… И сидел он теперь на полу в прихожей, прижавшись спиною к стене, и не знал, что же теперь делать. Плакать? Стенать и вопрошать Бога, почему он так несправедлив к нему? Звонить в морг или похоронное бюро? Или ещё что-то?..
Лето нынешнее какое-то непутёвое. Холодное, с частыми дождями, которые июль делали похожим на сентябрь. Он тоскливо глядел за окно и думал о Кипре, о тёплом море, о ленивой истоме отдыха для изнеженных цивилизацией людей, когда «всё включено» и самая большая проблема в течение двух таких волшебных недель – это не проспать завтрак.
А тут – мама. Звонила в последние дни по несколько раз и начинала с жалоб. Жаловалась на всё: на работников ДЭЗа, которые никак не могут включить ей горячую воду, на отвратительную погоду, от которой «даже кости стынут», на старого кота Лёву, которому скоро шестнадцать лет и который вообще с ума сошёл, потому что стал гадить по углам, а за обедом садился с нею рядом и клянчил хлеб.
Потом она подробно рассказывала, как он это делает: если она не обращает на него внимания, то он деликатно трогает её лапой-варежкой и ждёт подношения. Причём, любит он «Бородинский», ржаной…
Тогда он не выдерживал, почти раздражённо говорил, что очень занят, и, если у мамы всё, он кладёт трубку. Она горестно как-то вздыхала на том конце провода, говорила «извини» и нажимала «отбой» первой.
А вчера вечером, после того как он опять заговорил о своей занятости, вновь извинилась, потом помолчала и добавила:
- Кажется, я скоро умру, сынок…
Он закатил глаза под лоб, набрал полную грудь воздуха и приготовился опять несколько минут уговаривать её лечь в госпиталь для ветеранов войн, потому что отец, давно уже умерший, воевал в Великую Отечественную, и маме, как вдове ветерана, полагалась ежегодная профилактическая госпитализация. Но в трубке раздались короткие частые гудки, и он даже с удовлетворением вздохнул.
Перезванивать не стал, потому что уже собирался домой, где нужно было с женой обсудить их поездку в жаркие страны. И о сыне с нею переговорить, потому что у того опять начались какие-то недоразумения с женой, и он в очередной раз собрался с нею разводиться.
Одним словом, что объяснять-то? Обычная жизнь с её мелкими катастрофами и микроскопическими проблемами, которые, когда скапливаются все вместе, кажутся неразрешимыми.
А вообще-то он, наедине с собою, сравнивал себя с булгаковским Мастером, «который заслужил покоя». А ведь он тоже творец, потому что у себя в КБ конструирует водоочистные сооружения для больших городов и постоянно мотается в командировки по липецкам, череповцам и хабаровскам, где заказчики душу из него выматывают, всячески стараясь занизить сумму, которую должны ему выплатить за работу. А он же не железный! Да и годочков уже шестьдесят… с хвостиком…
Одним словом, мама в конструкции его жизни была ещё одним обременительным обстоятельством. И, как только это становилось возможным, он про неё забывал. Вся беда была в том, что она-то вот про него не забывала, а потому звонила регулярно и, что называется, перегружала его через край.
А тут на улице снова дождь пошёл, и настроение окончательно испортилось. Скорее, - нет, не испортилось, а превратилось вдруг в этакое тихое отупение, когда чувства самые разные перестали быть, и сделалось вдруг – никак: пусто, темно и прохладно. Ещё немного, и начнут стынуть ноги. А потому лучше поскорее поужинать и лечь спать, чтобы с утра снова на работу.
Мамин звонок забылся. И следующий день с утра покатился по уже отлаженной колее. Вечером вдруг вспомнил, что утром мама не позвонила. Не было от неё привычных уже звонков и в течение дня. В самом конце уже он позвонил сам. Но к телефону никто не подошёл. Это его разозлило, потому что нужно было после работы тогда заехать к ней, узнать, не случилось ли чего. Позвонил ещё раз. Телефон не ответил опять. Тогда он с трудом дождался окончания рабочего дня и полетел к маме, предварительно предупредив жену, что задержится.
Когда поднялся на четвёртый этаж маминой хрущёвки, то долго не мог отдышаться, прежде чем своим ключом откроет двери в мамины однокомнатные хоромы.
Когда вошёл в квартиру, то уже с порога крикнул:
- Мам, это я пришёл! Ты дома?..
Вопрос звучал глупо: она уже года два как не выходила из своей квартиры, потому что ноги болели, и пешее путешествие с четвёртого этажа вниз и обратно стало для неё таким же невозможным, как, скажем, поездка на Галапагосы.
В квартире было так тихо, что даже из прихожей слышен дождь, снова забарабанивший по подоконникам. Сердце у него на мгновение замерло, а потом забухало часто, но с перерывами. Сделал шаг от дверей. И сразу увидел маму…
Она сидела на кухне, спиной к дверям, опершись локтями о стол.
- Мама! Что случилось? – опять крикнул он, испугавшись самого страшного.
Она опять не ответила. И тогда он, прямо в мокрых ботинках, прошёл в кухню.
Мама сидела за столом, на котором на белой простынке лежал её белоснежный кот Лёва. Глаза его были полуприкрыты, а из приотворённой пасти чуть выглядывал уже начавший синеть язык.
Тут только мама его заметила, чуть глянув в сторону. Затем опять перевела глаза на умершего кота:
- И Лёвочка меня оставил… Теперь я совсем одна…
И тут он не выдержал – з а к р и ч а л на маму. Почти завизжал, словно старая истеричка из американских фильмов:
- Ты что творишь?!. Как ты можешь!.. Какой-то кот издох!!.
Мама как-то сразу испугалась, похудевшие вдруг плечи дёрнулись, и она, почти инстинктивно подалась вперёд, телом своим и руками прикрывая Лёву:
- Не кричи на нас… пожалуйста… пожалей…
Тогда он выскочил в прихожую, сел прямо на пол и прижался спиной к стене. И заплакал. От жалости. Может быть, в первый раз в жизни не к самому себе…
