мамку, её Лизою звали. Пришла она ко мне потом, чтоб я сгубила дитё, а меня долго просить не надо. Вот тогда ты свою жизнь и потерял, да только захварела она, и перед тем как покинуть нас и уйти к родным, остатки своей жизни тебе передала, сама не знала, но передала, видно, сердце материнское такое. Ты тогда еще из живота не вылез даже. А потом уже и Мария тебя нашла, хорошая она баба, и своего, и тебя вырастила.
- А что же делать мне теперь...?
- Что-что? Сидеть и помогать люду, мой век-то подходит уже. Хоть мы и живем много, но и мы не вечныя. Имя твое как “ратавать” звучит, вот и спасай, когда надо буде. Как я помру хата твоя, делай что хошь! Но бесов не гони, племенные они, уже пять веков ращу их, хорошие бесы,- откуда-то на ее коленях появился черный кот и старческая рука нежно гладила короткую шёрстку цвета чернозёма: - Ты только не связывайся с теми, кто знает, что ты. Это добром не кончится, сама знаю. Мы то и живем по одиночке и иногда берем себе приемников, чтоб веды наши не погибли. В такой жизни как у нас, веды единственная ценность.
***
Ночью постучали гости, ведьма побежала открывать. В доме и в сенях по углам были расставлены блюдца со свечами из жира, которые тускло горели. Дверь скрипнула и холодный ветер бесцеремонно ворвался в хату. За порогом стояло трое, лиц их не было видно.
- Пускай нас, Аксиния, пускай,- прохрипела одна фигура мужским басом.
- Приглашай, старуха, не томи. Час пришел,- проговорила вторая слегка булькающе.
- Луна полна, пора и честь знать,- прошипела третья.
- Прошу входите, гости дорогие!
Старушка быстро направилась в дом и стала накрывать стол. Визитёры плавно вошли за хозяйкой. На столе было два подсвечника для лучин, ведьма взяла одну у окна и перебросила огонёк на все лучины. Яства были разные: в центре стола была коврига хлеба с белой коркой, словно плесень, три кружки, заполненные чем-то густым и алым и в них плавало нечто белое. Возле левой ножки стола сидело три чёртика, с полножки ростом. Рожки их слегка горели, как тлеющие угольки, черные морды были покрыты овчиной шерстью, а пяточки измазаны в саже, копытца их блестели в свете кротких огоньков. Гости уселись за стол, устроившись по удобнее на лавке, хозяйка же села напротив, на низеньком стуле, из-за чего отчетливо была видна её горбатость, которую не смогли скрыть седые распущенные волосы.
- Ох, как я проголодалась! - заявила распухшая женщина с синей кожей, в черных волосах ее была зеленая тина, а вся одежда облепила тело.
- Тебе лишь бы пожрать, не наелась жаб в своем болоте? - проговорил дедок с длинной бородой. Было в нем нечто странное: если смотреть на него со стороны чёртиков, то лицо его кривилось, покрывалось морщинами, а если со стороны старухи, то оно было добрым и приветливым.
- Не наелась! Я в отличии от тебя одними грибами да мхами сыта не буду!
Третья гостья молчала, обводя своим красным глазом - второй глаз был крепко закрыт - кухню. Одежда ее была бедной, будто из сухой травы ткали. Руки были изуродованы язвами и шрамами.
- Полно ссорится, нужно ведьму провести.
- И то правда.
Одноглазая гостья лишь кивнула.
Старушка разделила ковригу на четыре куска, самый маленький чертёнок поставил ей кружку колодежной воды. Гости стали жевать костный хлеб.
- Хороши костишки выбрала, нечего сказать! Видать с моего болота утянула, а?
- Утянула, мавки ваши всегда топят вкусных людей да зверей.
Утопленница одобрительно кивнула опухшей головой. Гости сделали по глотку из стаканов.
- Глаза небось в дуплах моих нашла?
- Что белочки взяли то я и забрала. Любят они хитрые очи.
Леший улыбнулся.
- Где же ты кровь нашла?
- Ведомо где, набрала земли да высушила, а кровушка да и капает в ведёрко.
Другой чёртик поднес к Лиху одноглазому большое ведро, заполненное кровью, та лишь моргнула и принялась пить, склонив голову, как корова на водопое.
