воспалены от частого вытирания рукой выступающего пота. Они беседуют. Увлечённо. Даже спорят о чём-то. Интересно, каков предмет беседы?
Без раздумий примеряю чужой «костюм» стражника. Того, что повыше, плечистее, мускулистее своего низкорослого товарища, который может похвастаться только единственным мускулом своего тела – отвисающим через пояс огромным животом, свидетельствующим о хозяине, любителе крепких вин, жирной пищи и пахнущих миндальным маслом вперемешку с потом стареющих блудниц.
Опытный воин, стражник сразу почувствовал перемены в своём теле, его «костюм» мне пришёлся кстати. Поначалу он болтал и следил за обстановкой на базаре и за происходящим на площади, а едва я нагло воспользовался его «шкурой», сразу занервничал и ощутил дискомфорт.
Чтобы служба сахаром не казалась, как говаривал наш взводный полудурок сержант, решил сыграть с ним маленькую шутку. Напрягаюсь, - стражник схватывает мой замысел на лету, - но ему ли соперничать со мной – что утреннему бризу с порывом урагана, - и с сильным треском выпускаю газы. Впору кричать – надеть противогазы, химическая атака! Мускулистый стражник растерянно вертит головой. Застыл с раскрытым ртом, полным не пережёванной халвы его товарищ. Остановились мечущиеся меж рядов покупатели и замолчали продавцы. Глаза у всех повылазили из орбит. Все смотрят с тревогой и неясным ожиданием на стражников.
Первым опомнился любитель вина и потных проституток.
- Ермей вчера на спор съел большой котелок густой чечевичной похлёбки. Все ели, в курсе, как от неё живот дует.
Объяснение находит понимание. Напряжение сошло. Загудел пчелиным ульем рынок. Покупатели вернулись к товарам, продавцы – к расхваливанию их достоинств.
- Тумис, я вчера постился, - опомнясь, поговорил Ермей. – Выдул ветер не я.
- А кто? – рассмеялся Тумис.
«Постился, - думаю, - а как тебе вот это!» Снова дую живот, Ермей хватается за выпирающее чрево и тут же резкий тонкий звук выходит из афедрона. Долгий, сочный, протяжный, как пение тростниковой флейты, когда высокие ноты ностальгическими синкопами рвут сердце исполнителя и слушателей.
Нельзя сказать грубо, мягко выйдет так – почти зачарованные извлечёнными мелодическими гаммами посетители рынка впадают в трагический транс. Ермей чувствует иглы взглядов, они так и пронзают насквозь его кожаную с бляхами защиту.
Дружба берёт верх. Тумис выступает вперёд. Делает грозное лицо. Сдвигает брови. Трубочкой сжимает губы. Тяжёлым взглядом вгоняет всех по отдельности по макушку в утрамбованный ногами песок. Стучит тупым концом копья.
- Сказано: объелся чечевицей. Что пялитесь, будто сами никогда шутя не пускали из афри злого демона!
Как всегда, находится остряк.
- Бывало и по нескольку духов подряд, но платья наши сзади не трепыхали полотнищами на ветру!
Смех сотряс толпу. Пальцы указывали на стражников. Топали ноги. Поднималась кверху пыль.
Ермей не даром считался опытным стражником.
- С каждого зрителя один дихтений! – рявкнул он. – Забыли о налоге на представления! Живо монеты сыпьте в ящик сборов!
Ничто так сильно не впечатляет человека, равно как и побуждает к принятию быстрых решений, это нежелание принудительно расстаться с трудом добытыми деньгами.
Будто по хлопку фокусника, любопытные рассосались по местам. Восстановилась тишина. Она нарушалась степенными разговорами между двумя умничающими дураками, желающими подороже продать и подешевле купить товар. Ярко светит солнце. Зной плавит воздух. Вдалеке в синем выгоревшем небе плавают фантастические миражи. Никому до них нет дела – насмотрелись.
- Ермей, а вправду, чего это ты вдруг решил так извращённо развлечься?
- Тумис, не я это. Клянусь богами! Не поверишь, - Ермей переходит на шёпот. – Такое ощущение, внутри меня ещё кто-то есть.
