на легальном, но было сомнительно. Вероника боялась, что в один день придет полиция и выдворит ее из страны как злостную нарушительницу закона.
Переживала за сына, который остался дома с престарелым, больным дедом, Вероникиным родителем. Сыну четырнадцать – самый сложный возраст, а он без отца, без матери…
Но самый сильный стресс она получала от последней Симоновой жены, третьей по порядковому номеру. Вероника болезненно ревнивая, но думала, что мужчина, который на восемнадцать лет старше, не даст повода.
Как бы не так!
Эта третья, марокканка Фатиха, оказалась на редкость наглой, что в их национальной натуре, как потом выяснилось. Она была на двадцать лет моложе Симона и за пять лет брака «раздела догола». Да встречи с ней он имел хорошую работу, машину, здоровье. После – ничего, впридачу инвалидность.
Познакомились в Мадриде, виделись два дня, потом он уехал, оставив девушке номер телефона.
Девушка оказалась предприимчивая, названивала каждый день и, в конце концов, напросилась в гости. Приехала в Голландию и осталась навсегда, быстренько оформив брак с Симоном – тогда это делалось просто, без всяких документов и апостилей, только паспорт и все.
Через год он купил ей дом в Марокко, в приморском городе Танжер, где поселилась ее многочисленная родня. Обеспечивал их всех. Помог найти голландских женихов трем ее сестрам. Принимал ее родню у себя: вызовы, оформление виз, билеты, проживание — полностью за его счет. Когда она ездила на родину, он давал деньги на подарки. Оплачивал покупки, которые она делала по каталогам – это вдвойне дороже, чем в магазине, но лень отрываться от дивана, к тому же деньги-то не ее. И еще много вещей совершал, которые Вероника расценила бы как глупые. Одна из них – подозревал, что жена спуталась с соседом-марокканцем, но терпел. Боялся, что молодая жена его бросит.
Наверное, понимал, что его используют, но… любил, что ли. Через пять лет совместной жизни получил инфаркт левой половины мозга и парализацию правой половины тела. Лежал на больничной кровати – без понимания, без движения. Одни глаза шевелились.
Медицина здесь одна из лучших в Европе и не зависит от доходов больного, каждого лечат одинаково – и бездомного, и директора. Ну, может, только королевскую фамилию обслуживают с чуть большим вниманием.
Выходили Симона.
Долго реабилитировался, года полтора, учился заново говорить, писать, ходить. Восстановился почти полностью, лишь правую ногу при ходьбе подволакивал.
Работу, конечно, потерял, сел на пособие. Помощь оказывать не в состоянии, самому бы кто помог… Только не Фатиха. У нее-то получилось удачно: перед самой Симоновой болезнью родила от него ребенка и как раз получила заветный паспорт, а с ним право на социальную помощь. Пока муж лежал в больнице, она нашла новую квартиру и обставила ее мебелью, вывезенной из Симоновой квартиры. Он не обиделся. Более того. За ненадобностью продал машину и купил ей двуспальную кровать, стол и стулья — по старой привычке помогать.
Эту привычку и Веронике хотел навязать.
Она не проявила энтузиазма.
Европейские отцы – ответственные и любящие, но существуют границы. Вероника была не против контактов Симона с сыном, но против пронырливости марокканки и ее слишком навязчивого присутствия. Под предлогом, что «она мать его ребенка», Фатиха пользовалась бывшим, будто он был ее настоящим, только жили врозь и спали с кем хотели. Названивала ему по несколько раз в день с просьбами, которые касались, в основном, ее: помоги оформить вызов в Голландию очередной родственнице, помоги отвезти в ремонт кофейный аппарат, помоги написать открытку с поздравлениями, подскажи, что делать с любовником, который ударил, и так далее до бесконечности.
Он охотно болтал с ней по телефону, помогал безропотно, как верный раб. С ней был он дурак и тряпка, а с Вероникой — колючий, непредсказуемый. Энергетический вампир. Ей и без того тяжко, а он еще изводил мелочами: то кофе до дна не допила, то посуду мыла и шумела, то слишком много горчицы наложила на тарелку, то водку выпила залпом, а не глотками…
Зато свою бывшую прямо-таки боготворил. Упоминал при каждом удобном случае. Снег пошел, он говорит: Фатиха здесь впервые снег увидела. Проходили мимо какого-то учреждения, он говорит: Фатиха здесь на курсах училась. За ужином нет-нет, да и вставит: Фатиха вкусный кус-кус готовила. Или суп, или еще что-то.
Каждый день – Фатиха, Фатиха, Фатиха…
Эти постоянные упоминания, ее звонки, ее посещения, ее слишком заметная власть над Симоном и его слишком охотное подчинение усиливали Вероникин стресс.
Вдобавок регулярно звонила его вторая жена, от которой у него дочь Симона.
Один раз вообще произошел случай прямо-таки из мыльной оперы. Сидели вечером в субботу перед телевизором, смотрели «Комиссар Рекс». Звонок. Симон поднял, ответил, и лицо его вытянулось. Потом объяснил: звонила женщина, сказала «Меня зовут Яннеке, я твоя дочь от Герды». Герда была его любовницей лет тридцать назад, недолго, расстались из-за ее пристрастия к алкоголю и распутного образа жизни. Симон знал, что у нее позже родилась дочь, но сильно сомневался в своем отцовстве. Яннеке сказала, что больна и в тяжелом материальном положении, просила о встрече. Он согласился. Ждал ее в условленном месте, в условленный час, но она не пришла.
