уксус добавляю. Первое средство от паразитов и микробов. И запах приятный. У меня много яблонь, сад большой. Хотите яблочко? Правда, прошлогоднее, новый урожай только в июле. И то, это будут летние, скороспелки.
– Я люблю такие, – вырвалось у меня. – Они сочные, кисло-сладкие.
– Да? – улыбнулась она. – Я тоже. Ну, если захотите, то милости прошу летом. Полакомитесь на здоровье. Идемте ко мне, раз уж не спите, а то простудитесь босая.
Мне никогда раньше, да и потом не приходилось видеть таких комнат. Она была… парящей. Это определение не пришло, а мгновенно врезалось в мой мозг, как только мы переступили порог.
Жемчужно-белыми были деревянные стены, покрывало на узкой кровати, платяной шкаф, накидка на кресле и маленький журнальный стол. Мягкий свет струила лампа под молочным абажуром. Будто хозяйка бережно, день за днем собирала жемчужное ожерелье. А самой ценной жемчужиной в нем в нем был портрет молодой женщины на стене. В лице ее угадывались черты хозяйки.
– Это вы? – осмелилась спросить я.
– Если бы, – коротко засмеялась она. – Эта та, на которую я хотела быть похожей всю жизнь. Но не получилось. Это великая балерина Галина Уланова. Мне говорили, что я лицом немного похожа на нее.
– Вы занимались балетом? – Какая-то сила заставляла меня задавать вопросы!
– Нет. Но увидела однажды по телевизору спектакль с ее участием и поняла, что это самое лучшее, самое высокое, что есть во мне. С тех пор и заболела балетом, вернее танцем Улановой. Ее Джульеттой в «Ромео и Джульетте», Жизелью, Золушкой. Сначала муж и дочка, а потом и зять, и внук подсмеиваются надо мной, говорят, что я как зомбированная, когда по телевизору Уланову показывают. А я на них не обижаюсь. Должно же у человека что-то для себя, для души оставаться? Верно?
Я кивнула.
Хозяйка резким движением запахнула халат и указала мне на кресло:
– Садитесь. – Чувствовалось, что человеку очень хочется рассказать о том, что ему дорого.
Полночи, половину дивной молочной ночи хозяйка, имя которой я так и не удосужилась спросить, ткала передо мною свою любовь. Иными словами нельзя было бы выразить ее рассказ.
– Знаете, на что был похож танец Улановой? – чуть захлебываясь, словно боясь, что ее перебьют, говорила она. – Вы видели когда-нибудь, как растет ландыш? В самых глухих и тенистых местах леса, около прудов. Будто скрываясь от глаз. И то, цветы его до поры до времени укрыты широкими листьями. А потом они словно взлетают из зеленого ложа и парят над ним. Как маленькое жемчужное облако. Вот так танцевала Уланова. Прозрачно, хрупко, словно нежный цветок, который в любую секунду растворится в воздухе. Тающая мечта, неуловимая, прекрасная, трепетная. И такой же утонченной и недосягаемой была в жизни. Ее даже называли «Великой немой». Она словно стеснялась жить, быстро пробегала по коридорам театра, чтобы только не встретиться ни с кем взглядом. И до конца жизни, до 88 лет, всегда в перчатках и на каблучках, словно парила над землей.
Я вспомнила все, что читала об Улановой. Сведения были разными – от бесконечно хвалебных до странных и печальных, особенно в конце жизни балерины. Но сейчас, в эту молочно-лунную ночь, ворошить горькие страницы чужой биографии не хотелось.
– Имя «Галина» означает «тихая», – заметила я. – Может, оно и определило характер?
– Может и так. Но при этой хрупкости в ней чувствовалась стальная воля. Век на ее долю выпал нелегкий. Да еще и в театральном мире интриг хватает. Но за всю жизнь она ни о ком дурного слова не сказала, никогда. А это дорогого стоит.
Хозяйка умолкла, потом подняла на меня глаза. Взгляд ее чистым, промытым изнутри любовью.
– А, знаете, что самое трогательное?.. Ведь люди, которые ее не знали и даже на сцене не застали, а видели только по телевизору, считали близкой, своей. Письма от простых людей со всех уголков страны шли в ее дом. Ее искусством измерялись чистота и правда.
Она вдруг легко поднялась, подошла к шкафу и вынула из него жестяную коробку.
– Я здесь собирала вырезки из газет и журналов. Все, что находила об Улановой. И смотрите, вот самое дорогое.
На стол скользнула газетная вырезка. Прочитать ее было невозможно, настолько потерлась бумага. Но хозяйка знала ее содержание наизусть.
– Это газета от 9 мая, а год уже не помню. Воспоминания двух ветеранов войны. Один рассказывал, что в какой-то деревне, отбитой у немцев, нашли портрет Улановой, пробитый пулей. Подняли его, поставили на столик в землянке, и каждый день клали рядом полевые цветы. А второй по имени Августин рассказал потрясающую историю о том, что он и двое его друзей-ленинградцев, были влюблены в искусство Улановой. Уходя на фронт, они записали ей на магнитную пленку письмо, в котором были строки: «будем воевать за вас». И отослали ей.
