Кто пережил те времена, тот вспоминает с содроганием. Кто не пережил, тому вечная память.
Развалилось в одночасье все: стабильность экономики, уверенность в завтрашнем дне, дружба народов, обеспеченная жизнь. Людей опустили, а еще Бродский говорил: «В нищей стране никто не посмотрит тебе вслед с любовью». Какая любовь, когда жрать нечего…
Начались междоусобные войны, что для России было в новинку – Карабах, Чечня, Сумгаит. По телевизору нагнетали и без того нервическую обстановку: на юге вооруженные столкновения, в городах перестрелки среди бела дня, в столице мафиозный раздел собственности.
В обществе царили беспредел и обман поистине библейских масштабов – от афер с ваучерами до финансовых пирамид типа «Мавроди» и «Хопер». Убийства известнейших людей – Листьева и Талькова потрясли народ, но вскоре померкли в потоке больших и малых катастроф, которые с оголтелой радостью преподносили средства массовой информации. Освободившиеся от цензуры газеты писали ужасы – про метровых крыс в московском метрополитене и дедовщину в армии.
Полки магазинов и раньше не радовали глаз изобилием, а теперь опустели совсем. Чтобы прикрыть их бесстыдную наготу, продавцы уставили их полукилограммовыми пачками «индийского чая» в упаковках ядовитого синего цвета с белым слоном. Содержимое тоже было ядовитым, не чай, а пойло, воняющее слоновьим пометом — Вероника попробовала однажды в гостях и зареклась покупать.
Заговорили о вводе продуктовых карточек — и это в богатейшей стране, в мирное время!
«Шок» не кончался. Набирал обороты. Наверху политическая неразбериха и борьба за власть, народ брошен на произвол судьбы. Предприятия перестали выдавать зарплаты. Руководители подумали: зачем платить, когда можно не платить. Также подумало и государство и перестало выдавать пенсии.
Как жить? Кто имел дачу, перешел на самообеспечение – на картошку, квашеную капусту и заготовки. А что делать остальным? Пожилые – самые беззащитные, умирали массово. Особенно этот мор был заметен в поселках как Иваньково, где все друг друга знали и жили как одна семья.
Людей так резко опустили в пучину проблем, что ощущение радости, не говоря о счастье, полностью исчезло из атмосферы.
Не до того.
Выжить бы.
Хаос на государственном уровне — неудачное время для личных несчастий, а?
2.
К Веронике подбиралась депрессия. Всё, абсолютно всё, было плохо. С мужем развелась, мать – Вероникина помощь и опора, умерла. Осталась она сиротой. Отец не в счет, он бирюк и злыдень, был сам по себе.
Работу не нашла. В поселке действующих предприятий два – завод да холодильник. Завод с громким названием «Иваньковский опытно-экспериментальный, механический» заказов давно не получал и дышал на ладан, как многие другие предприятия. С холодильником непонятное происходило: его кто-то приватизировал и, уволив старых работников, продал другому предпринимателю, а тот, вроде, собирался его финнам перепродать, но что-то застопорилось.
В Калуге дела не лучше — шли массовые сокращения, а кого не сокращали, те месяцами работали за «шиш». Их зарплату директора прокручивали в банках, наживаясь на процентах, а работников «кормили» обещаниями. Лишь немногие предприятия обходились честно со своими людьми, в их числе железная дорога, но туда не попасть без большого блата.
У Вероники блата не было. Поспрашивала у старых знакомых, кто еще работал, да они сами дрожали, боялись за место, никто не помог. С голоду умереть не дали алименты мужа, приходившие исправно каждый месяц — в Белоруссии коллапса экономики не случилось, безобразия с зарплатами не произошло.
О замужестве Вероника забыла и мечтать. Понимала собственную непригодность: кому нужна – безработная, депрессивная и с довеском? Не до того. Как бы остаться на плаву и умом не тронуться. Душило ощущение великой беды, пришедшей без объявления. Почва ушла из под ног: неопределенность в настоящем, и никакого намека на просвет в будущем. По телевизору первый президент России выступал с обещаниями к концу года наладить ситуацию, в противном случае «съест свою шляпу». Но ситуация не наладилась ни к концу этого года, ни к концу следующего. А президент, как потом оказалось, не шляпу ел, а пил напропалую.
В окружающей нестабильности Вероника пыталась сохранить спокойствие души. Не получалось. Издергалась она. Вранье и жульничество на каждом шагу. Обещания, которые ничего не стоят. А самое противное – цены, растущие «не по дням, а по часам». В советское время они не менялись десятилетиями, теперь повышались два раза в день.
Когда большую часть жизни проживешь в достатке, трудно привыкать к нищете. Вероника слишком хорошо помнила другие, благополучные времена. Оказавшись на дне, чувствовала себя ущербно. Раньше она была стеснительная и непробивная. Но слабакам не место в дикой среде, она сломала себя, озверела, задеревенела внутри.
Став практически добытчиком в семье, она боролась, экономила, изворачивалась, как могла. В очередях на наглость отвечала наглостью, ругалась, шустрила, а приезжала домой, и становилось стыдно за себя и обидно – превратилась в базарную тетку, орущую, толкающую, пролезающую без очереди…
Время было наглое, и она забыла стыд. Как нищенка, просила у продавщиц на развалах продать одно яйцо, чтобы напечь блинчиков ребенку. Или покупала одну сосиску, а на удивленные взгляды отвечала, что больше ей не требуется, потому что идет в гости и хочет угостить хозяйскую собаку. А на самом деле угостить сына. От вранья и унижения душа переворачивалась.
Прокручивала жизнь назад и удивлялась на себя – вроде, не дура, а столько глупостей совершила. Ела себя за них поедом, в особенности за то, что с мужем не сжилась, ведь хороший был человек, любил ее -вначале…
Вспоминала прошлое.
