здесь - глаз до сих пор за прошлый месяц Лёпе. И Уздечкин с тревогой ожидал дня очередной зарплаты, утешал себя, что он, де – «маэстро», а Лёпа, все ж – подсобник – «пион».
Уздечкин на особняке выкладывал каменную мозаику во всю стену на будущей кухне, в зале и в спальне. Особым канарским узором, где большие камни разбивались между собой швами из мелкого камешка: красиво, конечно! Угнаться за канарскими работягами в кладке шлакоблоков, штукатурке, укладке керамической плитки было делом безнадёжным – работали те бегом, и дело своё знали туго: всю жизнь только этим на хлеб и зарабатывали. Но, там, где нужно было художественное видение и кропотливая работа – тут кабальерос буксовали: кровь сильно горячая над каким-то квадратным метром битый час корпеть!
Вот Уздечкин здесь и пригодился. Хоть и кричал в первый день «дуэньо» – хозяин, сдвигая камни на земле: «Хунта! Хунта!». И Уздечкин понимал себе это так, что за тот квадратный метр, что он успел выложить до приезда дуэньо (а того еще и звали – Эрнесто!), его только к этой стенке поставить, и расстрелять!
Но, оказалось, «хунта» - это вместе. То есть, в этом месте вплотную камни должны идти.
Два дня устаканивали, какой именно узор каменной кладки нужен. Хозяин краснел от потуги, очки его запотевали (он вообще не понимал изначально, какие могут быть русские на его особняке на такой «деликадо» работе, на которую и местных-то мастеров не сыскать!). В конце третьего дня непробиваемый в своем спокойствии Лино посадил Уздечкина в свой «камеон»-грузовик и поехали они куда-то на юг острова. Там-то Лино и показал «руссо маэстро» нужный рисунок на чьем-то заборе.
Схвачено Уздечкиным было в момент: делов-то куча – только ведь показать было и надо! Пошло дело с самого следующего утра, и приехавший к полудню суровый, заранее приготовившийся к худшему, хозяин подернул очки на переносице, и обернулся к Лино:
- Пэрфэкто!
Уздечкин, расслышавший это, как «эффекто!», правильно между тем понял, что это победа.
Надо сказать, что все три первых дня Лёпа, что был приставлен к маэстро пионом, подглядывая почему-то из-за угла за работой Уздечкина, крестился по-испански – целуя в конце щепотку пальцев и посылая взор в высокое небо.
- Андрюха - братуха! Русские не сдаются!
В субботу с хозяиным приехала его мухер – супруга (от красоты лица, и высоты ног, обутых в испанские кожаные сапоги, у Уздечкина и Лёпы челюсти отвалились сами собой), и обозрев уже приличный кусок мозаики на стене, улыбнулась и утвердительно покачала головой:
- Бонито!
Ну, это-то слово – спасибо Мадонне (певице) – он знал: «прелесть».
Так Уздечкин и попал в персоны грата. Дюже зауважали его местные работяги, привыкшие видеть русских если не в лежку под лавочкой пьяных, то уж на лавочке этой вино местное тесной компанией распивающих. Рады были простые люди теперь ошибиться, сломать собственный стереотип. В первый день каждый засовывался в комнату, где орудовал Уздечкин, по несколько раз – мол, инструмент свой ищу, не здесь ли случайно оставил? Тогда как смотрели украдкой все на Уздечкина, да на работу его: вот так диво в канарских горах!
А горы здесь были действительно высокие. В хорошую погоду где-то далеко внизу синел океан. А ясной ночью до звёзд, казалось, можно было дотянуться руками… Впрочем, Уздечкин и дотягивался – жаркими днями работы.
На судно он пока не ехал – чего без денег перед капитаном и шеф-поваром появляться! Третью неделю бичевал с Лёпой в подвале, на сколоченных из поддонов лежаках. Серёга, обрадовавшийся живой душе рядом (все-таки веселей, и в глухой ночи не так тревожно будет), отжалел своё ватное одеяло, не преминув, правда, поведать про свой Поступок доброму Чану: вот, мол, другу отдал – у нас так полагается.
