Ночь была удивительно тиха. Казалось Анютке, что её шаги гулко отдаются по всей улице. В какой-то момент она готова была повернуть назад. Даже остановилась ненадолго. Но потом снова двинулась к цели, старясь держаться ближе к стенам домов, чтобы не попасть в зону видеокамер, которые почти на каждом доме висели в этом районе. Пойти домой она не могла, уверена была, что должна завершить начатое – это же справедливо, по разумению тринадцатилетней девчонки.
Она хорошо подготовилась. Чёрная толстовка с объёмным капюшоном скрывала фигуру и причёску. Антиковидная маска не дала бы разглядеть лицо, если бы её записала видеокамера. И тёмный рюкзачок за плечами был неприметен.
Наконец Анютка подошла к нужному подъезду и быстро приложила магнитный ключ к домофону. Лифт не вызывала, передвигалась вверх по лестнице. Сердце трепыхалось всё больше, пока она поднималась на нужный этаж, прислушиваясь, не откроется ли где дверь.
Оказалось, до четвёртого этажа путь долгий. Она останавливалась, как только слышала шум старинного лифта. При составлении плана никак не принимала в расчёт, что столько людей гуляет по ночам. Анютка начала нервничать, надо было успеть, пока действует снотворное.
И вот нужная квартира. Она открыла дверь ключом и прислушалась. В доме было тихо. Аня заглянула в комнату к Инне. Та спала, свернувшись калачиком, прижимая к себе мягкую игрушку. Вот никогда бы не подумала, что эта крутая Инка спит в обнимку с мягкой игрушкой. Потом вспомнила, что подружка жаловалась, как просила у родителей котёнка, а они подарили ей мягкую игрушку. Странно, неужели игрушка может заменить живое существо? У Анютки всегда были кошки, пушистые, тёплые, муркающие.
Она прошла на кухню и выложила на стол содержимое рюкзака – это было частью её плана. В кульках, свёрнутых из газеты, были конфеты, сахар и печенье. По килограмму. Потом помыла старинные фарфоровые чашки, куда вечером подсыпала снотворное, и поставила их на стол, плеснув на донышко чай. И только после этого прошла в спальню Инкиной мамы, которая крепко спала, похрапывая во сне. Вся стена над комодом была увешена старинными дорогими картинами. Из угла на Анютку смотрел Иисус с иконы в дорогом окладе. Ей даже страшно стало, хотя ни во что такое она не верила. Но захотелось как можно скорее покончить с миссией, которую она добровольно на себя взвалила. Долго искать не пришлось. Бархатная тёмно-синяя коробочка с золотистым вензелем находилась в ящике прикроватной тумбочки вместе с другими многочисленными коробочками. Анютка узнала то, что искала, по рассказам бабуньки. Открыла, убедилась, что искомое находится внутри, взяла в руки и завороженно смотрела на это чудо. Вдруг опомнилась, что теряет время, положила драгоценность обратно и засунула коробочку в рюкзак.
Домой она неслась по совершенно пустынным улицам. Ей казалось, что вот сейчас Инкина мама проснётся, заметит пропажу и по её следу направит полицию. Всё обошлось.
Дома сонная Зоська потёрлась об Анюткины ноги. Девочка потрепала пушистую любимицу, почесала брюшко, и та, получив желаемое от обожаемой хозяйки, отправилась спать дальше. Анютка заглянула к бабуньке. Каждую ночь девочка заглядывала к ней, чтобы убедиться, дышит, а значит, жива. Девяносто лет – не шутка. Она поправила сползшее одеяло. Как хорошо – жива бабунька. Обещала, что ещё пять лет постарается протянуть, чтобы Анютка в детдом не попала.
Заветную коробочку надо бы куда-нибудь спрятать понадёжнее, но сил уже не было, глаза слипались, и Анютка сунула рюкзачок под бабунькину кровать, чтобы утром отдать содержимое любимому единственному родному человеку. Вещи тоже должны иметь своих истинных хозяев.
