Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть первая

физической, духовной и нравственной, что незримо, но верно поднимает наш эволюционный творческий потенциал на максимально-возможную величину и каждого мелкого нытика, неуча и чудака, духовного пигмея и лилипута делает ВЕЛИКАНОМ, МЫСЛИТЕЛЕМ, СВЕТОЧЕМ и БОГАТЫРЁМ. И одновременно - делает ЧЕЛОВЕКОМ.
А впоследствии - если только не трусить и не останавливаться на полпути, не плевать на БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ И ЗАВЕТ из-за лени, усталости и сомнений! - можно стать и ИЕРАРХОМ СВЕТЛЫХ КОСМИЧЕСКИХ СИЛ, способным выйти на уровень ТВОРЦА. А значит - стать ПРОМЫСЛИТЕЛЕМ и УСТРОИТЕЛЕМ ВСЕЛЕННОЙ уровня Перуна-Даждьбога, автора «Славяно-Арийских Вед», способным влиять на время, материю и пространство…

Вот и наш очарованный и околдованный БОГНЕЙ сердца герой с каждой новой минутой преображался внутренне как лакмусовая бумажка преображается под действием реактивов, душою незримо рос, помыслами и намерениями, чистым добрым молодцем становясь, этаким сказочным пушкинским героем Русланом подле своей Людмилы, готовым ради неё на всё - на походы дальние и на битвы. Опоённый и одурманенный любовью Максим уже всем своим бурлящим естеством чувствовал, как на дрожжах взрослея подле Мезенцевой и мужая, что перед ним сидит не просто красивая и статная студентка-третьекурсница, каких в МГУ было много на всех факультетах, только ходи и смотри, и радуйся при этом, - а очень близкий и дорогой, и даже родной ему человек, по чувству, рождённому в сердце, по излучаемой теплоте и доброте сравнимый разве что с родной его матушкой только. Человек, которого он будто бы давным-давно хорошо уже знал, тесно общался и дружил с которым, и как ребёнок радовался при этом... Но потом вдруг однажды его потерял из виду, внезапно прервал с ним связь. А почему потерял и прервал? - непонятно, странно и необъяснимо сие обстоятельство, и очень даже чудно!... Всё это было страшной и непостижимой тайною для него, одним словом! Или большой-пребольшой загадкой, требовавшей скорого разрешения...

6

Около двух часов приблизительно просидел чумной и угарный Кремнёв сбоку от Мезенцевой - нервничал и суетился по-детски, повторим, раз за разом голову поворачивал в её сторону, стараясь получше её рассмотреть и насладиться-напитаться видением. Так он к БОГИНЕ СЕРДЦА внутренне приближался крохотными шажками, с ней мысленно или телепатически знакомился как бы, объяснялся Тане глазами в любви; и попутно мысленно же выстраивал прочный фундамент будущего тесного общения с ней, которое было не за горами! Ему именно так казалось, во всяком случае, не по-другому: он свято и горячо верил в это, он собственным светлым будущим рядом с Мезенцевой с осени 3-го курса жил!
При этом он и сам ничего не выучил из намеченного, как легко догадаться, находясь в любовном омуте и угаре, - но это было лишь полбеды и его личным делом, как говорится. Полная же беда заключалась в том, что он и ей, красавице и отличнице, мешал учиться своим лишним и совсем даже необязательным присутствием рядом, как и своим непомерным вниманием к ней, становившимся всё откровеннее и страстнее с каждым новым поворотом головы и взглядом... Он это ясно видел по затуманенным глазам Тани, которые как бы говорили ему под конец: ну зачем Вы пришли и сели напротив, зачем? И зачем на меня уже столько времени так страстно и влюблённо смотрите, молодой человек, в краску меня вгоняете, в смущение и волнение? Нельзя этого делать, нельзя: незнакомую девушку так волновать и конфузить! У меня и сил уже нет, поверьте, с Вами в переглядки играть, пламенные взгляды Ваши выдерживать. Поймите это и пожалейте, и не мучьте дальше меня! Пожалуйста! Ведь Вы уже пару часов как сидите и мешаете мне к экзаменам готовиться. Хотите, чтобы я завалили сессию, да?! чтобы её на осень перенесла?! Вы этого хотите?!...

