"Если вы изберете Рюи Лопеса в нашей партии, я попытаюсь вам доказать солидность моего продолжения". Маэстро смело пошел на боголюбовский вариант, выиграл фигуру за пешку, и, уверившись в быстрой победе, допустил роковой просчет. Будущий чемпион мира проиграл ту, первую партию между ними, и это поражение едва не лишило его первого места в турнире, а, значит, и последующего триумфа в Санкт-Петербурге, где Маэстро стал третьим, вслед за "сверхигроками" Ласкером и Капабланкой. Кажется, это единственная партия, которая стоила Маэстро бессонной ночи. Не пойди на следующий день седовласый Алапин в последней и всё решающей партии ферзь жэ-два вместо ладья жэ-2, не было бы дележа первого приза с Нимцовичем... Именно он, Ефим Дмитриевич, любезно приютил его, выехавшего из Совдепии, у себя в Триберге. Живописный Шварцвальд, красивые хвойные деревья, чистый горный воздух, шум водопада, пробивающего дорогу в скалах... Там, в большом беленом доме у гостеприимного Боголюбова проживал в ту пору неприкаянный Алешка Селезнев, с которым Маэстро был дружен в юности. До сих пор он, сильный шахматист 20-30-х годов, прозябает где-то во Франции, скрывая свое "коллаборационистское" прошлое: в сорок втором Лешка работал переводчиком в городской управе Юзовки, а зимой сорок третьего - при штабе группы армий "Дон"...
... В двадцать втором году от киевского семинариста Боголюбенко (такой, говорят, была его настоящая фамилия) не осталось ничего, кроме самомнения: Doppelbauer научился бегло лопотать по-немецки, был толст, квадратен и честолюбив. Он уверовал в свою звезду и льстивые слова о нем, сказанные "философом на шахматном троне": "Er ist der kommende Mann (это восходящая звезда(нем.) - прим. автора)...я провижу на его челе венец чемпиона мира".
- ...Разве в тридцать четвертом, разгромив дряхлого Ласкера, вы не радовались как ребенок, что наконец-то победили главу "иудейских шахмат"?
Фиолетовый, оказывается, тоже умел негодовать.
- Разве вы, как в двадцать седьмом Капа с вами, не связались с Эйве только потому, что знали, что он - слабак, всего лишь "тактик, решивший любой ценой сделаться стратегом"? Помните, как на последней предвоенной олимпиаде в Буэнос-Айресе Капа твердил своим скрипучим голосом: 'Пусть Алехин покинет свою башню из слоновой кости. Пусть играет или будет дисквалифицирован!'
- Да как вы не понимаете, что это была игра на публику?! - взорвался чемпион. - Эйве, к вашему сведению, шахматист интересный, острый, но не без комплексов. Проиграв мне, он отчаялся и решил, что всё потеряно. А Капа... Капа, как и все они, эти Кмохи, Флоры, Кересы, Файны, Решевские, Шпильманы, Грюнфельды, боялся разгрома и лишь хотел мне досадить! О, мне известны его слова "I hate Alekhine!" (Ненавижу Алехина! - прим. автора). Когда в сороковом я согласился играть с ним матч в Гаване, даже родное правительство не поверило в него и не дало денег на призовой фонд!.. Говорите, я побаивался Нимцовича? Нет, это он, с его "кривым" пониманием шахмат и расстроенной психикой, побаивался меня! Он не мог сидеть за доской, играя со мной в турнирах, и убегал куда-то в зал, откуда, из-за спин зрителей передавал через посредников свои ходы. Да и "Его система" - это полное отсутствие всякой системы при наличии отдельных интересных идей.
Вы тут некстати упоминали Бальзака. Помните его выражение "я - поденщик пера"? Так вот: я - поденщик шахмат, труженик, денно и нощно искавший шахматную истину, анализировавший стиль игры корифеев: Капы и Ласкера, а после - Боголюбова и Эйве. Я - неутомимый шахматный работник, вечно изобретавший новые идеи в дебютах, вечно стремившийся преодолеть свои недостатки в положениях, требующих терпеливой и точной защиты, в разыгрывании "простых" и "скучных" позиций, где фантазия моя засыпала и где так искусны были Капа и Ласкер... Рожденный ползать в шахматах, я научился в них летать!.. А нашему genio latino (латинскому гению - прим. авт.), не пропускавшему, кстати, ни одной сколько-нибудь смазливой бабенки, достаточно было одного взгляда на доску, и интуиция подсказывала ему верный ход! Да, это был шахматный гений, равного которому я не знаю. Беспечный позиционный гений, стремившийся к простоте совершенства. Однако он не выдерживал напряжения длительной борьбы и допускал детские ошибки. Ему становилось скучно! В его доме никогда не было шахмат, а вместо анализа отложенных партий он развлекался игрой в домино! В конце концов Капа видел в шахматах "ничейную смерть", а я - Великий океан жизни! В лучшие свои годы я творил, создавал за доской произведения искусства, как бы ни пытались мои соперники фальшивить. Мне тогда удавалось созидать прекрасные миры, обнажая грани истины, которые ослепительно сияли в волшебном огне моих комбинаций! Но эти свершения приходили не сами по себе, они были плодом бесконечных анализов, мучительных размышлений над тайнами шахматной игры. Я нашел, что неожиданная жертва пешки позволяет активизировать фигуры и накалить обстановку; гроза нависает над черно-белыми полями, в непроницаемых тучах зреют красивые и дерзкие замыслы, и вот она - первая молния, разрезающая небо и повергающая соперника в смятение. Увидев угрозу, соперник берет себя в руки и находит возможность защититься. Он отвечает ударом на удар, и когда ему кажется, что опасность миновала и можно вздохнуть с облегчением, на другом фланге, другой стороне света, следует новая вспышка, открывается двойное дно комбинации, и только тогда громом пораженному сопернику и искушенным зрителям открывается вся грандиозная пирамида моей концепции, первоидеей которой был нелогичный с виду дар скромной пешки.
Маэстро перестал шагать к двери и обратно. Он почти упал в кресло. Ему вспомнились хлесткие, злые слова этой вертихвостки, строившей из себя светскую тигрицу, этой "златокудрой Хельги", княгини Чагодаевой, русской жены Капы, брошенные при случайной встрече во время турнира в Ноттингеме: "Капа всегда стоял выше вас. Именно поэтому вы никогда не давали ему реванша!"
"Черт, - с горечью подумал Маэстро, - сказала, как пощечину влепила." Ему привиделось сырое, промозглое утро 19 ноября 1938 года, ратуша голландского городка Арнем, в которой должны были играться партии девятого тура АВРО-турнира. Капе в тот день исполнилось пятьдесят и он, элегантно одетый, сверкающий набриалиненными волосами, с удовольствием позировал набежавшим фотографам. Подле Капы стояла и ослепительно улыбалась "княгиня Ольга", державшая в руках огромный букет роз (эта крашеная провинциалка, уроженка Тифлиса, имела обыкновение гордо заявлять, - к месту, а чаще не к месту - будто ее прадед - сам покоритель Кавказа граф Евдокимов). А через два часа, когда они, Капа и Маэстро, встретились за доской, шахматная армия, ведомая чемпионом, "с холодной яростью" задушила позицию юбиляра. И Капа, не в силах сказать "Сдаюсь", просто просрочил время...
- Я мстил Капе и я отомстил ему, - вслух жестко произнес Маэстро, - Мы квиты...Ферзь жэ-восемь!