- Полно, ты, пожила? - спросил леший вытирая усы об чистую скатерть.
- Полно, батюшка, полно.
- Полно ли напилась ты болотной водицы да наелась гадов? - русалка начала вылавливать из кружки глаза, накалывая их на длинный желтые коготь.
- Полно, матушка, полно.
- Часто ли виделась я с тобой? - спросила Лихо, облизывая своим длинным языком, будто змеиным, морду.
- Штогод мы виделись, матушка.
- Последний раз мы у тебя видимся, Аксиния, спрашивай, что хочешь. На все ответы дадим.
- Хотела бы я знать, батюшка, что будет с внуком моим.
- Внуком?! Веди же сюда мальца, полюбуюсь я им да может и в мужья себе возьму!
- Нельзя ей детей в доме держать, корова ты синяя! Из-за таких как ты и нельзя!
Лихо лишь с голодной усмешкой осматривало чертей, те от ужаса быстро скрылись под платьем ведьмы.
- Счастья ему не будет долгого.
- Ох, батюшки, помогите ему!
- Ничем уж ему не помочь, Аксинья, в следующую зиму Лихо к нему придет.
- Приду... Ох, приду. И к чертяткам приду.
Под подолом старушки тихо взвизгнули три поросёнка.
- Помрёт он раньше тебя. Тебе вот шесть веков уже, а он на двухсотом помрёт. Сам, не сам - не вижу.
- Мо я его утяну к себе!
- Мо и утянешь, да не будет болота в его смерти.
- Моим он будет, моим...- тихо прошипело Лихо в уже почти пустое ведро лакая из него остатки.
Бабушка тихо вздохнула.
- Даже пасля смерти не будет покою ему долгого. Поплачь, старая, мо слезами твоими упьёться лихо.
- Мало их будет, гибель лёгкую не наплачет.
Аксинья заплакала, тихо, почти без слёз, а нечисть все ела и говорила, как дух её мучать будут, как съедят и внука…
***
Когда пропели первые петухи, гости выбежали из хаты, а старушка, не закрывая двери в сенях, направилась к кровати, черти уснули под столом. Ведьма скинула с себя платье, испачканное кровью и другими неприятными вещами, улеглась на перине и лишь подумала: "Устала я. Как же я устала..."
Глава шесть. Курочка закукарекала.
Только пропели петухи, как глаза Ратибора открылись. Ему приснился странный сон, он помнил лишь его конец: старуха сидит на перине, а под нею три черта, они выбегают из хаты неся свою хозяйку вперед ногами. Ведьма улыбаясь гнала бесов вперед, а когда ее колкие зеленые глаза заметили ученика, лишь крикнула: "Смерть - это лишь начало!"
День как-то с самого начала не задался: когда подходил к умывальне рубаха зацепилась за что-то и порвалась на рукаве, когда мать пекла хлеб - не уследила и он пригорел. Все это как-то насторожило Марию, когда сыновья завтракали, она сказала:
- Милые мои, лучше останьтесь сегодня, от греха по дальше. Черти не весело шутят.
- Мамко, как же мне остаться? Сейчас такая пора горячая! Мне нужно косы и подковы делать, как же мне отсиживаться?
Мария замялась не зная, что ответить. Поднеся ломоть каравая ко рту, Ратибор посмотрел в угол кухни. Глаза остановились на против красного угла и пристально смотрели в черное пятно, словно сажа. Резко оно сжалось в один клубок просмоленных нитей и явило три чёртика. Они глупо смотрели на своего нового хозяина и, поразевав рты, заливаясь слезами, просили поесть, показывая копытцами то на хлеб, то на себя.
- Ох, не знаю я, не знаю... Сегодня еще курочка наша, черная, прокукарекала получше петуха, я так спужалась, когда услыхала.
Богомил нежно смотрел на мать, ему была приятна ее забота, Младший, жуя хлеб, пытался ее успокоить:
- Полно, мамко, все будет хорошо, а то что курица закукарекала - так это ты с просонку соседского петуха перепутала. Он мо перепрыгнул забор к нашим курачкам, там же у баб Зины второй есть, а он такой дюжий! Во чернявый и перепрынул к нам.
Старушка тихо выдохнула.
- И вправду, чего это я? - она щедро улыбнулась,- Простите, хлопцы, сами знаете бабье сердце оно такое, лишь бы попереживать и поплакать!
