СКОЛОПЕНДРА

смене руководства. И он испугался. Кто-то из его же гопкомпании стал мне звонить по ночам: напугал жену и дочку.
Много позже этому, как выяснилось, воровайке, пришлось бежать в Италию, где он, говорят, работает садовником у какого-то мафиози. Международная солидарность – это вам не просто ленинские лозунги о ней. Так что когда я метал в него громы и молнии, обвиняя в некомпетентности и бездарности, он боялся иного – потери источника неправедных доходов, поскольку находился на самом пике этого своего бизнеса.
Жена подала на развод. Опередила меня. Сам подумывал. Мучился. Как мне это сделать, чтобы без эксцессов и потрясений. И тут на тебе: всё разрешилось само собой. Даже обидно стало. Но это же меня и добило.
Однажды ночью у меня остановилось сердце. Не двигалось оно так долго, что мне показалось: я уже там. Всё, что со мной происходило, упростилось вдруг до муравьиной какашки. Я пообещал себе, что никогда никому ничего больше не стану доказывать. Даже то, какой на самом деле я талантливый.

–В отличие от жены, я говорю себе: ты – молодец, ты правильно поступил. Если тебя не пожалели, почему ты должен был их щадить?
Элла потянулась ко мне сначала подбородком. Потом пошла на меня плечами – по миллиметру в секунду.
–Погода наладилась, – пробормотал я.
Мы стояли в розовой беседке. По плитам ковылял фиолетово-синий жук.
–Ах! – воскликнула она и легко ударила меня по плечу, – Сколопендра! Вот она!
Я увидел чёрную многоножку. Сброшенная с моего плеча, она валялась вверх тормашками. Но не долго, быстро перевернувшись, поползла и снова ко мне.
–Мерзость! – меня даже передёрнуло.
–Не бойся, не ядовитая. Щиплется, правда, чувствительно. Немного почешешься и пройдёт.

Иные делают зло по невежеству. Таким и большое оно прощается. Тем же, кто ведает, что творит, даже самое малое непростимо.

–Погода, и впрямь, наладилась. Может быть, откроем купальный сезон?!

Сначала я увидел его курортный паспорт – этакую зелёненькую книжицу с номером на обложке. Не обратить внимания на неё было просто невозможно. Я потянулся, чтобы открыть и прочесть имя обладателя. Но тут появилась процедурница и буквально из-под рук выхватила у меня, её вместе с другими, лежащими на столе, чтобы занести дату приёма.
–Кто это такой? – спросил я у неё.
Мне вдруг показалось, что узкоглазое, какое-то даже краснокожее это существо понимает меня наперёд.
–?!
–Вы то хоть знаете, что значит этот номер?– не отступался я.
–Номер, как номер: шесть сот шестьдесят шесть…
Я попытался еще раз схватить ту самую книжицу – не уходить же мне так и не выяснив имени владельца – этого смельчака или невежды, согласившегося взять себе паспорт с таким номером. Но процедурница меня опередила – протянула мне мой паспорт. А я, наконец, обратил внимание на свой номер: на обложке стояло: 665.
Идя в кислородную, я пытался вспомнить. Кто же, кроме уже известных мне клиентов гидропатического отделения, ходит на процедуры.
Из камеры, в которую я занял очередь, вышла Элла. Она спешила. Потому, оставив мне воздушный поцелуй, унеслась туда, откуда я только ушёл. Забрать свой паспорт экспансивная эта дама позабыла. На нём стоял номер 667. Возможно, более внимательная к происходящему, она запомнила человека, который поступал в санаторий вместе с нею.
–Его фамилия? – Элла наморщила переносицу. Тут же на моих глазах из Афины-Паллады превратилась в училку с периферии, – Кажется, – она строго поглядела на меня, щёлкнула пальцами. – Поэт был такой. Не великий. Но друг Пушкина…
«Э! – подумал я, но без разочарования, – никакая ты даже не училка!»
–Дельвиг, Кюхельбекер?
–Никаких евреев!
–Был ещё Чаадаев.
–Совсем не то.
–Не Державин же, в конце концов?
–Рылеев. По-моему так его фамилия, – сдув прядь со лба. Она смотрела на меня с недоумением, – Сдался он тебе этот гладиатор! От слова «гладить».
–Значит, у него славное прошлое, – криво усмехнулся я.
–Тебе подобная кличка, надеюсь, не будет угрожать ещё лет тридцать.
–Надеюсь.
В таком случае, пойдём погреемся на камнях. Покажу тебе совершенно потрясающий купальник. Вчера купила у одной. По дешёвке. На обратный билет ей не хватало.
Сбросив халат, она осталась в бикини удивительного цвета. Казалось, что это не шёлк, а птичье оперенье.
–Ну, что молчишь?– рисовалась она, стоя на фоне моря (так и подмывает сказать «на фоне мира»).
–Как называет расцветка?
–Каррарский мрамор! – бросила и ждёт комплиментов.
–Хочется потрогать! – потянулся я.
–Руки прочь, уважаемый! – громко и потом тихо пояснила, – Смотрят ведь!
–Потрясающе! – пробормотал я, оглядываясь.
Неподалёку сидел старичок с черным или фиолетовым бантиком на широкополой соломенной шляпе. Профессорская его бородка просто прилипла к чреслам Эллы. Рядом валялась палка.
«Не хромец ли?»
–Потрясающе?! – повернувшись к деду фасадом, переспросила у меня Элла.
–Увы! – согласился я.