По вечерам, закончив работу. Лёпа начинал соображать, где бы раздобыть винца. «Звонил Лино – трубку не берёт. А Чану уже неудобно напрягать». Бывало, что кто-то все-таки откликался и сердобольно привозил уже по темноте вожделенную бутылку – как раз к немудреному ужину, что гоношил Лёпа на сковороде на маленьклм газовом баллоне: банку каких-то консервов и пара-тройка яиц в них. Конечно, с аперетивчиком веселее ужин шел!
После легкого такого ужина начиналась культурная программа перед сном. Уздечкин читал Лёпе вслух рассказы и повести из книги «Мастера одесской прозы 20-30-х годов», друг внимательно слушал и по временам – но всегда к месту - смеялся. Книгу Серёга раздобыл на судне с брошенными фирмачами симферопольскими моряками (судно это Уздечкин проезжал в порту каждый раз – их тунцеловы стояли еще дальше). Несколько моряков поработало – до первой получки – у Цессара в порту, там Лёпа с земляками и схлестнулся - пересёкся. Получив тогда зарплату ( «Восемьсот евро мне Цезарь заплатил»), зазвали вечером пятницы хлопцы Лёпу на судно: Чего, мол, тебе в полистероле опять ночевать – помоешься, как белый человек, как человек, поспишь на белых простынях!.. И обобрали пьяного подчистую. Беглого. На чужбине. «У нас так полагается?».
- В понедельник утром толкают: «Вставай, на работу!». Я в карман – а там пять евро. «А деньги где?» - «Так, ты ж их пропил!». А пили, помню, только разведенный спирт из аптеки.
А через несколько дней Цессар и откомандировал доверчивого лопоухого в горы – от земляков сердешных подальше. И, наверное, решил денег теперь не платить – все одно: спустит сквозь пальцы!
Уздечкин на третий день, когда еще Лино каждое утро забирал его с судна в горы, и привозил вечером обратно, притаранил полную трёхэтажную сумку харчей – чем шеф-повар послал! Грудинка, колбаса, сыр, тушенка, огурчики маринованные – их Лёпа заказывал отдельно, и был им несказанно рад.
- Во – самая мировая закуска!
Выпить он был не дурак – и в этом с Уздечкиным они точно были родственными душами.
- Слушай, но вот ты мне скажи, - после третьей, или четвертой рюмки начинал пытать дотошный Уздечкин, - Украина в Союзе была второй по экономической мощи республикой! Как нынче до такого докатились?
Тогда Серёга, несколько «съезжая с темы», начинал жаловаться на «мусоров» и мусорской беспредел.
- Батя поздно вечером возвращается – чуть не плачет: в мусарню ни за что загребли, карманы обчистили.
И у самого глаза слезились…
Взволновал Сергея и рассказ Уздечкина о событиях месячной давности – о захвате заложников – в подавляющем большинстве женщин и детей в московском «Норд-Ост». Выслушав все внимательно и до конца, Серый лишь покачал головой:
- Если у нас такая фигня затеется!.. Вот тогда все подымутся – мало никому не будет!
Оно все бы было еще ничего, но через неделю бодрого сна по ночам, зарядили дожди. Обложные. Серые дождевые тучи ползли с моря и, как в стену упирались в высокие, что были выше облаков, горы, и тогда уж изливали из себя всю воду до капельки. И капала та вода с потолка гаража, в котором кантовались Лёпа с Уздечкиным. Так, что и вправду приходилось накидывать дождевые куртки поверх одеял.
- Цессар, мучо фрио – холодно! – жаловался начальнику хитрый Лёпа.
- А что надо? Одеял вам, может, теплых привезти? – участливо вникал хэфе.
- Да, каких одеял – согревающего внутрь чего-нибудь: вина, там, или водки.
И однажды вечером Лино привёз наконец два ящика молока, три бутылки вина, и две литровых «Московской». Оставив пастеризованное молоко и даже терпкое красное вино на потом, парни немедленно принялись разогреваться молоком из-под бешеной коровы. Довольно скоро стало жарко…
- Кумедный ви дядько! – ерничал спьяну Лёпа. – Ты думаешь, если бы я с испанского на русский не переводил, ты бы тут хоть один день продержался? И всё твоё умение – ничего оно не значило бы!
