Всё ещё май за окном?..
Да почти уже нет. Земля усыпана лепестками облетающих яблонь. Сирень и каштаны вовсю цветут: каждый свечками своего цвета. Одуванчики потеряли нарядную желтизну первоцветов и начали сорить седыми парашютиками семян. И соловьи в овраге за домом, ещё несколько дней назад изнывавшие в любовном великолепии песен, теперь уже только взрыдывают на мгновение и тут же замолкают надолго. Всё. Обзавелись подругами, гнёзда строят или уже даже яйца откладывать начали…
Коротки моменты ожидания счастья вокруг нас. Да и внутри – тоже. И как только счастья этого самого, желанного, достигнешь, оказывается, что и не счастье оно вовсе, а – скука. И понимать начинаешь, зачем Шекспир «отравил» своих великих возлюбленных. Ну вот останься они живы, и – что? Проза и пошлость обыденности: соловьи не поют, яблоневый цвет пожух и скукожился, а началось:
… «вынеси мусор»… «я работаю как вол, а ты этого понять не можешь»… «ты меня разлюбил или даже не любил вовсе, я теперь поняла наконец-то!»… «господи, как я устал от твоих театральных сцен»… «я к маме уеду»… «и что? Будете там с нею обсуждать меня: какой я гад и сволочь и как загубил твою молодую жизнь?!.»
Хорошо, что «убил»… Это я о Шекспире с его Ромео и Джульеттой…
Так Соня думала и в окно глядела. А потом всё же не выдержала и маме звонить стала:
« Алло, мам, здравствуй… Ну, ты как там?...»
Ожидать ответа не стала, а тут же продолжила:
« Я чего звоню-то, мам! Я от Егора ухожу… В эти выходные были на даче у Свешниковых, ну, это друзья наши, я тебе про них рассказывала. Так вот… Мы с Мариком с шашлыками на улице возились, а Егор с его Мариной пропали куда-то. Мам! А Марина-то там та! Страшна, как фильм Хичкока. И такая же чёрно-белая, как все его художества! Эт я про Хичкока, мам… Ну, я в дом пошла, за солью и приправой там какой-то (Марик её сам делает – «фирменная»!) Захожу, ага, не могу найти. Слышу, на втором этаже кто-то в спальне возится. Ну, я поднялась, чтобы про приправу спросить. А они там, мам! Представляешь!! Егор её к притолоке дверной прижал и тискает, а у неё от счастья, что мужик хоть какой-то, кроме её Марика-импотента, на неё взглянул, аж сопли текут. Глаза, мам, закатила и стои-и-и-т, мле-е-е-т! Я-то растерялась сначала, а потом говорю: «Да, ребята, суки вы изрядные! Оба!!.»… ну, и матюкнулась ещё в придачу.
Потом вниз спустилась, Марику сказала, чтобы шёл свою «королевну» (эт он Манюню свою так навеличивает!) от Кощея Бессмертного спасать, а сама в машину села и уехала.
А? Чего? Как куда? Домой, конечно!..
К вечеру и мой этот… мачо-чмо заявился: «Я те щас всё объясню, Сонюшка, голубушка моя дорогая и единственная…» Тьфу, аж противно повторять-то это! А я ему уже и чемодан собрала, потому отвечать ничего не стала, а просто пальцем на чемодан тот показала, а потом на дверь…
Он чемодан брать не стал, дверью хлопнул и ушёл в гостиную. Слышу – затих там. Заглянула – лежит на диване, даже не раздевшись. Ладно, думаю, пусть переночует.
Ну, всю ночь не спала я, мам, всё думала… А о чём думала, сейчас даже вспомнить не могу… О том, кажется, что зря ты меня не отговорила за него замуж выходить. О том, что, слава Богу, детей ещё не нажили. О том, что… и не любила я его вовсе никогда. А так просто, от скуки и от обиды на Генку-поганца за него вышла. Помнишь ты Гену? Ну, из нашего класса. Я его любила-любила, а он взял да и женился на Лариске, хоть конфетами чаще меня угощал.
Ну, ладно. Вхожу к нему, говорю: «Когда квартиру освобождать собираешься?» А он, наглец, сидит и виски с утра дует. Да нахально так! Руки на спинке дивана раскинул и бесстыже на меня косится. И, знаешь, что, мам, он мне ответил? Ты представить даже не можешь! Говорит: «Это моя квартира! Мне её родители мои ещё до свадьбы купили!! Так что ты и выметайся отсюда!!!»
Мам! Так ведь я потом позвонила ребятам своим, юристам. Они говорят, что все права на его стороне, мам! Вот и звоню тебе, потому что не знаю, куда идти теперь…»
Телефонная трубка долго-долго молчит в ответ, а потом голос в ней раздаётся, на Сонин очень похожий:
« Помнишь, Сонь, в детстве ты со мною любила очень на рынок за продуктами ходить? И там пальчиком крохотным своим всегда «уткам на носики нажимала». Весы такие у торговцев овощами были. С двух сторон алюминиевые тарелки, на одну товар кладут, а на другую – гири. И смотрят, чтобы «уточки» друг к другу повёрнутые, клювиками коснулись друг друга. Вот и ты теперь такими весами мысленно воспользуйся. На одну чашу весов обиду свою положи, а на другую… всё остальное. А в остальном - жизнь твоя, настоящая и будущая осталась. И смотри сама, что перевесит. А от меня совета, Сонюшка, не жди, дорогая, потому как, что бы я ни посоветовала, - всё одно в виноватых ходить буду. «Зачем ты меня с мужем развела!..» - когда-нибудь да скажешь мне сгоряча. Или другое: «Вот, послушалась тебя, осталась с ним, а он теперь…»
Так что – тебе, дочк, решать. Никому другому. В этом деле старших да мудрых не бывает. Одно скажу тебе: матюкнуться и рубануть с плеча – это каждая дура сделать сможет. А вот как «недуры» поступают, одна ты решить можешь…
А так, чего же, приходи, конечно. Мой дом – это и твой дом тоже. Мы с тобою посидим, чайку попьём, а потом, может, и погулять сходим. Знаешь, у нас за домом овраг тот остался, ну, в котором соловьи в мае поют. Помнишь его? Они и теперь ещё там гнездятся. Май хоть и на излёте, а всё равно, нет-нет, да взорвётся душа соловьиная песней, так на нашу, человеческую, похожей…»