У Вероники голова шла кругом. Все эти бывшие жены, считавшие, что имеют право вторгаться в личную жизнь Симона лишь на том основании, что они матери его детей. Все его дети, внуки, общим числом – сколько? Точно он, кажется, и сам не знал. И все звонят, у всех глобальные заботы, проблемы, в которых потонули Вероникины – мелкие, незначащие.
Неуверенность, ревность, страхи, стрессы грызли и давили на психику. Если психика не в порядке, то болен весь организм. Вероника похудела до веса, который имела в восемнадцать лет, ей тогда одна «добрая» подружка сказала «ты тощая, как велосипед».
Напали недомогания. В спину вступила боль, которая не давала сгибаться и поворачиваться. Головокружения, тошнота появлялись ниоткуда, когда просто стояла или сидела. Как-то бежала на трамвай, ноги в щиколотках подкосились, она упала и растянулась по тротуару во всю свою длину. Лежала, глядела вслед уходившему трамваю, и так обидно стало, что он ее не подождал, что заплакала…
С тех пор частенько плаксивость нападала — признак депрессии. Ночами не спала, все думала. А когда накоротко забывалась, разговаривала во сне, ей Симон потом рассказывал.
Во сне разговаривает тот, у кого накопилось в душе, а излить некому. У Вероники двойная неудача: даже если выскажется — кто поймет?
Хотя бы тот, кто рядом, догадался бы посочувствовать, молча приласкать, она бы ему сторицей ответила. Но он ее в свое сердце не впускает, в любви ее не нуждается. Задвинул на второй план, нет на десятый – после всех своих жен, детей и внуков. Вроде, дал понять – он ее поит-кормит, должна молчать и быть благодарной. Как птичка в клетке.
Но она же человек! Полгода под прессом и в разброде — говорит то по-английски, то по-голландски, думает по-русски. Не понимает, что происходит, на каком положении находится. Еще не жена, и неизвестно будет ли ею когда-нибудь – процедура легализации затягивалась, и могло такое произойти, что попросят ее убраться восвояси. А сколько сил и энергии приложила, чтобы здесь зацепиться! Потратила последние доллары, которые собирала еще в докризисные времена. Другого подобного предпрятия ей уже не совершить. К тому же сын – один там, годы подходят, скоро в армию, а это конец…
А Симону не до нее, носится со своей бывшей, как с беспомощной, хотя у той есть все, а у Вероники ничего, живет бесправно, как бездомная кошка, прибившаяся в богатый дом — ходит на цыпочках, голову пригнула, ждет, когда ее шуганут…
Чувствовала – приближается нервный срыв и тихо ужасалась. Еще одна беда. Кто с ней, больной, будет тут возиться? Точно выпрут. Марокканка будет рада. Возможно, и Симон. Он не замечал Вероникиных печалей, круглел в районе живота и сиял от мужского самодовольства – две молодые женщины борются за его внимание.
А вдруг она вообще умрет на чужбине? Симон заморачиваться, тратить деньги на пересылку тела не станет, отдаст в крематорий и – дело с концом. И сыну ее не напишет, что с матерью случилось. Зачем? Это ради своего он готов терпеть и унижаться, а ради чужого пальцем не пошевелит…
Вероника окончательно сникла и готовилась к худшему.
Но сжалились Небеса.
Пришло разрешение заключить брак.
Получив долгожданный статус жены, первым делом потребовала уменьшения контактов с Фатихой. Хотя бы по телефону – Вероника до того была на нервах, что вздрагивала от каждого звонка. Пусть делают, что хотят, но не на ее глазах.
Симон со скрипом уступил. Телефонный террор прекратился.
Далее потекло по накатанной. Веронику включили в программу интеграции, определили на языковые курсы, после помогли найти работу. Симон сделал ей свадебный подарок — свозил на десять дней в Испанию, в приморский городок Бланез. Подарок пришелся как нельзя кстати: от горячего песка у Вероники вылечилась спина, от горячего солнца растаяла депрессия. Она часами плескалась в море, весело и беспечно, будто смывала чешую невзгод, налипшую на кожу. Попивая кисловато-сладкую сангрию в прибульварном ресторане, поедая свежезажаренные сардинки, думала: так мало надо, чтобы чувствовать себя покойно – просто съездить к морю. Вот бы еще сына удалось вытащить, и будет ей счастье…
Тот отпуск был лучшим временем с Симоном.
Вместе они прожили три с половиной года, не очень счастливо и довольно бедно, по местным меркам, конечно. К концу срока окончательно отдалились.
В первый год они еще выбирались иногда в другой город погулять по улицам, посмотреть на достопримечательности. Во второй ограничивались прогулками по гаагским паркам или по окрестным улицам. На третьем году совместные мероприятия прекратились, каждый занялся своими делами. Симон ушел на пенсию и вовлекся в местную политическую деятельность – организовал партию для пожилых и попробовал войти в городское правительство. Вероника выучилась, поступила на работу, на досуге читала голландские книги, по выходным ездила на побережье, в местечко Кяйкдайн, бродила по дюнам или сидела на лавочке, смотрела на морской горизонт. Смотреть на море – отдых душе.
Тоскливо было в русские праздники, к местным она так и не привыкла. Да какие праздники в Голландии! Ни Дня Победы, ни Восьмого Марта. Главнейший у русских – Новый год, у голландцев – Рождество, хотя большинство из них нерелигиозные. Симон в детстве посещал воскресные службы по настоянию матери Антонии, но так и не уверовал. Тем не менее ровно за две недели до Рождества расставлял на тумбочке для факса фигурки из Библии, изображавшие сцену рождения Христа — Марию, Иосифа, волхвов, двух овечек и