- Внутри? – не поверил Тумис.
- Снаружи! – съязвил Ермей. – И это его проделки. Я тут совершенно ни при чём.
Любое дело нужно доводить до конца. Решаю безобразничать до последней точки терпения. Не даю договорить Ермею, перекладываю копьё в левую руку, кладу правую ему на плечо, поглаживаю и говорю слащавым голоском:
-Не хочешь после службы отдохнуть в парной Бахраба? Только я и ты. Никаких блудниц. От них наутро член толще ляжки и свисают до земли яйца. Согласен? На выбор: вино, фрукты, горячий пар. Ты такой податливый. Я такой настойчивый…
Тумис не верит своим ушам и начинает вертеться.
- С чего бы это я … А если первым буду я… Потом поменяемся ролями…
Ермей сжимает рукой плечо товарища.
- Вот как ты запел, - Ермей не меньше Тумиса ошарашен своими словами. – Кто недавно говорил: ты мне жизнь спас, теперь проси, что хочешь, любое желание исполню.
- Не т-такое ж-же… - начал заикаться Тумис.
Пру напролом.
- Давай померяемся копьями. Чьё длиннее, тот первым отпирает калитку заднего двора.
Тумис, загорелый до кострового уголька, бледнеет.
- Ну, что, зассал, дружок? – смеюсь губами Ермея. – Да пошутил я. Пошутил! – и ныряю в тело Тумиса: маленькое, жирное, кривоногое, - я и с этим справился. Начинаю шалить внутри его «костюмчика» не по росту. И пошло-поехало: то плечи выверну, то тазом поверчу, то чечётку отобью ногами. Тумис ошалело пялится и старательно выделывает незнакомые ему танцевальные па, он не Ермей, сопротивления не чувствую.
- Видишь? – глаза Ермея скользят по другу, - теперь он – чужак – в тебе!
Быстро наскучило управлять послушной куклой. Воскресил в голове приятные эротические воспоминания и копьё Тумиса показало остриё между полос летней юбки, в те далёко-счастливые первобытнообщинные времена о таком необходимом предмете туалета как трусы не подозревали.
- Моё копьё длиннее, - нарочито баском, устами Тумиса произношу я, указывая на него Ермею и покидаю горемычных вояк и иду слушать Его. Он всё ещё что-то рассказывает собравшимся перед ним людям.
Продираюсь через плотную массу тел. Орудую локтями, расчищаю дорогу. Верчусь волчком. Вот я в первых рядах. Смотрю на Него. Ничего примечательного в Нём нет. Обычный мужчина среднего телосложения, среднего роста, худощав, приятное лицо с бородой, длинные волосы зачёсаны назад. Изумили глаза – тёмно-серые с голубоватыми прожилками – они, показалось мне, смотрят прямо мне в сердце. Встречаемся взглядами. Он моргает мне как старому знакомому, мол, как дела. Моргаю в ответ, дескать, всё хорошо. Улыбка украшает Его лицо. Мелкие морщинки бегут по загорелой коже.
Он что-то говорит. Не вникаю. Мне важен Его голос!
Его перебивают, - умники и выскочки есть в любой среде, - нарочито подначивая. Сейчас это разбойничьего вида мужчина в поношенной одежде, борода висит клочьями, при произношении слышен свист, во рту виднеются между зубов просветы. Говорит свистящий медленно.
- Ты тут нам красиво сыпешь песок в уши, рассказываешь сказки. Как наш прорицатель Хоша, тот обычно трезвый больше молчит. Стоит унюхать запах араки, оживает тотчас, а уж коли приложится воспалённым от жажды ртом к источнику радости, то его не остановить. Оживает язык Хоши, проясняется мысль, спадает с глаз пелена и он начинает видеть вдали что-то, ему одному различимое, разные красивые картинки и образы, находящиеся, по его утверждению, за пустыней Лахраме. Но он с детских лет такой, юродивый, ни к чему более не приспособлен и безобиден для окружающих. А вот ты, краснобай, птица другого полёта…
Говоривший со свистом замолчал, затем растолкал стоящих перед ним и заговорил снова, глядя с вызовом в лицо Тому, кто вёл с ними беседы, сидя на невысоком камне, используемом вместо стула.
