местность и теперь называют Всехсвятским, несмотря на разросшийся кооперативный сектор «Сокол» и даже открытую в начале осени тридцать восьмого одноименную станцию метро. А трамвай там появился аж в двадцать втором году. Всехсвятское заслуживает тщательного краеведческого экскурса. Будь Сергей свободным энтузиастом, непременно посвятил бы себя этой задаче, уж слишком много знаменательных и даже таинственных событий связано с родными местами.
И еще непременная графа — из рабочих. Пожалуй, что так... Отец полжизни слесарил, поначалу на станции Подмосковная Виндавской железной дороги, потом в механическом цехе завода «Дукс» на Ходынке, потом уже авиационного имени Менжинского. Там в тридцать третьем и скончался за верстаком от инфаркта, хотя, в сущности, нервной батину работу назвать было нельзя. Но необходимы серьезные коррективы. Александр Кузьмич Воронов — старый член партии, еще с дореволюционным стажем. Деятельный участник вооруженного восстания 1905 года, после разгона восстания вынужден скрываться. Через два года, вернувшись в Москву, аж до февраля семнадцатого скитался с подложными паспортами по съемным квартирам. С семьей, естественно, не встречался.
Мать Сергея из захудалой ветви обедневшего дворянского рода Прибытковых. Девицу и выдали по причине наступившего сиротства за настойчивого ухажера, слесаря-универсала Сашку Воронова, впрочем, жившего в полном семейном достатке. Вот так поначалу вполне счастливо сложилось у родителей Сергея. Когда же начались скитания отца, нашелся дальний дядюшка благодетель, взявший под свое крыло молодую женщину с годовалым сыном. Так что в раннем детстве Сергей не бедствовал. В семь лет мальчика записали в местную начальную школу, но стараниями покровителя девятилетнего смышленого парнишку определили в Всехсвятскую гимназию (открытую еще в девятьсот восьмом году). Проще, конечно, было отдать в местное земское училище. Но мать, какая-никакая, но дворянка по крови, настояла на полноценном среднем образовании. Там Сергей проучился четыре года.
Гимназия не престижная, совместного обучения мальчиков и девочек, социального расслоения здесь не было, порядки сложились умеренно-демократические. Так что Сергей вынес за эти годы только отрадные воспоминания. Да и физически паренек рос крепкий и компанейский. Его, по большому счету, никто не обижал даже из старших ребят, не говоря уже о сверстниках. Кстати, будучи еще юным гимназистом, мальчик стал завсегдатаем недавно учрежденной Всехсвятской земской публичной библиотеки.
Вернувшийся в марте семнадцатого отец поступил на службу в прежде Императорский самолетостроительный завод «Дукс», который в декабре восемнадцатого национализировали. Отец там был в почете, в сущности, по специальности не работал, занимался общественными и партийными делами. Потом ушел на фронт бить Деникина. Комиссарил... В бою пехоты против конницы Мамонтова его сильно ранило, и Воронов старший почти год провалялся по московским госпиталям. Здоровье было сильно подорвано, былые заслуги перед партией почему-то не зачлись (Сергей потом понял — из-за жены), и пришлось отцу вспомнить навыки слесаря-инструментальщика. Пришел опять на «Дукс», ставший теперь Государственным авиационным заводом № 1 (ГАЗ № 1).
Отец — коммунист старой школы, честный и принципиальный. Несмотря на извивы судьбы, он неколебимо считал дело Ленина и Сталина правым, и вот эта стойкая идейная убежденность возвышала партийца над серой массой остальных рабочих. Александр Кузьмич, разумеется, избирался членом партийных бюро завода и Краснопресненского района, но чинов не имел, так и умер на рабочем месте в заводском цеху.
Когда отец ушел на фронт, Сергею пришлось стать кормильцем семьи. Пришел он пятнадцатилетним мальчишкой на давно знакомый «Дукс». Поначалу юнца определили учеником к старому приятелю отца — Петровичу. Петрович тот — сварливый старик, по-черному курил махру и любил выпить. Но слесарная наука мастерового дедка оказалась крепкой. Сергей за два года дошагал до пятого разряда, чему в немалой степени помогла учеба на Рабфаке. Конечно, полный романтики парень рвался на фронт, пример отца заразителен, да кто такого отпустит. Мать мечтала, что сын поступит в университет или стоющий институт, но Сергей на заводе уже успел прикипеть всем сердцем к авиации. Парень мечтал не строить самолеты, парень мечтал — летать! На фронт не попал, но вот в Егорьевскую военно-теоретическую школу авиации в двадцать первом дали рекомендацию.
Вот в тех местах теперь далеко известного «Сокола» и возрос Сергей. Облазил с друзьями закоулки окрестных парков и усадеб, перемерили вдоль и поперек русла Ходынки и Таракановки, детскими походами изучили близлежащие села: Покровское-Стрешнево, Коптево, Петровско-Разумовское и Петровское-Зыково. Ребята становились немыми свидетелями траурных процессий на Братском кладбище, где хоронили жертв империалистической войны, а с платформы «Подмосковная» Виндавской железной дороги в тайне от близких катались зайцами в Москву. Здесь же пацаном, в зарослях рощи, теперь носящей имя Чапаевского парка, выпил малец самую первую стопку водки и познал первую девчонку.