Анютка очень любила свою бабуньку. Ещё когда родители и бабушка были живы, постоянно просилась к бабуньке, которая приходилась ей прабабушкой. Бывало, сядут они рядышком и рассматривают старинный альбом. И бабунька рассказывает ей, кто эти люди на тех картонках. Всех помнила бабунька.
Как-то спросила Анютка, глядя на фото, что за брошка такая красивая на груди у пра-пра. Даже на чёрно-белой фотографии букетик ландышей смотрелся как живой.
– Да, внученька, очень красивая брошка была. Мой прадед заказал у тогдашнего модного ювелира эту брошь. В серебряное обрамление цветочков вставлены настоящие жемчужинки, а листики и стебли из серебра с вкраплениями маленьких изумрудов. Передавалась эта драгоценность по женской линии как семейная реликвия. У меня даже документ оплаты ювелиру сохранился. Семья наша была небогатой, а брошь эта очень ценная.
– А куда она пропала, бабунька?
– Это очень печальная история, деточка. О людской подлости и желании выжить.
И Анютка слушала, затаив дыхание, рассказ бабуньки.
***
Была зима сорок второго. Страшная зима. Врагу не пожелаю такое испытать. Мне было лет, не многим меньше, чем тебе сейчас. Мама на санитарном поезде спасала раненых, папа воевал на фронте, защищал наш город. Я осталась с бабушкой и дедушкой. Дед, пока ещё в силе был, все дрова из сарая, что на заднем дворе, в комнату перенёс, а потом и сам сарай разобрал на доски, поэтому у нас книги и кой-какая мебель остались. По чуть-чуть топили, чтобы хоть какое-то тепло поддерживать. А есть очень хотелось. Сначала мы вместе с бабушкой ходили на Кузнечный рынок, выменивали посуду, иконы и картины на хлеб и муку. Как-то выживали. Но вскоре ни картин, ни икон, ни посуды старинной не осталось. А зима не кончалась и не кончалась. Слегли мои дорогие бабушка с дедушкой. Но если бабушка ещё как-то сопротивлялась, то дед совсем занемог.
Вот тогда-то бабушка достала брошку эту. Я такой красоты отродясь не видела. В руку взяла, а букетик как живой, жемчужинки подрагивают, изумруды какой-то небывалый свет излучают. Мне самой пришлось идти на рынок, бабушка слаба была слишком. Наказала она выменять драгоценность эту на муку, крупу, яйца и косточку какую-нибудь, чтобы деду бульон сварить.
– Главное, не свети сразу брошку-то, а то лихие люди отберут, толкнут, а много тебе надо-то, вон скелет один – кожа да кости. Будь осторожнее, внученька. На тебя одна надёжа.
Я и пошла, прижимая к груди синюю бархатную коробочку с бесценной брошкой.
Обычно у меня меняла хлеб на картины мать одноклассника моего – Жорки. Она работала в Елисеевском. Соседи говорили, что не закрыт главный магазин города, мол, с заднего хода работает для тех, кто привилегии имеет. Мы с бабушкой сначала в это не верили. Но откуда-то Жоркина мать брала продукты… Вот и показала я этой женщине брошку. Она как увидела, глаз загорелся. Я сразу поняла – не отступится. Да вот только муку, крупу, яйца и кости она уже выменяла. Я уж думала ни солоно хлебавши домой идти, боялась же брошь кому незнакомому показать, как вытащила она маленький кулёк сахара. Очень мне хотелось кипятка с сахаром, но мука важнее. Тогда она достала ещё один кулёк – с печеньем. Но и тут я устояла. Печеньем деда не спасти. А вот как увидела кулёк с шоколадными конфетами, так во мне всё и оборвалось. Я бы даже за одну конфетку всё отдала, а тут целый кулёк. Знала Жоркина мать, чем ребёнка можно уговорить. Это потом я поняла, что тех конфет не больше ста грамм было. Но у меня тогда аж спазм в горле образовался, так захотелось конфетку шоколадную. Вот такая мена получилась...
Пришла домой, выложила три этих кулька. Бабушка отвернулась, наверное, чтобы я её слёз не видела. Но ничего мне не сказала.