Мария провела своих сыновей и пошла за водой, чтобы убраться в хате. Старший пошел с добрыми мыслями к кузнецу, размышляя о том, как будет свататься к его дочери, когда наберется смелости, но слегка пригорюнился: "Ох, Софа, будешь ли ты моею? Ведь ты так красива, а я? А я не особо... Девки говорят: “Рожа як карыто". А я виноват, что у меня рожа такая...? Но ей кажется и нравится эта рожа, вось смущается как гляну на нее, а щечки то - рябина красная!",- вспоминая лицо любимой он сам покраснел, а в груди стало как-то тепло и тесно,- И пусть корыто, а не рожа - зато какой я сильный! Гляньте, курвы, какая спина у меня широкая, как меха кузнечные! А кулаки тяжелей плуга будут!,- парень улыбнулся, заметя в окне хаты Софию, и зашел в кузню.
Когда же вышел Ратибор - он направился к дому ведьмы - с куском хлеба, за ним сразу же последовал клубок, оставляя за собой черный след на снегу.
- Хозяин, дай хлеба!
- Не будь так суров, хозяин!
- Покорми нас, будь милостив!
- Цыц! Вы мне рубашку порвали, хлеб испоганили!
- Не со зла мы, батенька, от горя!
- Померла наша матушка!
- Оставила сироток!
- Сами ее унесли.
- Такой приказ был!
- Мы не хотели, а надо было!
- Час ей настал, и так много пожила мамка наша.
- Если скажу, то и меня унесете?
- Снесем и тебя, батюшка!
- Чего ж не снести? Снесем!
- В самую тьму снесем!
Вот и показалась изба ведьмы. Дверь была нараспашку, словно ее кто-то выбил пока убегал, ветер немного раскачивал ее на старых петлях. Ратибор кинул обгоревшую корку чертям, те радостно захрюкали, а сам вошел в дом. В сенях, да и по всему дому, было много разных следов: некоторые словно в грязи, некоторые мокрые, а некоторые трехпалые с когтями.
"Веселый шабаш был"
- Нам не весело было, батенька!
- Дюже не весело!
- Нас съесть хотели!
- Хай бы и съели, тишей было б
Он направился в спальню. Кровать стояла без перины, но на деревянном каркасе лежало множество книг.
- Это вам, батенька!
- Для ведав!
- Чтоб знали и понимали усе!
Переложив книги на кухонный стол, местами заляпанный кровью, парень присел.
- Батенька, разреши умыться нам!
- Дюже грязные мы!
- А вонючие!
- Умойтесь, хоть топитесь.
Весело смеясь, три чёртика залезли в хозяйскую умывальню, со стоячей водой, и начали плескаться, когда семейство вылезло их было не узнать. Когда-то черные бесы стали белыми, как листья ромашки, пяточки их были розовые, как вымя, а рожки желтые, как у коз.
- Теперича готовы нести службу!
- За доброту твою хозяин верно послужим!
- Только не гони нас, а расти, как сынков своих...
Ратибор вздохнул, ему почему-то так стало жалко этих баламутов, которые словно дети смотрели на него грустными глазками.
- Не прогоню. Так уж и быть служите мне.
***
Поля казались обнаженными средь зеленого леса, только местами виднелись клочки их золотистых волос - стоги. Ветер важно и медленно прогуливался среди собранного жита, а солнце щедро поливало его своими горячими лучами. Наступило бабье лето: та пора, когда еще приятно тепло, но уже чувствуются будущие холода. Это время крестьяне использовали для свадьбы и других свят, уже за пару недель женились трое парубков, и не желая терять момента Богомил затеял такой разговор с матерью, когда вся мелкая живность громко пела в траве, почувствовав волю последних ночей.
- Мамко, я хочу посвататься к Софе. Ну, дочке Степана, да, кузнеца.
- Хорошо, посватаемся, я ж тольки рада и буду, что одного сынка пристроила,- старушка оторвалась от вечерней пряжи и с улыбкой глянула на копию ее Вани.
- Она только не веста у меня, сама знаешь, мать у нее давно померла, а выучить ее некому было.
- Ишь ты! Я для своего сына и из козы драной весту сделаю!
- Коз в селе и