Раньше в Иваньково жили тихо и благополучно, цены были смешные: буханка черного стоила пятнадцать копеек, те, которые держали скотину – коров, свиней, кур, кормили их хлебом. Убийств, воровства не происходило. Иногда случалась пьяная драка у пивбара или муж жену «приголубит», это становилось событием всепоселковского масштаба и долго еще обсуждалось на лавочках у подъездов.
Криминальные события разруливал местный участковый Новиков. Жители уважали его и звали Сергей Петрович, пьянчуги боялись и звали «Копченый», потому что был непривычно для русака черен волосами и смугл лицом. Маленького роста и полный, он походил на поджаристый пирожок. Выглядел добродушно, а шпане спуску не давал. Жил тут же, в поселке, знал каждого дебошира поименно, умел приструнить – кого разговором, кого угрозой. А вне службы простецкий человек, любил поболтать на улице, с детьми посмеяться. Жену имел на голову выше, и, говорили, она им дома командовала. Когда ушел на пенсию, прислали участкового из области. Потом они часто менялись, и пришлых никто не знал ни по фамилии, ни в лицо.
Раньше Вероника любила с подружками гулять допоздна, особенно весной и летом – когда долго висят, будто застыв, прозрачные, голубые сумерки, в их тишине жужжат майские жуки, и ветерок пахнет сиренью. У каждого дома стоял деревянный стол со скамейками, мужики выходили играть в домино и звонко хлопали по столешнице, делая «рыбу». Женщины сидели у подъездов, сложив руки под грудями, обозревали окрестности, незло обсуждали соседей. Маленькие дети возились в песочницах, постарше прыгали по нарисованным на асфальте клеткам, двигая битку одной ногой. Молодежь прогуливалась вдоль дороги или ходила на танцы в пионерлагерь «Орленок» за железной дорогой. В праздники, когда стемнеет, бегали на погреба, которые выпирали из-под земли зелеными холмами, забирались наверх — смотреть салют из Калуги.
Прямо-таки идиллия на тему «Раньше все было лучше».
А раньше и правда все было лучше: цены держались годами, найти работу не составляло труда, в отпуск ездили каждый год на море. Образование, лечение было бесплатным, а трамвай стоил три копейки.
После школы Вероника не поступила в институт, устроилась в поссовет машинисткой. Работа, как говорится, «непыльная» – напечатать, что попросит председатель поссовета, два раза в год разнести повестки парням, которых призывали в Армию. Получка – шестьдесят два пятьдесят, вдобавок, ее, как несовершеннолетнюю, ежедневно отпускали на час раньше. Вот на эти шестьдесят два рубля пятьдесят копеек можно было есть-пить, одеваться и покупать мебель в кредит под крошечные проценты.
Да. Не дай Бог жить в «эпоху больших перемен». Их не ожидали – ни спичек не заготовили, ни крупы, теперь приходится покупать втридорога, и то если повезет.
Люди работают за гроши или вообще бесплатно, и пожаловаться некому. Бал правит криминал. Соседи боятся друг друга, на улицу страшно выходить. Недавно среди бела дня зарезали Славку Можаева из соседнего подъезда. Погиб мужик сорока двух лет, один из немногих в поселке положительных – непьющий, женатый, двое детей. Преступника ловить некому, хотя известен он.
Еще случай – вообще из ряда вон. Молодой парень, да мальчик еще, четырнадцатилетний Ромка Туляков покончил жизнь самоубийством – застрелился из дедова ружья. Ромка в начальной школе учился вместе с Вероникиным сыном, она его хорошо знала. Чтобы ребенок, причем из богатой семьи, покончил с собой – таких трагедий не знало Иваньково за всю историю существования.
Беда наступила. Она не объединила людей, а развела. Оказалось, что каждый за себя, и нет больше того сплоченного сообщества под названием «советский народ».
Тогда, при социализме было ощущение братства, взаимовыручки. Попавшим в беду помогали всей страной, когда случались землетрясения — в узбекском Ташкенте, в армянском Спитаке. Вместе поднимали целину, строили БАМ.
А теперь? «Советского народа» больше нет, да и страны тоже. Перевернулось все: те, которые раньше дружили, теперь воюют, те, которые раньше жили тихо, занялись терроризмом.
Картина в Иваньково превратилась из идиллической в пост-апокалиптическую. Дома не ремонтировали, некоторые дали трещины на два этажа. Улицы не убирали. Мусор вывозили не всегда. Столы для домино от заброшенности попрели, покрошились. Песок из песочниц вымыло дождями, туда испражнялись собаки и кошки.
Свадьбы стали редкостью. Дети перестали рождаться. Покойников уносили чуть ли не каждую неделю, а раньше – раз в год.
Жители попрятались по квартирам, как по норам. А кто выходил — глаза настороженные, недоверчивые. То же у Вероники. В зеркало неохота смотреть — щеки обвисли и обескровили, как у старухи, уставшей жить. И как не устать, если в магазине, на улице, у подъезда только и разговоров — ох, горе-горе, когда кончится этот ужас?
Вдобавок принялись все, кого ни встретит, жаловаться ей на свои несчастья: у одной сын по пьяни прыгнул с крыши сарая в сугроб и повредил позвоночник, у другой собака смертельно заболела и на работе нелады, у третьей
Жду, жду продолжения.
Как хорошо, какими скупыми, сдержанными, и в то же время насыщенными красками Вы рисуете человеческую опустошенность и отчаяние. И вечную женскую боль о покое и уюте, о сильном плече, на которое можно опереться и для которого надо быть нежной и слабой.
Но жизнь не любит слабых.
Она не мужчина.