- Тут не краски важны, а идея и история! - объяснил я тогда уборщику, как объяснял многим другим. - Важны эмоции, заложенные в картину. Важно осознать, какое место у нее в жизни художника, что он чувствовал. Вот посмотрите! - я снял картину со стены, перевернул ее обратной стороной и показал уборщику еще три полосы, в разных оттенках зеленого.
- Это двухстороннее полотно. И вы всегда видите только половину картины, половину идеи. Вы видите или красный цвет крови, или зеленый цвет жизни, но жизнь и смерть – две стороны одного холста. И никому не дано увидеть их сразу, в единстве!
- Вот и я говорю – хрень какая-то! - согласился уборщик и занялся своим делом.
Ну да, вообще-то это и была хрень.
И он прав – каждый может провести кистью по холсту. Придумать для шести полосок философскую идею будет уже сложнее. Но истинную ценность картина обретет в тот момент, когда художник нанесет последний штрих – свою подпись. Если в подписи стоит прославленное имя, то все остальное не имеет значения. Если имя прославленное, то художник продаст все. Холст, залитый краской одного цвета. Кучу мусора. Банку мочи. Но только если он знаменит.
Видар Элджен Арман де Жуан (как он сам себя однажды назвал) еще не был знаменитостью. Вот моим приятелем он был, но я бы не пустил его на порог моей галереи с той мазней, которая выходила из-под его кисти. Идея двухстороннего полотна показалась мне интересной, но не больше того. А потом Видара едва не прирезали в переулке, и у картины появилась история.
Человек с ножом напал на Видара, когда тот нес картину домой. Холст не брали галереи. Бармен выставил его за дверь, когда Видар попробовал променять картину на бутылку вина в ближайшей забегаловке. Он шел домой, ругался вслух и тащил картину с собой.
Грабитель не потребовал денег. Он потребовал картину! Видар только что пытался продать ее за выпивку, но в этот момент картина показалась ценностью. Его могут убить за его полотно! Разве это не прославит его в веках? Не так уж много художников погибли в драке за свое искусство. И ради картины «Красное в зеленом» кто-то пошел на грабеж, значит, она чего-то стоит! Он пнул грабителя, а когда тот замахнулся ножом, Видар закрылся картиной. Вот как на ней и появилась дыра – нож проткнул холст, но не задел художника.
Грабитель сбежал. Не потому, что Видар крут в драке, он едва на ногах стоял. И не потому, что приехала полиция. В тех кварталах, где жил Видар, полицию не вызовут, даже если на улице начнется вторжение марсиан. Грабитель сбежал, потому что не хотел рисковать полотном, которое и так уже получило ранение.
Двухстороннее полотно о жизни и смерти, за которое художник дрался с бандитами, да еще и пронзенное ножом убийцы – вот это уже интересно! Вместе с дырой в холсте у картины появилась история. Теперь это картина о борьбе за право быть собой, творить и отстаивать свое творение даже перед лицом смертельной опасности. Такая картина – портрет эмоций, а не вещей, и в унылых полосках краски появились чувства. Про картину теперь есть что рассказать!
И я повесил ее у себя. Уборщик не оценил идей полотна, назвал его хренью. Но если бы он знал, какой бардак начнется чуть позже, он бы уволился в тот самый день. Мне стоило понимать, что маньяк с ножом не остановится, а я, забирая себе картину, забираю себе и все проблемы Видара.
***
«Красное в зеленом» – не тот холст, который станет жемчужиной выставки, но почетное место он занял. Я собирался переворачивать картину, показывать то красные полосы, то зеленые, и пока хранил эту задумку в секрете.
Выставка работала второй день. Посетители бродили по моим залам и глубокомысленно кивали, разглядывая пятна краски, комки гнутой проволоки, старый письменный стола и прочие творения современного искусства. И с каждым кивком все ближе подходили к истинному сердцу галереи – к стойке с бесплатным шампанским и закусками. Все шло отлично, пока в первом зале не взревела музыка.
- Да будет рок! - заорал кто-то. И стал рок.
Гитары взвизгнули, и в одной тональности с ними взвизгнули мои посетители. Я кинулся в первый зал, и застал там толпу болванов, одетых как панки. Они приняли мою бесценную инсталляцию «Обычный письменный стол» за обычный письменный стол, взгромоздили на него магнитофон, и теперь танцевали под звуки панк-рока. Музыка скрыла то, что я им кричал. Оно и к лучшему, такие слова не должны звучать в храме высокого искусства! Я пытался выгнать танцоров, а они хохотали, пели хором и отплясывали.
Кода сработала сигнализация, панки разбежались и забыли свой магнитофон. Вой сирены перекрывал гитарные рифы. Гости вопили, а я метался по залам, пытаясь понять, что у меня украли. Когда все утихло, красная лампочка, моргающая над стойкой с картиной Видара, показала, где проблема. Кто-то устроил пляски диких панков, что бы отвлечь внимание и снова попытаться выкрасть «Красное в зеленом».
Патруль обыскал район, и несколько панков отправились в тюремную камеру. Разумеется, они ничего не смогли рассказать. Половина из них сами были художниками и музыкантами, обитателями тех трущоб, которое порой ошибочно принимают за богемные кварталы, населенные оригинальным творцами. Бездельники с кучей свободного времени и пустыми карманами. Когда им предложили пару монет за участие во флешмобе, они не стали отказываться. Всего-то и надо, что станцевать на выставке современного искусства, под удалой панк-рок, и снять все на видео. Веселуха!
