В одной из зелёных сосновых крон, облюбованной задолго и прочно, колеблющейся ветром, укрылся старый ворон и скрипит, далеко разносится по лесу бликующий гортанный крик: - К-кар! – к-кар! – к-кар! Летите ко мне, кумушки, я пока не слишком стар! К-кар! – к-кар! – к-кар!
Откричит-отзовёт и умолкнет крикун. Молчит. Собирается с духом. Чистит перья и снова за своё: - К-кар! –к-кар! – к-кар! Летите, кумушки, в сердце моём бушует пожар!
Развлекается от скуки старый ворон. Моложе был – его развлекали. К-кар! Что проку вспоминать, что было – то прошло. Седыми перьями птичьи пути замело. К-ка-а-ар!..
Повиснет тишина. Послушает её ворон. Насладится болтовнёй сосновых чешуек, свистящих от удивления, повертит головой, кося чёрным глазом, уж не под ним ли треснул сухим выстрелом сук и окажется, это лопнула пополам скрученная ревматизмом сосна и обрушилась всем своим древесным естеством на землю, во мшаник и в травы и уханьем кроны да криком веток оповестила о своём несчастье…
К-кх-р… к-кх-р… к-кх-р… Поперхнётся шероховатым звуком в горле старый ворон – не поётся что-то его лебединая песня, прерывается кашлем-хрипом. Глухо в лесу. Никто не отзывается. Да и некому отзываться. Повезёт, коли уловишь моросящий шёпот ветра да успеешь уследить за его проказами; во-она как ловко вервями прозрачными объятий и полу-растворимых в бездне неба шорохов слов окутывает серебристо-невесомыми парчой да атласом искривлённые стволы сосен, расщепленные – берёз, согнутые как бы непосильной ношей – тополей. Наиграется с имя ветер, наохальничает да махнёт в сторону ближнего водоёма на водных санях рассекать по мелкой ряби, живность озёрную будя да тревожа.
- Ох! Ох! Ох! – затрепещут да зайдутся криком молоденькие деревца, через них напролом, ломая веточки пронесётся ветер, увлекая за собой листочки от веточек оторвавшиеся – и летят они, трогательные создания – зелёными чешуйками осыпавшегося золота.
- К-кар!.. – щёлкнул завязанным в узелок клювом ворон. – А кому нынче легко? К-кар!.. Кого баловали-кормили вволю-всласть?.. К-кх-аррррр!.. – снова поперхнётся ворон сухими опилками сложно-произносимых слов. – Вспомнить некого и забыть – значит – нечего? Что было – к-кх-аррр!.. – то прошло…
«Печально», - отзовётся чьею-то отголосицей откуда-то грустное всхлипывание. – «До… До… Д-дос-сад-д-дно…» - осыпается с хвоинками печаль беспросветная.
- К-кар!.. К-кар!.. К-кар!.. – снова чистит лужёное некогда горло старый ворон и испуганно эхо заблеет овечьей жалостью. Дрёму как пером с глаза смыло, а как хотелось хоть во сне… Что за дела в лесу пошли, не то, что… Не то что – что?! Раньше? Когда? Если хохолок взъерошить, - то, что осталось, - так оно всегда было так: за неурожайным сезоном в тайге подряд два-три лета шли богатые на добычу и сытное пропитание. К-кар! – к-кар! – к-кар! – уже в полной безнадёге рвёт ссохшиеся сушняком связки старый ворон. Кому откликнуться-то?! Неко… Ан нет, что это за весточку несёт на краях одежды пахучей ветерок-сорванец быстрой почты гонец, посылая впереди себя прозрачно-пыльные вьющиеся завитками столбики передовых гончих. Знакомо больно… Да кто же это?! А-а-а… Услыхала, вечная беспробудница, кукушка-матушка вот и шлёт известие: ку-ку, приехать могу, - ку-ку, приехать смогу… Прилететь могу!.. Ку-ку, ку-ку!..
«Только для полного счастья тебя не хватало», - прячась от греха подальше средь еловой хвои в кроне, думает старый ворон, засунув клюв под крыло, закрыл глаза и мысленно, - с сарказмом, - ответил: - К-кар! – к-кар! – к-кар! Прошёл молодецкий угар…
Покачнулась ветка. Ворон открыл глаз. Глядь, - рядом примостился неунывающий ветер и моргает глазом – каково оно, а!
- К-кар!.. – недовольно из-под крыла крякнул ворон.
- К-кх- ха-а-аррр!.. – передразнил его ветер.