За павильоном метро «Сокол» в тени развесистых кленов желтеет ветхая церквушка. Штукатурка стен местами отбилась, зияют рыжие проплешины кирпичной кладки, оконные проемы вкривь вкось забиты корявыми горбылями, кресты над куполом и колоколенкой изуверски погнуты. Зданию церкви всего двести лет, но стены уже стали разрушаться. Как жаль! Московский храм Всех Святых — самое благодатное место его детства. Здесь весной шестого года, после зимних кровавых событий, Сергея крестили православным обрядом. Окунули в купель вопреки воле отца, в его вынужденное отсутствие. Мать, будучи ревностной прихожанкой, наконец исполнила положенный христианский долг. С этой церковью связаны яркие и красочные детские воспоминания. Лес поднятых рук с распустившимися веточками верб и необычайный восторг, когда батюшка окропит святой водой. Пасхальный крестный ход, чарующее мерцание тысяч свечей и торжественный апофеоз — Христос Воскресе, и единодушный ответ народа — Воистину Воскресе! Пряный, берущий за сердце запах березовой листвы и свежескошенной травы на Троицу и Духов день. Церковь, стараниями прихожан и притча изукрашенная зеленью, превращалась в волшебную сказку. Чарующие голоса певчих на клиросе, проникновенный голос батюшки на исповеди и сладкая горечь «Кагора» на причастии... Ведь это было, было, а теперь не стало. В тридцать девятом храм Всех Святых закрыли, а резной пятиярусный иконостас публично сожгли во дворе. Мать не выдержала святотатства, итак тяжело болевшая, через три дня отдала Богу душу. Внутри здания разместился склад стройматериалов. А ведь он, сын покойной, частенько потом приходил сюда и молча стоял в грустных размышлениях...
В начале лета двадцать первого года Сергей оказался восточнее Москвы, в городке Егорьевск. Обилие белых церквей (хотя имелись и красного цвета: Георгиевская и Красный собор), скользкий булыжник на Московской улице, купеческий ампир в центре и разливанное море сельских домиков с резными наличниками и кокошниками... Теперь Сергей Воронов курсант Егорьевской школы авиации Рабоче-крестьянского Воздушного Флота РСФСР, недавно перебазированной из Гатчины в подмосковный город.
Там он и сдружился с одногодком — вихрастым нижегородцем Валеркой Чкаловым. Волжанину так и не удалось получить среднее образование, учеба в Череповецком техническом училище прервалась по закрытию оного. Молодцу пришлось помахать молотом в кузне и покидать уголек в топки котлов. Потом, как и Сергей, Валерий слесарил два года в Канавинском авиапарке и вот теперь в Егорьевске. Чкалова сразу же привлекли в Воронове начитанность и врожденная интеллигентность. Таких качеств у Валерия не имелось, но зато парня отличала искренность и саможертвенная прямота. И еще было чувство товарищества, братства, пожалуй, ценнейшее из свойств его характера. Как говорил поэт: «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень...».
О чем только не говорили друзья за те полтора года совместной учебы в авиационной школе. Спорили, даже ругались, однажды Валерка в горячности замахнулся на Сергея, но, увидев сталь в глазах москвича, отвел руку и повинился. Молодые они тогда были, ершистые, юная кровь бурлила в жилах. Разумеется, выпивали и крепко, два раза попались в самоволках, отсидели на губе. Само собой, ходили по девкам, в избытке таких обреталось, и хороших, и плохих, на бывших фабриках братьев Хлудовых и Михаила Бардыгина.
Чем живет молодой человек? Конечно — мечтами! И парни мечтали, оба хотели — летать. И как было бы удачно вместе окончить летную школу, получить направление в одну часть и там стать матерыми воздушными асами.
Но Серега, как назло, сломал ногу, упав с турника, крутя «солнышко», и в Борисоглебскую летную школу не попал. Вернулся техником на старый завод. Откуда по ленинскому призыву попал на Лубянку (тоже героическая профессия) и в двадцать три года получил два кубаря на краповых с малиновой окантовкой петлицах. Собственной семьи завести не удалось, да и какая там семья — постоянные командировки и нахлобучки.
И вот в тридцать восьмом Палыч смертельно разбился.
Они не часто, но встречались — Герой Советского Союза, человек прославленный на весь мир, комбриг Чкалов и капитан госбезопасности Воронов. Признаться, уже особой близости не было, да и о чем тут говорить... Их пути-дороги разошлись навсегда, и не только в разные стороны. Да и карьерные вершины, достигнутые каждым из них, в корне несопоставимы. Чкалов кумир советских людей, человек-легенда, к тому же любимец самого вождя. Говорили, Валерию Павловичу, одному из немногих приближенных к Сталину людей, разрешалось говорить лидеру страны «ты». Это очень и очень много значило в тогдашней неофициальной табели о рангах. Человеку на четверть века моложе как то и не подобает обращаться к старшему по возрасту столь фамильярно. А тут — фантастика, одним словом!.. Но это еще не предел. Бытовало распространенное мнение, а это уже звучало настолько серьезно, что лучше лишний раз и не поминать всуе. Чкалов позволял себе рубить в лицо «отцу народов» — самую настоящую правду матку.
За что Сталин благоволил к нему, почему позволял столь многое? Ответ простой. Иосиф Виссарионович видел в Валерии себя молодого. Коба в юности и молодости был столь же порывист, резок, отчаян и беспримерно отважен. Как и Валерий, вождь происходил из самых низов социальной лестницы. Пролетарии — сын сапожника и сын котельщика. И тому и другому приходилось с боем пробиваться в жизни упрямством и кулаками. Это были лихие романтики, которые жаждали приключений и находили напасти на бедную голову. Много чего объединяло летчика и генсека по душевному складу, и еще их роднила вера в справедливость. И пусть каждый понимал ее по-своему, но по сути это было чисто христианское мировосприятие. Они творцы абсолютно нового мира, каждый на своем месте, но