Но вернулся с войны только Августин, друзья его погибли. И тогда он решил увидеть ее во что бы то ни стало. Ходил около ее дома, не решаясь зайти даже в подъезд. Она ведь слыла затворницей, попасть к ней в гости удавалось не каждому. Но все же они встретились. И выяснилось, что то письмо Уланова бережно сохранила. Тогда Августин показал ей планшетку, в которой было три фотографии - матери, невесты и ее, Улановой в роли Марии из «Бахчисарайского фонтана» Она была символом того, за что они сражались – чистоты, высоты и мечты.
Ночь близилась к концу; лунные тени позеленели, и ветви спиреи в саду походили уже не на лодки, а на морскую пену.
– Я вас утомила, –спохватилась хозяйка. – Вы так и не уснули. Но сейчас пять, ваши проснутся, наверное, не раньше девяти. Идите к себе, отдохнете немного, утренний сон самый сладкий. А я завтрак приготовлю. Люблю, когда у меня гости!
– Красивые у вас цветы. Очень.
– Да? – Это второе «да» из ее уст прозвучало куда более молодо и кокетливо, чем первое. – Это моя гордость. Скрещивала несколько сортов спирей, прививала ветки с разных кустов и, наконец, получилось. Такая вот красавица – апрельская «невеста». Это в народе спирею так называют – «невеста», оттого, что она вся цветами как кружевной фатой накрыта. Обычно она в июне-июле цветет, а мне хотелось ранний цвет – когда сад еще черный, голый и только эти кусты цветут, словно летят над землею.
– И название, наверное, придумали новому сорту, – усмехнулась я. – Дайте, угадаю. «Улановка»?
Она метнула на меня быстрый взгляд.
– Угадали. Ее именем и тюльпаны называли, и звезды, а я мечтала новый сорт ландышей вывести и назвать в честь нее. Но с ландышами не получилось, не любят они в саду расти, а вот с «невестами» – да. Лишь бы после меня за ними присматривали, да и за яблонями тоже, - прибавила она задумчиво. – Чтобы с землей возиться, ее любить надо, а мои не очень любят.
– Ну, может, будут еще, не расстраивайтесь раньше времени.
Она промолчала. Небо уже посерело, а над влажной землей в саду поднимался легкий пар.
– В апреле земля преет, - отозвалась хозяйка. – Скоро с яблонями работать – где подкопать, где побелить, подрезать-подвязать. Да и с ними, – махнула она в сторону «невест», - тоже повозиться придётся. Чтобы цвели пышно и долго.
– Знаете, – вдруг вырвалось у меня, – мне сейчас вспомнился один французский фильм, «Все утра мира». В нем учитель спрашивает ученика: «Для чего нужна музыка? Тот отвечает: «для звука, для славы, для любви, для молчания». Но все не то. И, наконец, ученик, отчаявшись, говорит: «Может быть, музыка нужна для того, у кого кончились слова, ради потерянного детства, или ради времени, которое было до нашего рождения, до того, как мы начали дышать или увидели свет». И видит в глазах учителя слезы…
Может быть, это действительно так? А танец Улановой – это предтеча неведомого, свет, который только предстоит увидеть, или вот эти «невесты» над черной землей. А?
– Как вы сказали? «Все утра мира»? – помолчав с минуту, откликнулась она. – Если смогу, посмотрю. – Ложитесь, отдохните, а то завтра разморит в дороге.
И, резко развернувшись, скрылась в своей комнатке.
Мы встали к 10. На столе наш ждал завтрак: сырники со сметаной, масло, сыр, хлеб, чай и варенье из райских яблок Подруга еще раз попыталась вложить в руку хозяйки деньги за ночлег, но та метнула на нее такой синий льдистый взгляд, что подруга отступилась.
Зато уж в машине ее ворчанию не было предела!
– Не люблю быть должна, – бурчала она. – С какой стати, она должна была нас предоставлять ночлег, а потом еще кормить завтраком, и ничего за это не брать. – Разберите уж вы свои доли, – кивнула она мне с д`Артаньяном.
– Да будет тебе, – благодушно мурлыкнул д`Артаньян. – Женщина нам услугу оказала, и денег не взяла, чем плохо? – Надо было адрес взять, в следующий раз можно прямиком к ней заехать, остановиться.
– Не буду! – отрезала подруга. – Не могу я так. Мне легче четко договориться с хостелом об оплате, внести ее и не быть обязанной никому. Не хочу!
Машина чуть покачивалась на ходу, и дочка подруги прижимала к себе букет спиреи. Точно такой же букет, уже мой, завернутый во влажную газету, лежал на задней полке около окна. Хозяйка вручила их нам перед отъездом.
– У меня их все равно тьма, – сказала она, почему-то смутившись. – Только не знаю, довезете ли до города. Они такие нежные и быстро никнут, словно тают.
– А, может, не растают? – ответила я. – Это же сорт «Улановка» - хрупкость и сталь. Может, и довезем до города.
Хозяйка улыбнулась. И, садясь в машину, я скорее угадала, чем расслышала:
– Приезжайте еще!
