и выдернул руку.
Он хотел добавить, что она не стоит и мизинца Евгении Таганцевой, но не добавил, а только сжал губы.
– Анин, я люблю тебя! – вдруг сказала Герта Воронцова.
Он сделал удивлённо-ехидное лицо:
– Ты любишь не меня!
Она вопросительно выпучила глаза, ожидая подвоха:
– А кого?
– Мой пах!
И на них пялились с любопытством и злорадством: две знаменитости ссорятся, никого не стесняясь. Должно быть, припекло.
– Чего надо?! – обернулся Анин. – Чего надо?! – И даже привстал, чтобы якобы лучше разглядеть наглеца.
Крайний справа мужчина, с неприлично светлыми глазами, от неожиданности съехал на пол. Остальные предпочли не связываться. Кое-кто незаметно щёлкал смартфоном. Анин сидел, как пугало, спиной ощущая ненависть зала.
Официант принёс заказ. Анин с мрачным выражением на лице, по-прежнему не глядя на Герту Воронцову, налил полный стакан, выпил, бросил на стол деньги и покинул ресторан.
Она пришла чуть позже, долго шуршала платьем. Потом дотронулась и лицемерно сказала:
– Бедный ты мой, бедный…
Он давился в три ручья, благо, что в комнате было темно, как в склепе. Герта Воронцова утешила, как могла. Нырнула под одеяло, прижалась, тёплая и мягкая, и зашептала:
– Всё проёдет… пройдёт… как с белых яблонь дым… спи, мой хороший, спи…
И то правда, подумал он между приступами ненависти ко всему белому свету и к Герте Воронцовой в особенности.
В ту последнюю ночь они помирились. У Анина не хватило сил расстаться с ней навсегда, всё же он любил её по-своему, хотя понимал, что есть женщины, которые способны к высшим чувствам, а есть такие, которым нужно только спаривание. К ним и относилась Герта Воронцова.
***
Утром её уже не было. Анин спустился в фойе.
– Моя жена выходила?
Язык плохо слушался вранья, ещё противнее было глядеть на портье с бегающими глазками.
– Она заказала такси в Симферополь, – запинаясь, ответил портье, глядя сквозь Анина.
Ясно было, что вся гостиница сплетничает о скандальной московской парочке.
– Давно? – разлепил губы Анин.
– Час назад, – с облегчением перевёл глаза на часы портье.
Несомненно, он боялся Анина, как можно бояться зимнего шторма на ялтинском рейде.
– Закажи и мне такси, – попросил Анин, – на железнодорожный вокзал. – И позвонил Юрию Казакову: – Слушай, мне нужна неделя. Ты можешь снять те две сцены, которые без меня?
– Что-то случилось?
Обычно добрый его голос мгновенно стал колючим, словно у них не было договорённостей на такие случаи и словно Юрий Казаков не знал, что такое форс мажорные обстоятельства.
– Случилось. Личное, – едва не покусал трубку Анин, но распространяться не стал, а лишь сказал. – Мне надо смотаться в Москву.
– Даю пять дней, – прогудел Юрий Казаков, как слон во время гона.
– Пять мало, – возразил Анин, подумав, что ещё не известно, чем всё кончится, развод – вещь долгая.
– Чёрт с тобой, – страшно разозлился Юрий Казаков. – Бери неделю. Но имей ввиду, мы из-за тебя тормозимся!
– Очень надо, – жалобно попросил Анин, что за ним сроду не водилось.
– Вали к чёрту! – всё равно не поверил ему Юрий Казаков.
– Ну очень… – на грани обычного скоморошества стал изгаляться Анин, благо, Юрий Семёнович не видел его лица.
– Сказал, вали! – бросил трубку Юрий Казаков, зная, что Анин уедет в любом случае, канатом не удержишь.
Анин холодно усмехнулся, без зазрения совести полагая, что запросто может сделать и не такую каку Юрию Семёновичу за те пятьсот долларов и что он обязательно встанет ещё раз на дыбы, а потом – ещё и ещё, но это уже были издержки съёмочного процесса; поднялся в номер и кинул в сумку только самое необходимое, туда же полетела початая бутылка коньяка. Надо было давно уехать, а я всё ждал толчка, укорил он себя с холодной и ясной головой.
Когда он спустился вниз, такси уже стояло парадного.
– В Симферополь! – сказал он, прекрасно понимая, что шансов приобрести билет на ближайший рейс, практически, нет, но ехать надо.
– Быстренько?.. – обернулся молодцеватый водитель, уловив нервное состояние клиента.
– Плачу тройную таксу, – дал маху Анин и через пять минут очень пожалел о своём опрометчивом поступке.
Водитель оказался большим любителем гонок по вертикали и по горизонтали тоже и презирал все правила, а также – всех, без исключения, участников дорожного движения. Анина мотало позади, как тряпичную куклу. Раз десять они были готовы улететь в кювет, но их пронесло.
Море скрылось за горами через пятнадцать минут, а ещё черед пятнадцать минут перевал промелькнул так быстро, словно его и не было. До того, как они приехали, Анин три раза блевал прямо в окно, и это несмотря на то,
И ещё запомнилась фраза