Нет, делать этого Кремнёв не хотел, безусловно: врагом-губителем Мезенцевой становиться, в двоечницу обращать её своим рядом с ней сидением и вниманием… Да и самому ему нужно было с последним экзаменом разделываться побыстрее, получать офицерское звание лейтенанта запаса 25-го числа и ехать потом домой отдыхать перед стройотрядом, хотя бы на несколько дней, родителей навестить и порадовать. Пересдачи и “хвосты” на осень и в его не входили планы: за пять лет учёбы он ни разу не допустил их.
Поэтому-то по прошествии двух часов он, всё верно оценив и поняв, красотою девушки сполна насытившись, собрался, тихо поднялся со стула, также тихо вылез из-за стола и осторожно, не мешая другим грохотом и топотом, покинул маленький и душный зал - оставил свою БОГИНЮ в одиночестве и покое, напоследок удачи мысленно ей пожелав и отличных в зачётку оценок. До краёв заполненный несказанным душевным восторгом и счастьем, и дивным внутренним светом, что прорывался сквозь поры тела его наружу, он пошёл заниматься уже в свою любимую читалку, которая была расположена по соседству. Прохладную, огромную и просторную, где его никто бы уже не волновал и не отвлекал - потому что там не было рядом Мезенцевой.
Однако, заняв там пустующее место в центре зала, он ещё долго потом не мог настроиться на военное дело: всё сидел и красавицу Таню мысленно себе представлял, про неё, чаровницу, без-престанно и с восторгом думал…

7

И вечером 23 июня, раздевшись и улёгшись в постель в положенное по графику время, он ещё долго не мог заснуть - и всё по тем же стихийно-возникшим причинам. Рассматривая звёздное небо через распахнутое настежь окно, и Полярную, самую яркую звезду там по привычке выискивая, он всё лежал и гадал, заложив руки за голову: идти ему завтра на свидание с Мезенцевой - или же не идти? Быть рядом с ней час-другой возлюбленным воздыхателем, или же не быть? Волновать её и себя перед последним ответственейшим экзаменом, или лучше всё же остаться спокойным и сосредоточенным в соседнем зале - и на билеты все эмоции и внимание перенаправить, на них одни все силы и резервы внутренние переключить?... Вопросы рождались почти что шекспировские, согласитесь, Читатель, и поистине судьбоносные.
Было уже понятно как дважды два, что если он не опомнится и рискнёт пойти, если влечению юношескому повинуется, капризу разбуженного любовью сердца, - то опять без пользы станет подле неё очарованным истуканом сидеть и глазами блаженно хлопать: тут и к гадалке ходить не надобно. Наивной игрой в переглядки убьёт драгоценное время, а себя самого красотой милой девушки растревожит и распалит до немыслимой величины, граничащей с помешательством, дурным и неработоспособным сделается из-за этого, блаженным нюней-мечтателем, которого от сомнамбулы будет не отличить, от зомби. И ничегошеньки из положенного не выучит, разумеется, не запомнит и не затвердит: не до того ему будет, не до постылой военки… А в итоге и сам впустую потратит наиважнейшие перед итоговой сдачей часы, и Таню это невольно сделать заставит, бедняжку... А это было и неправильно и нечестно с любой стороны, и очень и очень вредно для них обоих...

