этом чувствуя себя виноватым. Парень по крайней мере действительно сексоголик. Всё в нём искренне: убийственная спешка, колотящееся сердце, ручьи пота, ладони как горячий асфальт после дождя. Везде его мускулы, бёдра и лапы. Не человек, а моток искрящих проводов под напряжением.
Думитру же трудно было заставить себя положить руку ему на плечи. Вдруг током дёрнет от этих жил-проводов? Их явно закоротило, электрические искры проскакивают в болезнетворной сырости. Может, не искры, а жала. Так диванный валик, с осени забытый в саду, Думитру потрогал бы с опаской. Что если в нём успела завестись колония насекомых? Тронешь, обшивка разойдётся, из непросохшего поролона скопом ринутся по рукам мельтешащие ядовитые твари… Брезгливость равно страх. Нутряной страх перед чужеродностью этого лихорадочного возбуждения…
«Ну, и зачем так относиться к мальчику? – попрекнул он себя. – Честней было бы оттолкнуть».
Алмас тихо застонал, и старик неожиданно обнял его взмокшую голову. Покаянно, тепло прижал к груди… Шаровую молнию он прижал к груди, получив мгновенное доказательство тому, что кажущееся – не кажется, и ничего-то нельзя скрыть…
Алмас замер… Вытянулся многожильным проводом, гудящим от напряжения.
– Старик?.. Ты шутишь?.. – требовательные запавшие глаза упёрлись в него двустволкой. – Старик ты правда нет?..
«…дорогой-старик-милый-спасибо-прости-спасибо-золотой-дорогой-спасибо-спасибо…» – Думитру накрыло исповедальным шквалом. Каждое слово лупило чувствительней градины, а ведь он всё это время был сто процентов уверен, что имеет дело с человеком, для кого совесть – грязь под ногтями…
Алмас таких слов отродясь не произносил, такой обжигающей благодарности, клятв и молитв о прощении. Он обращался к телу, к плоти, он вплотную шептал их в губы, в ладони Думитру, в середину груди, в плечи, в лопатки.
– …прости, золотой, драгоценный, великодушно, пожалуйста, старик, спасибо, клянусь тебе, старик, спасибо, прошу тебя, прошу!.. прошу!..
Чем ближе к финишу, тем жалобней и бессвязней они звучали:
– …ещё… пожалуйста ещё… будь милостив, будь таким добрым… немножко ещё, что хочешь, всё что угодно, подожди… любой ценой жизнь отдам ещё чуть-чуть, не надо не отталкивай, клянусь абсолютно всё что ты хочешь, не отталкивай, последний один раз что угодно сделаю без соли съешь меня сделай со мной что угодно ооочень… прошу тебя, прошу ооочень…
Пропитавшаяся потом кровать воняла, как собачья конура. Для сорок-баро Думитру пах мускатной чистотой со всех сторон. Алмас упивался этим запахом, пытался сожрать его вместе со ртом, слизать с шеи, откусить с ляжек, впитать всей поверхностью тела. Он отдыхал, распластавшись на старике, просил прощенья, затем целовал и снова кусался. Сзади между ног его суета была уже похожа на нормальный секс...
«Эй, полегче. Не хотелось бы тебя внутри…»
Думитру, как мог, добавил голосу строгости:
– Нет, мальчик мой. Я против.
– …прости-прости-прости!.. Старик прости я не буду я ооочень я так благодарен тебе я люблю тебя я так сильно люблю тебя больше жизни… ооочень…
Мягкая разгорячённая головка кончила из-под яиц старика, дрожащие от усталости руки сорок-баро размазали по ним сперму.
Алмас ткнулся губами ему в ладонь, засосал большой палец да так и оставил во рту. Отрубился, как умер: губы безвольно раскрылись, тело размякло, дыхание обтекало запястье Думитру шёлковой ленточкой. Молочный щенок. Ещё бы лапка подёргивалась.
Весь липкий Думитру не сразу решился пошевелится. Освободившись, он вздрогнул от смеха: «Бумеранг прилетел. Не промахнулся».
***
Думитру по молодости тоже не стремился к браку, взирая на женский пол свысока. Он помнил свои романы, не забыл и сексистские загоны, которые студенты допускали по отношению девушкам в рамках тлевшего и разгоравшегося с новой силой феминизма. То, что впоследствии назвали «объективизацией», в те времена девушки выражали ясно и непосредственно: «Мы для вас – вещи». Безупречно воспитанный, галантный, щедрый, внимательный Думитру Себастьян Адажио искренне разводил руками: в чём проблема? Чем плохо, если с тобой обращаются, как с дорогой вещью – хорошо? Ласково… Если тебя настойчиво добиваются, ценят, как желанную вещь? Чего, девушки, вам ещё надо? Что вас, девушки, не устраивает в таком раскладе? Теперь понял, стирая одеялом сперму с шеи, да…
«Мальчик опомнится. Это лишь этап выздоровления. По крайней мере, это не садистский припадок. Прогресс…» И опять вздрогнул от смеха: «Комиссар выдал рабочую схему лечения серьёзной травмы, прямо скажем, отличную схему… Не зайти ли к нему посоветоваться и о гиперсексуальности?! Бедный малыш, я ценю твои успехи, но с этим тоже предстоит как-то разбираться. Аккуратно, постепенно. Главное не психуй, не сиди с ножом в руке... Завтра надо его сразу чем-то отвлечь, как только проснётся, занять чем-то... Уйти с биноклем в лес, к примеру, птиц кормить».