Ветер гнал туман с моря. Он плыл над горизонтом протяжным белым дымом. Публика слонялась по внутреннему дворику. Торчала на балконах и лоджиях в томительном ожидании искреннего тепла, чтобы отдаться полноценному отдыху. Две аккуратные вороны – у моря эти птицы выглядят много приличнее сухопутных своих сестёр, пробавляющихся свалками – сидели каждая на верхушках соседствующих кипарисов. Поглядывали вниз на только что подброшенный кошкам свёрток объедков
Сытые кошки лениво похаживали вокруг да около котлетно-рыбных огрызков. Они явно не торопились приступать к трапезе, что весьма раздражало ворон. Одна из них, ничтоже сумняся, выхватила кусок пирога и тут же на верхотуре принялась завтракать. Другая, завистливо засуетилась, спланировала на спинку парковой скамьи и, труся последовать примеру товарки, забегала по доскам, сварливо крича на никак не реагировавших кошек.
Вдруг из чащи кедровых крон истребителем вынырнула серо-белая птица и, не сворачивая, устремилась в мою сторону. Я видел, летит прямо на мой балкон. Летит прямо в меня: камикадзе…
Чайка ударила меня в грудь так сильно, что сердце моё сошло с ритма, а я повалился навзничь…

–Ты кто? – очнувшись, спросил я склонившуюся надо мной.
–Я – реаниматор, – ответила Элла.
И я, словно завязшая в меду муха, стал выкарабкиваться из тягучего, сладкого до горечи её взгляда. Высвобождался трудно, из последних сил выпрастывался из вязкой магмы её зрачков.
–Ладно, ладно! – шептала она. – Не паникуй. Скоро акклиматизируешься, и всё будет класс.
Большие губы её – теперь видел главным образом их – великодушно отдалялись от моих. Лицо её отстранялось от моего. Я, наконец, разглядел его как следует. Это было большое плоское лицо. Совсем не гармонирующее с изящной шеей и великолепным тонким телом. Оно бы сгодилось для какой-то другой более грубой конструкции. Даже головка, если смотреть на Эллу сзади, была изящной формы. Сзади всё в ней о, кей. Спереди, увы…
–Когда?– спросил я, преодолевая себя.
–Сейчас не могу, – ответила она, – приду ночью, если не передумаешь.
–Не знаю, – пробормотал я, сам не зная зачем говорю об этом.