Поэтому, как разум ему подсказывал, лучше будет с ней не встречаться пока, не травить её и себя дурацкими чувствами и эмоциями, от которых было мало прока в плане успешной сдачи экзаменов - лишь колгота и маята одна, томление и угнетение духа, и гипотетическая пересдача через неделю подчистую заваленного предмета. Перспектива не самая радужная, как нетрудно было понять!... Вместо этого выгоднее и полезнее будет во сто крат и ей и ему сосредоточить все силы и внимание исключительно на учёбе. То есть завтра ему надо будет прийти и сесть в своём зале, а не в её, который Кремнёву стал уже в точности напоминать Сад Эдемский с гроздьями запретных плодов повсюду, до ужаса аппетитных, сочных и притягательных, да!… и, одновременно, губительных.
Но тогда он Мезенцеву не увидит больше, если завтра мимо неё пройдёт гордым козырем, - капризно шептало Максиму в ответ распалённое копями счастья сердце, - до самой осени БОГИНЮ свою не увидит, до сентября… А это было так долго по времени и так мучительно - два летних месяца отчаянно встречи ждать! Это уже по-настоящему страшило его и внутренне напрягало…

8

24 июня, проснувшись в 9-00 по звонку будильника и тщательно опять помывшись в душе, пушистые волосы на пробор расчесав, одевшись в парадное как и вчера и позавтракав в столовой наспех, светившийся дивным внутренним светом Кремнёв направился в Гуманитарный корпус - заниматься в истфаковский читальный зал, при этом на всём протяжении короткого пешего пути одно лишь восторженно-возбуждённое состояние испытывая.
Поднявшись в “стекляшке” на нужный этаж, он - поддавшийся зову и прихоти капризного сердца всё-таки, глушившего советы холодного и гордого разума на корню, - он прямиком направился в маленький читальный зал, не в свой. В надежде увидеть там Мезенцеву ещё разок и напоследок полюбоваться-повосторгаться ей с близкого расстояния, её божественной красотой насытиться и насладиться… Зашёл вовнутрь уже гораздо смелей, чем вчера, - но с опаской некоторой, с тревогой. И как только увидел Таню на привычном месте у дальних от входа окон - то как ребёнок расцвёл и обрадовался, и пуще прежнего взглядом и лицом засветился!
«Всё в порядке, - подумал, с шумом выпуская воздух из широко расправленной груди. - Удача на моей стороне и сегодня! Вперёд, Максимка, вперёд! Не трусь только, и не останавливайся! И тогда победа будет за нами!...»
Его молодое и резвое сердце отчаянно забилось в груди от лавиной нахлынувших чувств, бешено закричало “ура” в ушах зазвеневших; сердце внутренне поддержал тогда и он сам в этом праздничном солнечном крике - пусть только и одним возбуждённым видом своим, не голосом!!!
Обрадованный и зардевшийся, что так всё удачно складывается, и Мезенцева сидит в зале на своём привычном месте, что она пришла, он тихо прошествовал к дальнему ряду мягким кошачьим шагом… но не стал садиться на край, где сидел вчера, а, повинуясь внутреннему отчаянному порыву, прошёл дальше… и остановился прямо перед своей БОГИНЕЙ, низко склонившейся над столом… Остановился, осторожно отодвинул стул, тихо сел на него и также тихо принялся доставать из портфеля нужные для работы вещи, при этом всё время исподлобья зорко наблюдая за Таней, которая, как показалось, чуть напряглась от шума и замерла, почувствовав, видимо, кто садится напротив, кто только что пришёл... и зачем. И как только Максим закончил раскладывать конспекты и книги, поставил портфель на пол рядом со стулом и затих за столом, готовясь приступить к занятиям, - в этот-то как раз момент она и подняла голову. После чего она смело и прямо взглянула на него в упор своими божественной красоты очами - пронзительно-огненными как лазерные лучи и глубокими и жуткими как степные колодцы; а ещё - умными, цепкими и волевыми, гордыми и неприступными как отвесная скала, но всё равно величественными и безумно-прекрасными! Очами, которые смутившийся и порозовевший Кремнёв впервые видел так близко, в метре всего от себя, и в которых было намешано столько разных мыслей и чувств, надежд, страстей и порывов самых светлых, искренних и многообещающих...

Ошалевший от прямого и немигающего взгляда Мезенцевой, направленного на него, не на кого-то другого, наш