Деревенская жизнь в волжском селе протекала у Степана с Нюрой размеренно. Так было бы и дальше, если бы не приблудившийся кот Васька.
Он повадился есть огурцы, и ни где-нибудь, а на соседнем огороде.
– Вот ведь, гад такой! Нет бы трескал свои, а то Клавкины, – ворчал Степан.
Клавка, их соседка, была конопатая тётка с лицом некрасивого мужика и стервозным характером. Кот Васька, видимо, невзлюбил соседку, иначе, чего бы это он обгрызал носики огурцов на её грядке, не из любви же к ним!
– Я вашего кота, растуды твою, повешу за одно место! – орала Клавка, – все коты жрут мясо, а этот огурцы, чо я буду солить на зиму?!
– Дык, наши возьмёшь, – вспотев от её воплей, Нюра утиралась концом фартука.
– На хрен мне ваши сморчки, посадили чёрт те когда, – не унималась Клавдия.
Васьки почему-то при этом не было, он понимал, что на арене событий ему сейчас не место.- Вот пошто ты этого гада пригрела? – Степан незлобиво смотрел на кота, который, попив молока, тёрся рыжей шкуркой об его штанину. – Он же с драным лишайным ухом припёрся невесть откеда, а ты его лечить сразу. Ну и привадила!
– Дык я его зубной пастой «Мэри-Члэри» вылечила, болгарской, – доставая ухватом горшок из печки, улыбнулась Нюра.
– Опа! То-то он теперь жрёт только огурцы опосля твоей члери! – досадно крякнув, Степан пошёл во двор что-то тесать рубанком, он в сердцах всегда так делал, после того как бросил курить свою самокрутку.
На следующий день вопли в огороде за соседней изгородью из штакетника возобновились с новой силой.
– Попадись мне эта сволочь, я его придушу, паразита! – в засаленном фартуке у некрасивой растрепанной Клавки ютились десятка два обкусанных огурцов.
Нюра мялась по другую сторону барьера, озираясь, нет ли Васьки. Степан пережидал в тылу.
Вечером Степан взял кота, положил в карман верёвку и пошёл к речке, прижав к себе Ваську, как Герасим Муму.
На мелководной Сызранке он неумело завязал слабый узел на шее бедолаги, привязал к другому концу верёвки камень и бросил кота в речку.
Стараясь не думать ни о чём, Степан быстро пошёл домой, но чувство страшного греха, взятого на душу, придавило его. “Ведь я теперича “убивец”, – горевал он. Всю ночь Степан не спал, ворочался, выходил во двор и, тяжело вздыхая, смотрел в темноту. А вдруг случится чудо, мяукнет Васятка, и всё это окажется страшным сном. Под утро Степан забылся и заснул.
– На улице благодать, теплынь-то какая, – сказала Нюра, входя в избу поутру. – Подоила и отвела в стадо Зорьку, а Васьки всё что-то не было. Хотела дать ему парного молочка. Уж не Клавка ли что сотворила!
Хмурый, невыспавшийся Степан вышел на крыльцо. С тяжёлым сердцем сплюнул, проклиная себя за содеянное.
Вдруг, внизу под крыльцом, раздалось жалобное «мяу-у»... Почти кубарем незадачливый “убивец” скатился со ступенек. С рыжей шкурки Васьки ещё стекала вода, на шее болталась веревка.
– Васенька, мой ты хороший, чёрт тебя подери! Торопливо сдёрнув верёвку и бережно прижав грязного мокрого кота к груди, Степан понёс его в дом.
С того дня больше ни разу не ходил Васька на Клавкину грядку за огурцами.
Но всё-таки очень радикально Степан воспитал кота. И хорошо, что кот оказался умным.