И пока я был занят их изгнанием, кто-то пробрался в другой зал и попытался забрать картину. Что ж, у нас ничья, один-один! Я не додумался поставить камеры слежения, а вор не подумал о сигнализации на полотне. Картина Видара осталась на своем месте.
Во всяком случае, так я думал, пока снимал ее со стойки и показывал полиции. Я как раз объяснял суть идеи двухстороннего полотна, когда перевернул картину, что бы показать зеленые полосы с обратной стороны. Но показал только чистый белый холст.
***
Панков допросили и отпустили. Дело о хулиганство я возбуждать не стал, панки меня не волновали. Тот, кто пытался украсть картину, вовсе не сбежал при звуках сирены! Он украл полотно и заменил его копией. Три красные полоски, дырка в холсте – вот и весь шедевр. Это вам не Караваджо, тут отличить копию от оригинала будет сложно даже автору.
Но и это меня не волновало. Тот, кто пытался украсть полотно, изучил картину в первый день выставки и скопировал ее лицевую сторону. Но он не знал о рисунке на обороте! Кто пытается украсть картину, а сам даже не знает, что крадет? Наемный бандит? Маньяк?
Вот что меня волновало. Причем волновало так сильно, что я упустил из виду второй вопрос, самый важный. Только на следующий день я задумался, почему обратная сторона картины – не просто холст, а холст, покрытый белой краской? Зачем она там? Я крутил этот вопрос в голове половину ночи, складывал, умножал, и все равно получал один и тот же ответ. Никто не станет закрашивать обратную сторону фальшивки, если только не хочет что-то скрыть.
После ночи без сна мои глаза сравнялись в цвете с полосками на холсте, но я нашел ответ и снова вызвал полицию. Танец панков отвлекал внимание от попытки украсть картину. Попытка украсть картину отвлекала от попытки подменить ее поделкой. Но сама поделка теперь снова отвлекает внимание. Белая краска, какая-то кустарная дрянь на основе мела, легко стирались, и зеленые полосы пробивались из-под нее, как первая трава из-под снега. Полицейские не оценили изящество этой цветовой метафоры, их заботило только одно – фальшивка перед ними или подлинник? Если подлинник, то ничего не украдено, и тогда вора искать не нужно.
И что я мог им ответить? Видар уехал в лес, на природу, проветрить мозги, как он делал довольно часто. Сейчас он жил простой жизнью, в палатке, и в запое. Я позвонил, и он ответил, но едва ли понял, о чем я вообще толкую. Три полосы на одной стороне, три на другой, дырка от ножа – откуда мне знать, подлинник это или нет!
Вот только если это подделка, то зачем вор сразу дал нам это понять, замазав холст известкой? А если это подлинник, то тем более – зачем он замазал его известкой? Наверное, что бы я принял подлинник за подделку, и избавился от него. Но если вор ждал, что я брошу холст в мусорный бак, то он явно прогадал.
Отбить картину у полиции, не позволить запереть ее в хранилище улик, уже было не просто. И я точно не выпущу холст из рук, пока сам художник не скажет, подлинник это или подделка. Видара нашли в палатке, в лесу, но он был пьян и устроил веселую драку с парой полицейских. Теперь придется ждать, пока его выпустят из камеры, и он сам сможет оценить свою картину. А до тех пор я не дам ей покинуть мой кабинет.
На вопрос: «Так это подделка или нет?» мне пришлось отвечать снова и снова. Говорят, что в аду все повторяется. Если это так, то мой ад – это очередной ответ на вопрос: «Так у вас есть оригинал картины или ее украли?». Его задавали мне критики. Его задавали мне мои гости. Они не знали теперь, как реагировать на картину Видара, хвалить ее как подлинник, или презирать, как грубую поделку. Этот вопрос задавали мне эксперты, торговцы картинами и коллекционеры.
Когда его задал журналист, я стерпел. Но когда он начал расспрашивать о тайных знаках на картине – это было уже слишком! В чьем-то больном мозгу родилась теория, что Видар оставил тайное послание. Что на холсте есть водяные знаки и зашифрованные указания, которые приведут к тайнику с шедеврами, украденными еще в войну. И даже что картину он нарисовал, следуя посланиям, полученным от пришельцев из космоса. Журналист хотел знать, нашел я тайный код, ради которого картину пытаются украсть, или нет. Тайный код! Словно сама картина ничего не значит! Здесь мое терпение и закончилось.
На сей раз панк-рок ничего не заглушал. Я высказал все, что накипело. Я заявил, что запрещаю обсуждать картину, и что засужу всех, кто еще хоть раз заговорит о ее сомнительной подлинности. Я выставил журналиста за порог. А утром нашел на двери галереи листок бумаги с тремя красными полосками. Чертовы панки издевались надо мной, и я не мог подать на них в суд. Я сорвал листок, и проорал проклятия, а на следующий день грубыми копиями картины они облепили все стены в округе. Я выволок их магнитофон на улицу и расколотил в куски. Это ничего не изменило, но стало чуть легче.
Ответ на все вопросы пришел вместе со стариком в строгом мкостюме-тройке. Он явился в самый неподходящий момент. Полиция снова сидела в моем кабинете и требовала ответов. Мне доставили какой-то ящик, который я даже не ждал. И в это же время заявился старик. Он называл себя любителем современной живописи, и жаловался, что денег на знаменитые картины у него не хватает. Я сгреб его за воротник, и потащил к выходу, когда он заговорил о холсте Видара.
- Я готов купить у вас это полотно! -