- Божьи вестники птички на хвостиках принесли известие, что никакой ты не пророк, а сын плотника Озифа. Покажись нам во всём своём виде. Ты похож на нас, различий нет. Кроме одного – говоришь красиво и дуришь народу мозги. Ему нравится, когда кто-то ему на раны кладёт сладкий мёд облегчения и удовольствия. Вот и моя глупая жена Каха бредит тобой. Говорит мне, Фаси, почему ты груб, а не вежлив, как наш Учитель? Отвечаю дуре тупой, дочери тощей ослицы: я не сведущ в науках и не воспитан во дворцах, я каменщик, кладу кирпичи, строю дома. Мои постройки можно различить по характерным признакам. Я работаю руками. Чесать языком некогда, и болтаться тоже, нужно зарабатывать на хлеб насущный, не то что находящимся здесь лоботрясам и лентяям. В отличие от тебя, кого моя дура Каха называет Учитель, я не отвлекаю народ от работы. Что ответишь ты, Учитель?
Тот, к кому Фаси обратился Учитель, встал с камня.
- Ты прав, Фаси каменщик, Я – Ишаат, сын плотника Озифа, его мебель также находится во многих домах, и в тех, которые построил ты. – Ишаат протягивает руки. – Как и ты я не чураюсь работы. Плотничаю. Но мой Отец решил, что я принесу больше пользы на ином поприще. Я оставил станок, отложил рубанок, пилу, стамеску. И пошёл по той дороге, которую мне указал мой Отец.
- Плотник, говоришь, - не успокаивается Фаси. – Докажи. Покажи, на что способен. У нас ведь как говорят: языком молоть, не месить раствор.
- Охотно, Фаси, тебе и другим собравшимся слушать меня, я покажу своё плотницкое умение.
Учитель спустился с возвышения. Народ расступился.
- Кто подскажет, где находится плотницкая мастерская?
***
Меня едва не сшибли с ног и не растоптали, с таким воодушевлением и порывом толпа рванула за Учителем.
Ряды готовых заготовок. Доски. Поленья разной величины. На стене развешаны инструменты.
- Вот, Учитель, - Фаси ёрничает, - мастерская. Приступай!
- Что изготовить? – голос Учителя спокоен и тих, но его слышно далеко.
Фаси растерялся. Беспомощно взглядом ищет помощи. Не находит.
Учитель ждёт.
Решаю Ему помочь. Он слегка улыбнулся, и я услышал мысленную благодарность: «Спасибо, друг. Я бы справился и сам». – «У нас говорят, один – ты ничто, - отвечаю Ему. – Вместе – мы сила. К тому же и сам обучен работе с деревом». – «Что будем делать?» - «Глаза боятся – руки делают, правда? - смеюсь, - скажи им, что изготовишь колыбель».
- Ну, что же, раз не поступило предложений, выбор оставляю за собой.
Он решил не следовать моему совету и оставил в тайне своё намерение.
***
И Он и я были в родной профессиональной стихии. Так же, как и я когда-то, Учитель снял халат, закатал широкие рукава рубахи. Длинные волосы скрепил широкой полотняной лентой, завязал на затылке. Вместе глазами отыскали нужные заготовки.
Загляденье просто – как спорится в руках работа!
Пахучая стружка вьётся под ножом рубанка. Ароматные опилки устилают пол, звенит-поёт острозубое полотно пилы. Весело киянка стучит, долото вгрызается в податливую мягкую древесину.
Заворожённые зрители смотрели за движением рук Учителя – и вот, Он отходит от станка и глазам людей предстаёт детская колыбель. Встреваю и говорю, - никто из посторонних не слышит нашего диалога, - мол, погоди немного, хочу внести флёра в ощущение зрителей. Беру стамеску для резьбы по дереву. О! это у меня всегда получалось с первого раза – намётан глаз, сказали бы опытные умельцы, да похвалить было