Мне кажется, что нет ничего страшнее голода. И дед не выдержал, победил его голод. Он упорно отказывался от кипятка с сахаром, а конфетку только раз чуть-чуть откусил, говорил, что сладкое не любит…
Я хоть слабая была, но вышла на улицу, нашла мужчин в военной форме, чтобы помогли тело деда вынести. Им, видимо, не привыкать было к таким просьбам. А мы так и не узнали, где дед упокоился, хотя я на тетрадном листке имя-фамилию написала.
Мы с бабушкой умудрились всё-таки эту страшную зиму пережить. А если бы я тогда муки, крупы, яиц принесла за брошь, то деда бы спасли. Конфеты те у меня до сих пор поперёк горла стоят. Прекрасно же эта мамаша одноклассника понимала, что обманула меня, развела на конфеты. До сих пор думаю, мы вот оказались заложниками войны как тысячи ленинградцев. В голодном холодном городе основная часть людей оставалась людьми, хотя были случаи, о которых говорить не хочется, некоторые лишались рассудка. А вот такие, как Жоркина мать, и сами от голода не страдали, да ещё и наживались. И это тоже страшно…
Потом мама после ранения трудилась в госпитале в городе, паёк стал больше. Я ей помогала за тяжёлыми ухаживать – кому письмо помогу написать, кому книжку почитаю. Так и до победы дожили. Про брошь не говорили больше. Но я часто вспоминала, как взяла её в руки, как будто передалось мне с нею тепло моих предков.
***
Анютка и верила, и не верила в эту историю. Кто-то в страшных муках умирал в блокадном городе от голода, а кто-то на этом наживался. Разве может быть такое? Это же похуже всякого преступления. Школьнице невозможно было в такое поверить. Девочка не думала о нынешней стоимости брошки. Ей жаль было семейную реликвию. Всё равно деда бабуньки не спасли…
А вспомнилось Анютке это семейное предание, когда к ним в класс пришла новенькая Инна Козина. Родители её коммуналку расселили в одном из старых домов. Но в школе ещё много ребят училось из коммуналок. Класс новенькую упорно не принимал, а Ане жалко стало девчонку. Они подружились. По меркам их с бабунькой жизни, семья одноклассницы была зажиточной. Отец работал где-то в администрации, мать – в торговле. А Инка была какой-то зашуганной. Анютка замечала, что Инкиной матери не нравилась подруга дочери – нищебродка для неё. Но других не было, и ей пришлось смириться.
И вот однажды Аня пришла к Инке, когда её родители собирались в театр. Она хотела незаметно проскользнуть в комнату подруги, когда остановилась как вкопанная. На чёрном бархатном платье Инкиной матери была приколота брошь – букетик ландышей. Анютка даже не сомневалась, что это та самая семейная реликвия – нет второй такой.
– Какая у вас брошка красивая! – Анютка пыталась говорить спокойно, чтобы не выдать своего волнения.
– Это раритет, детка, – гордо ответила Инкина мать. – Семейная реликвия.
Анютка еле сдержалась, но промолчала. Проводить время с подругой ей уже не хотелось. Она сказалась больной и пошла к бабуне.
– А давай альбом старинный посмотрим, давно не открывали.
– А давай, – оживилась бабуня.
– Бабунь, как ты думаешь, могла быть ещё такая же брошка, – Анютка показала на фото пра-пра.
– Нет, детка. Брошку ювелир на заказ делал.
– А как фамилия той тётки, что тебе за брошку конфеты всучила? Помнишь?
– Я хоть и старая, а на память не жалуюсь. Козина её фамилия, мать Жорки Козина. Я то здесь всю жизнь живу, а Жорка женился и уехал куда-то. Помнится, у меня доча родилась, а у него сын. Стыдно ему, наверное, за мамашу было. Он парень неплохой вроде. Да и сама Козина переехала туда, где её не знали.
Ну вот, всё сошлось. И Анютка твёрдо решила вернуть брошь бабуньке.
Идею вынашивала долго. Воровать – это плохо, с младенчества усвоила. А вернуть бабунькино сокровище – это же не воровство. Попросить, объяснив, что неправедным путём досталась брошь, так
