Очень волнуюсь, когда зима начинается. Потому что не только красиво, но – познавательно. Ставший за лето и осень привычным пейзаж начинает «стареть». Но не умирать. Стареет удивительно красиво. Достойно как-то. Часто из-под первого снега там и сям выглядывают совершенно зелёные листья. И так это оказывается красиво, зелёное с белым, посверкивающим. Словно седина на голове человека, пребывающего всё ещё в силе, но уже опутанного паутиной старости, ещё не ставшей немощью.
Когда же вдогонку за первым грянет второй и третий снег, о старости словно бы даже забываешь, потому что зима ведь только началась, а значит – молодая. И старость молодой бывает. Это когда ты уже вырос и даже начал набираться ума-разума: совершил первый ошибки, познал первые разочарования, успел понять сладость покаяния – а родители твои ещё совсем молоды. Это ведь тебе только они кажутся стариками, потому что были всегда, сколько ты живёшь на земле. А на самом деле они ещё свежи и молоды той дивной второй или даже третьей молодостью, которая бывает порой невообразимо прекраснее первой. Потому как во дни первой молодости тебе так некогда оглянуться вокруг и хоть что-нибудь важное заметить, что проходит эта первая молодость практически в одиночестве: живёшь себе, стремительно и дерзко, а жизнь вокруг не успевает даже стать фоном для тебя, вписать тело твоё и душу в свои интерьеры.
А ты хватаешь, хватаешь жадно то одно, то другое… надкусываешь и бросаешь… мнёшь и отшвыриваешь. Запыхался, задохнулся от скачки, и даже сам не понимаешь, что устал. Надо бы притормозить хоть чуточку, помедлить, осмотреться. Какое там!.. «И жить торопится, и чувствовать спешит…» - это ведь не только пушкинский Онегин: все мы так вот и пробегаем первую свою дистанцию…
Это мама мне сегодня всё рассказала. Мама моя дорогая, вступившая, наверное, в свою самую главную молодость: молодость мудрости. Ей исполнилось 85. Мне, как вы, наверное, поняли, тоже уже – немало: большую часть своих «молодостей» я уже, кажется, потратил.
Маме уже трудно одной. Потому после работы спешу к ней. Совсем недавно заметил, что ведь и вправду – спешу…
… Потому что, когда мама накормит меня обедом, она начинает мыть посуду – ритуал, который до сих пор свершает лично, не доверяя никому из младших. Она моет, а я сижу здесь же на кухне и курю… Курю.
А потом мы с мамой пьём кофе из её миниатюрных японских чашечек, к которым прилагаются микроскопические серебряные ложечки, которые ещё мой прадед, кажется, привёз из Японии, уложенными в синюю бархатную коробочку, завёрнутую в большой носовой платок. Каждая из них украшена прихотливой фигуркой японца: и любой из шести занят своим делом. Один - с мотыгой, другой, кажется, танцует, третий плачет, четвёртый спит, свернувшись калачиком, пятый задумчиво молится. Больше всех я люблю шестого, который поёт. И песню его я – слышу. Мама это знает, а потому всегда даёт мне именно эту ложку. Я притворяюсь, что помешиваю свой кофе, а сам всё рассматриваю блестящего карлика и прислушиваюсь к его песне…
А это уже и не песня серебряного японца, а мамин рассказ о чём-то своём, далёком, но таком для обоих нас родном и понятном…
- Отец твой, когда решил познакомить меня со своими родителями, то я перепугалась почти до обморока. А как ты думал! Я девочка со Ставрополья, а они – столичная интеллигенция: папа у него доктор, а мама кандидат геолого-минералогических наук. И живут в пяти минутах ходьбы от Кремля.
Боренька сказал… Мама всю жизнь называла отца Боренькой, даже когда он уже умер, и она вспоминала о нём… Сказал, что рандеву мне назначено на завтра. Боже милосердный! Смерть вторично обожгла ледяным своим дыханием моё лицо!! Завтра!!! А у меня парусиновые туфли на деревянных каблуках именно сегодня порвались. Я побежала в общежитие, где девчонки заштопали мне их, а потом начистили зубным порошком. Причём, каблуки чистили порошком с водою: так они становились почти похожими на… почти новые…
А Седа Давтян … Ты помнишь, сынок, тётю Седу? Да, ту самую, отец которой был известным армянским писателем … А?.. Да, совершенно верно, его звали Маркар Давтян. А мы с Седой сразу сдружились, как поступили на первый курс …
Так вот, Седа достала из своего гигантского армянского баула (боже праведный!) отрез алого шёлка. Это ей родители передали с последней оказией. И тут же села за создание шедевра: она за ночь сшила мне платье неземной красоты.
Алка Либензон в это время лихорадочно вязала крючком из белоснежного «Ириса» (это так нитки назывались) ажурный воротничок к нему. Когда под утро я стояла перед зеркалом в алом, словно сшитом из паруса для Ассоль, платье с белым воротником и белых (даже слишком!) босоножках, то поняла: если бы сейчас английская королева увидела меня, то …
… Иногда мама позволяет себе в разговоре со мною довольно эмоционально сильные выражения. Но тут душа моя замерла! Ибо сейчас это бы разрушило всё очарование повествования. Мама поняла это тоже, а потому на октаву ниже продолжила:
… то английский народ лишился бы скоропостижно своей монархини …
Мы с мамой оба довольны именно таким завершением образа. Отхлёбываем кофе, я снова смотрю на своего поющего японца. И «песня» продолжается:
- И вот такая, словно трепетная лань, я пошла на встречу со своею судьбой. Собственно, судьбу-то я повстречала уже полгода назад. Теперь предстояло труднейшее: понравиться Року, то есть, тем, кто «судьбу» мою придумал и создал – его родителям.
Что было потом, помню так, словно я была пьяна или немножко спала.
Дорога до Тверской … Дубовые двери в подъезд и квартиру на седьмом этаже … Роскошный стол, словно в фильме «Кубанские казаки» … Но главным его украшением были эти самые ложечки с серебряными японцами.
Твоя бабушка больше всех любила ту, что с поющим японцем. А я полюбила маму твоего тогда ещё будущего отца, когда на кухне мы мыли с нею посуду. Мне она не доверила самого процесса – мыла лично. Я только подавала и протирала уже вымытое белым как снег полотенцем. Тогда Анна Яковлевна, даже не оборачиваясь ко мне, сказала:
- Знаешь, Вика! А платье девчонки тебе премиленькое сшили. Наверняка армянка какая-нибудь старалась: они в этом деле большие мастерицы. А воротник – еврейских рук дело. Уж я-то знаю!..
А вообще, скажу тебе честно: ты мне понравилась, когда вы с Боренькой ещё даже не вошли в квартиру, но я увидела, что босоножки у тебя зубным порошком начищены. Я примерно так же выглядела, когда Пётр Михайлович, Боренькин папа, знакомил меня со своими родителями. Я ведь тоже не москвичка – из Казахстана приехала…
|