Ослеп от ударившего мне в лицо солнечного луча.
Хотя потом, когда сошли слёзы, и я снова мог видеть, я усомнился, что это был свет неба. Подтверждением тому явился удар из яркого, остро сфокусированного фонаря, который разбудил меня ночью на пляжной террасе, где я спал в отдельном боксе. Проснулся ослеплённый, но не ослепший.
–Ты что ли? – спросил.
Ответа не было. Но я и без того уже знал: чужой. Освободил ноги из-под одеяла. Подождал, пока пришелец приблизится… и резко выпрямил подогнутые, как пружина, сильные свои ноги велосипедиста.
Ночной гость охнул и попятился, отброшенный к ограде. Низкая, она не помогла незваному посетителю; бедняга полетел через перильца. Грохнулся с высоты полутора-двух метров на пляжную гальку. Пока я добирался до места преткновения, внизу никого уже не было.
–Слава Богу! Не убился! – услыхал я за спиной.
Дежурная медсестра.
–Сейчас позвоню в милицию.
–Ищи – свищи! – ответил я.
–И всё-таки надо сообщить куда-нибудь. Совсем, вишь, обнаглели эти бомжи…
–Больше не захочет, – сказал я и лёг. И долго не мог уснуть, сотрясаемый мелкой дрожью.
«Замёрз, мой сладкий!» – услышал я сквозь сон; голос был мне совсем не знаком, но я почему-то подумал, что он принадлежит Элле.
«Кто это был?» – спросил и успокоился, потому что не узнал собственного голоса.
«Тот, кто звонил тебе ночью».
«Кто, кто?»
«Забыл что ли?»
И тут же я услышал эту самую фразу, которую мне накануне отпуска кто-то угрозливо гундел в телефон, разбудив в «ноль часов»: «Ещё раз вякнешь, и мы замочим тебя…» На этот раз я узнал голос. И, засыпая, повторил имя, чтоб не забыть.

Море выходило из себя, меняя ритм наката. Было в этом обильном горькой пеной и нарастающими по мощности белыми взрывами движении что-то от соития перед самым окончательным слиянием.

О, эта изнанка человеческой оболочки, эта чувствительная тайна плоти!

Ваннщица – монголоидная, средних лет с мускулистыми руками гимнастки – поставила песочные часы на полочке рядом с испорченными электронными часами и, вежливо улыбаясь – то была скорее усмешка – спросила: воду не выключать? И, не дожидаясь моего согласия, добавила: а то сегодня что-то из красного крана идёт едва тёплая. И ещё добавила: чтоб вы не замёрзли. Я ответил кивком. Она открыла газовый кран и ванна вскипела кислородными бульбами. Вода поднималась, бурлила, массируя, как мне казалось, каждый сантиметр тела. Я перевернулся на живот и увидел ее отражение в кафельной стене. Отражение было настолько четким, что я узнал её. Это была Элла. Я глядел неотрывно. Разглядывал её. Не подозревающую, не чувствующую моего взгляда. Вот она повернулась так, что мне стало видно её приподнятое к животу лоно. Посмотрела вперед и мне вдруг показалось, что она видит, знает, что я её вижу. Она улыбнулась и, поворотясь так и этак, медленно опустилась в ванну. Ваннщица открыла газ и для неё. Бурление на моей стороне слегка приутихло. Я лёг на спину и только зажмурился, услышал над собой: не горячо? Вздрогнув, вытаращился: ваннщица с усмешкой ждала ответа.
–Нет, нет! спасибо, милая!
Она хихикнула и – повторив: «Милая!?» – ушла. Время от времени смакуя то ли для себя, то ли для Эллы это мое «Милая!» Добавляя при этом одно и то же «Надо же… милая говорит».
А я снова уставился на стену и уже не мог от неё отвести глаз, потому что из неё, из отражения своего ко мне в ванну шагнула Элла и тут же в бурлящем широком мраморном корыте овладела мной.
Всё произошло так неожиданно, что я, как говорится, глазом не успел моргнуть. Я даже не успел испугаться, когда под тяжестью её лёгкого тела голова моя погрузилась в бурлящую воду. Я как бы потерял сознание. Но не испугался, а когда давление исчезло, то есть когда я вынырнул из забытья, Эллы надо мной не было…
Застонал. Видимо, довольно громко. И тут же появилась ваннщица. Склонилась надо мной: Вам плохо, што-ли? Усмешка не сходила с её губ, фигурно изогнутых, словно лук. А из-за пазухи открылись две – одна чуть длиннее смуглые её грудки. Неожиданно напоминающие сучьи, когда она кормит щенков.
Попытался подняться. И не смог. Руки, ноги не слушались, словно бы я их отлежал.
–Не надо резких движений, – сказала ваннщица, склоняясь надо