Гавномес ты, Серый, гавномес! – в сердцах отзывался со своего лежака Уздечкин. – Тебе только тачки с раствором, и с навозом возить: вот все твои умения!
И вправду: русские не сдаются!
Но, дальше обидных слов дело не зашло – как сказал Сергей на следующий день: «Побурчали чуть-чуть друг на друга, да и все». Нечего этим двоим, на самом деле, делить было, кроме судьбы своей горемычной.
Впрочем, Уздечкин на судьбу свою никак не жаловался. Честно говоря, балдел он от подарка судьбы даже. Работать на самих Канарах, высоко в горах среди самых, что ни на есть, канарцев! Работать под испанскую речь, шелест пальм и дуновение ветра, прилетевшего с просторов Атлантики! Счастье для непроходимого романтика!
А какой вид открывался, когда по окончание рабочего дня, и по отъезду роабочих, усаживались два друга на стопу из поддонов, неизменно восхищено обозревая лежащие внизу окрестности! Вон – через зелёный, поросший кактусом и кустарником, глубокий лог, на горной круче слева – Санта-Бригида: самое большое селение в окрестностях. И разноцветные весёлые домики – кубики: розовый, голубой, желтый… Прямо – уходящая вниз лощина с одинокими фазендами среди сочной, умытой дождями буйной зелени гор. Справа – высокая горная гряда – еще выше их дома,- с гребёнкой столбов неведомого Уздечкину назначения – военных, наверное. За этой горой, говорил Лёпа, городок Терор (в котором жил единственный из всех местных работяг недоброжелатель Уздечкина, марокканский эмигрант Тино).
В сторону этой гряды и шагал сейчас Уздечкин. Благо, путь его был не так далёк – через каких-то сто шагов он будет уже у цели. И ливень стих, перешел в мелкий дождик, а теперь и вовсе прекратился. Уздечкин видел уже отчетливо стену дома с желто-коричневой штукатуркой, в котором жил Чану. И яркий светлячок фонаря над входом в бар, и стоящих там мужчину с женщиной.
Мужчина стоял спиной к Уздечкину. Разговаривая, как выяснилось позже с самой хозяйкой заведения. Пожилая женщина весело болтала с собеседником, как вдруг, увидала вынырнувшую из темноты фигуру. Улыбка тотчас исчезла с губ женщины, и по мере приближения незнакомца черты лица делались все более тревожны и напряжены. Когда же незваный пришелец ночи за пять шагов до мирных канарцев откинул капюшон куртки, обнажив светло-русую голову, женщина отшатнулась в настоящем испуге.
Видимо, смуглые испанцы рисуют черта белым. Впрочем, женщина тоже была русоволоса.
Буэно ноче! – приветствовал стоящих Уздечкин, угадав в женщине хозяйку. И прямиком, решительной походкой проследовал в открытые двери бара.
- Водка, - пояснил он начинающей оправляться от испуга женщине, - Уно литро, пор фавор!
И протянул свои заветные пятнадцать евро – все, что было сейчас у него за душой.
- Виски? – с надеждой, переспросила хозяйка.
- Не, не – водки, пожалуйста!
Добрая женщина ушла в подсобку, вернувшись с раскладной стремянкой, и, установив её в проходе боковой кладовой, взгромоздилась на три ступени вверх. Долго гремела и звякала переставляемыми бутылками, пока наконец не извлекла на свет божий запылённую бутылку немецкого одеколона с красной пятиконечной звездой на этикетке и нахально - утвердительной надписью «Vodka». Такую палёнку продавали в ларьках и киосках в лихих девяностых.
Ну, чем уж в глухих канарских горах богаты!..
Женщина протянула патриоту бутылку и, с какой-то грустью в глазах, мягко и участливо оттолкнула Уздечкину назад пять евро с барной стойки.
Да, вот такие они – честные люди канарцы!
Уже шагая обратно,
